Подкаст бывших

Рейчел Линн Соломон, 2021

«Подкаст бывших» – легкий и остроумный современный ромком с элементами производственного романа, рассчитанный на девушек, которые ищут не прекрасного принца, а человека, которого можно было бы назвать «своим», без ущерба для собственного «я» и карьеры. Шай Голдстайн – успешная продюсер на радио и обожает свою работу. Но на станции появляется Доминик Юн, недавний выпускник престижного университета, убежденный, что знает об индустрии все. Их взгляды, мягко говоря, расходятся, и их ежедневные пикировки привлекают внимание шефа. Когда едва держащейся на плаву радиостанции требуется новое шоу, Доминик и Шай делают предложение от которого невозможно отказаться. Им придется стать соведущими. Им придется выдумать историю отношений. Им придется притвориться бывшими и давать советы слушателям в прямом эфире. Но похоже, они так хороши в своих ролях, что «подкаст бывших» может превратиться в «подкаст будущих»… В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

6

На следующей неделе места постепенно пустеют. В четверг уходит Джесс Йоргенсен, нанятая прямо перед Домиником (она отвечала за репортажи об искусстве), а вслед за ней — диктор выходного дня Брайан Финч. В понедельник Кент сообщает новости Паломе, Рути и Гриффину, а я притворяюсь, что впервые их слышу.

Обычно в ньюсруме постоянно звучит болтовня, но из-за сокращений все притихли. Никто не знает, скольких сотрудников еще уволят, и мы все на нервах. Никогда еще не видела станцию такой. И мне это совсем не нравится.

Дедлайн Кента уже на носу. Всякий раз, когда я пытаюсь перехватить Доминика, он торопится в звуковую комнату или на встречу с информатором, перекинув через плечо сумку с оборудованием. Теперь я еще яснее осознаю, что он всегда, всегда уходит с работы в одиночестве. Ни с кем не перекусывает. Ни с кем не выпивает после работы. Несмотря на похвалу, которой его осыпали коллеги, он волк-одиночка, но я не могу понять, сознательный это выбор или нет. Контингент на станции слегка постарше — я так долго была самой молодой, что у меня не осталось выбора, кроме как подружиться с людьми, у которых есть дети одного со мной возраста. Затем пришла Рути, и я не могла поверить, что она моложе меня.

К среде я заедаю стресс горстями семен чиа, а ведь они совсем не дешевые. Я не могу потерять эту работу. Только не сейчас, когда я так близка к своей цели.

Мне удается загнать его в угол после дневного эфира, во время которого Палома брала интервью о психологии сна у университетского профессора. Это другой популярный блок: слушатели могут позвонить, чтобы проанализировать свои сны. Но, видимо, он недостаточно популярен, чтобы спасти передачу. Надо отдать должное профессионализму Паломы — она сохраняет спокойствие, хотя и объявила слушателям в начале недели о том, что передачу скоро закроют. Я ожидала всеобщей поддержки от сообщества — гору писем с просьбами не уходить.

Мы получили один имейл. Имя Паломы в нем было написано с ошибкой.

— Нам нужно поговорить, — обращаюсь я к Доминику, который разогревает мясной кармашек в микроволновке в комнате отдыха. Видимо, университетские привычки неистребимы.

— Решила со мной порвать?

— Ха-ха, — говорю я. — Что думаешь о корейском ресторане тут неподалеку? — Я видела, как они с Кентом обедали там в прошлом месяце. Тогда я позавидовала. У меня ушли годы на то, чтобы получить приглашение на обед тет-а-тет. Ладно, я все еще завидую.

Микроволновка пищит, и он распахивает ее.

— Рекомендую. Надеюсь, тебе понравится.

— Поужинаешь со мной? — умоляю я, прекрасно осознавая, что это звучит как приглашение на свидание. — Я угощаю. Пожалуйста. Тебе не нужно ни на что соглашаться прямо сейчас. Я просто хочу поговорить.

И хотя мне стыдно просить его о чем бы то ни было, я готова встать перед ним на колени, если потребуется. Кент был прав: у нас есть большой потенциал для совместной работы. С моим опытом продюсирования и его журналистскими навыками, а также с Рути за кулисами эта передача может стать лучше, чем «Звуки Пьюджет» за всю свою историю.

А еще эта передача будет моей.

По его лицу проносится несколько разных эмоций, словно внутри разворачивается битва.

— Четверть седьмого. Сразу после работы, — наконец отвечает он.

— Спасибо-спасибо-спасибо, — выдыхая, говорю я, обойдясь без чрезмерного унижения. Я все равно складываю руки в молитве. — Спасибо.

Он резко кивает мне, затем перекладывает кармашек на тарелку и пытается выйти из комнаты. Я впервые преграждаю ему дорогу, хотя и достаю ему лишь до ключицы. Если бы он захотел, он мог бы запросто меня раздавить, отодвинуть своими бедрами. Или оттолкнуть меня в сторону. Пригвоздить к стене.

Я вдыхаю и вновь чувствую запах океана и шалфея.

— Пардон, — говорит он. — Мне нужно перекусить и дописать репортаж — возможно, последний на этой работе.

* * *

Доминик приходит туда раньше — я задерживаюсь в туалете, стремясь избежать неминуемого неловкого молчания во время совместного спуска на лифте. Я подкрашиваю губы и пробегаюсь пальцами по густой челке. Я нарочно надела любимые вещи: коричневые ботильоны, черные джинсы и винтажный пиджак в гусиную лапку. Обычно я не пользуюсь ярко-красной помадой, но отчаянные времена требуют отчаянных мер.

За исключением праздничного вечера, я ни разу не видела его вне офиса. Под «праздничным вечером» мои коллеги имели в виду обыкновенный новогодний корпоратив с красно-зелеными украшениями, елкой и тайным Сантой. Я вытянула собственное имя, никому об этом не сказала и купила себе электрическую менору^[15]. Доминик выглядел чуть менее зажатым, чем обычно; на нем были черные брюки и темно-зеленый свитер. Я это ясно запомнила, потому что, когда мы вместе стояли в очереди за едой, у меня возникло странное и непреодолимое желание протянуть руку и пощупать свитер, чтобы проверить, насколько он мягкий.

Сегодня на нем тот же свитер, надетый поверх рубашки в клетку, и он по-прежнему выглядит очень мягким.

Ресторан — на самом деле забегаловка в подвале старого дома. Дважды прошла мимо него, не заметив, пока искала вход.

— Давай поскорее закончим с этим, — говорит он, когда я сажусь напротив. — Выкладывай, что хотела.

— Господи, может быть, сперва закажем? — Я открываю меню. — Что посоветуешь?

— Все.

В крохотной забегаловке всего два стола — за другим расположились два бизнесмена, болтающих с официанткой по-корейски. Кухня всего лишь в паре метров от нас, и оттуда доносится дивный запах.

— Никогда не ела корейскую еду, — признаюсь я.

— И сколько же лет ты живешь в Сиэтле?

— Всю свою жизнь.

Он поднимает брови, дожидаясь, пока я сообщу, сколько лет длится «вся моя жизнь».

— Мне двадцать девять, — говорю я, закатывая глаза. — Нам, наверное, стоит узнать возраст друг друга, если мы и впрямь собираемся сделать это.

— Ничего мы не будем делать.

— Тогда почему ты здесь?

Он мог бы ответить: «Бесплатный ужин». Но не отвечает. Секунду он молчит, а затем произносит:

— Двадцать четыре.

Маленькая победа.

Он тоже открывает меню.

— Пулькоги. Корейская говядина на гриле, — говорит он, указывая на ряд блюд в меню. — Белым людям она обычно нравится. Без обид.

— А с какой стати мне обижаться? Я белая.

— Некоторые белые терпеть не могут, когда напоминаешь им, что они вообще-то белые. Их бесит даже разговор о собственной расе.

— Наверное, большинство из нас просто не думают о том, что они белые?

Он криво улыбается.

— Так и есть.

О.

— Что ж. Если ты правда советуешь, то не вижу ничего странного в том, чтобы заказать то, что нравится белым.

В конечном итоге это я и делаю. Он говорит, что я могу попробовать его пибимпап. Странное предложение — и еще более странное от осознания того, что я ужинаю с Домиником Юном. Это наш самый длинный разговор, не связанный с радио. Не знаю, как относиться к тому, что нам проще говорить о расе, чем о якобы обожаемой нами работе.

Когда официантка уходит, мы погружаемся в молчание и я начинаю рвать салфетку. Я нервничаю, находясь рядом с ним безо всяких экранов или микрофонов. Он, как я уже ранее призналась Амине, недурен собой. Разумеется, я и прежде находилась в присутствии симпатичных мужчин на работе.

Но степень привлекательности Доминика Юна немного обезоруживает. При иных обстоятельствах я бы свайпнула его вправо, а затем влюбилась бы в него по уши, а он бы меня бесцеремонно кинул. Может быть, именно поэтому с ним так легко спорить. Мне не было нужды стараться ему понравиться: я уже знала, что не нравлюсь ему.

Слава богу, его предплечья закрыты.

— Я понимаю, — начинаю я, отрывая смачный кусок салфетки, — что у тебя создалось впечатление: либо новости, либо ничего. Но задумайся. Должна же быть в радио хоть какая-то радость, помимо холодных и твердых фактов. Люди ведь слушают подкасты, верно? Их всего-то навсего около пяти миллионов.

— Ты меня сюда привела, чтобы прочесть лекцию о подкастах?

— Уверена, найдется и такой, какой понравится тебе. «Жизнь после магистратуры» — как тебе такой подкаст? Или подкаст для тех, кто считает, что хорошо сбалансированная диета — это кармашек со вкусом пиццы пепперони?

Краешек его рта приподнимается. Едва заметный намек на ямочку.

— Ты ведь ничего обо мне не знаешь. Наверное, этим и объясняется сталкинг в «Фейсбуке».

— Я… просто собирала информацию, — настаиваю я.

— Я слушаю подкасты, — наконец отвечает он. — Есть отличный подкаст об американской юридической системе, который…

Я издаю стон.

— Доминик. Ты меня убиваешь.

Теперь он уже беззастенчиво ухмыляется.

— Сама напросилась. — Он вытягивает под столом свои длинные ноги; интересно, как часто он сталкивается с этой проблемой: слишком тесными столами.

ЧБСЗБМ? — думаю я, призывая отовсюду силы заурядных белых мужчин.

— Слушай, я тоже себе это не так представляла, — говорю я ему. — Я мечтала работать на общественном радио с тех самых пор, как узнала о его существовании. И может быть, «Экс-просвет» — не шоу твоей мечты. Но оно откроет для нас столько дверей! Мы совершим прорыв — поверь мне, на общественном радио такое случается далеко не каждый день. Это невероятная возможность.

— Но откуда мне знать, что ты просто не пытаешься сохранить свою работу?

— Потому что ты тоже вскоре ее лишишься, как и я.

Он скрещивает руки.

— А вдруг мне поступали другие предложения?

Я прищуриваюсь.

— А они поступали?

Мы на мгновение замираем, пока он, сдавшись, не выдыхает.

— Нет, я переехал сюда, чтобы работать на общественном радио. Или лучше сказать, вернулся. Я вырос здесь, в Белвью.

— Я и не знала, — говорю я. — Я тоже выросла здесь, но была городской девчонкой.

— Завидую, — говорит он. — Мне запрещали выезжать на шоссе до восемнадцати лет.

Я фыркаю.

— Бедняжка из пригорода. — Но меня удивляет то, как естественно течет наша беседа.

— Все мои одногруппники по бакалавриату устроились либо интернет-журналистами, либо редакторами в провинциальные газеты, которые загнутся через пару лет, — продолжает Доминик. — Я попал сюда не случайно. Я поступил в магистратуру, потому что… — Он запинается и чешет в затылке, словно стесняется того, о чем хочет сказать. — Прозвучит нелепо, но знаешь, о чем я всегда мечтал?

— Амбассадор горячих кармашков — не самая популярная профессия, но не позволяй этому себя останавливать.

Он подбирает кусочек салфетки и бросает в меня.

— Я хочу использовать журналистику во благо, поэтому и участвую в расследованиях. Я хочу уничтожать корпорации, которые портят людям жизнь, и лишать идиотов власти.

— В этом нет ничего нелепого, — говорю я серьезно. Не понимаю, зачем стыдиться чего-то настолько благородного.

— Это все равно что сказать, что хочешь сделать мир лучше.

— Но разве не все мы этого хотим? Просто каждый делает это по-своему, — говорю я. — Но почему радио?

— Мне нравится напрямую общаться с людьми. Твои слова обретают настоящий вес, когда у них нет визуального сопровождения. Радио очень личное. Ты полностью контролируешь то, как звучишь, и как бы рассказываешь историю одному конкретному человеку.

— Даже если тебя слушают сотни или тысячи людей, — тихо говорю я. — Да. Понимаю. Правда понимаю. Наверное, я думала, тебе просто повезло с этой работой.

Ямочка вновь угрожает появиться.

— Ну, это правда так. А еще я охрененно хорош в ней.

Я вспоминаю его эфир с Паломой и личное эссе, написанное в универе. Вспоминаю его репортажи на нашем сайте, от которых люди, судя по всему, действительно без ума.

А он и впрямь охрененно хорош.

Быть может, именно это я в нем и ненавидела больше всего.

— Не знал, что ты хочешь быть ведущей, — продолжает он. — Я думал, тебе нравится… Ну, знаешь. Продюсировать. Ты ведь этим всегда здесь занималась, верно?

Я киваю. Настало время перейти к личному. Я чувствовала, что это произойдет, что я выболтаю ему всю историю своих отношений с радио, но от этого не легче. Да и вообще, легче никогда не станет.

— В детстве я с папой всегда слушала НОР. Мы играли в ведущих, и это мои лучшие воспоминания о детстве. Я обожала радио, потому что оно рассказывает захватывающие полноценные истории без какого-либо визуального сопровождения. В этой сфере жесткая конкуренция, но мне повезло попасть на стажировку в ТОР, которая в итоге превратилась в работу на полную ставку… и вот я здесь.

— То есть ты хочешь, чтобы твой папа услышал тебя по радио.

— Ну… он не услышит, — говорю я после паузы, не в силах встретиться с ним взглядом.

— О. — Он, уставившись, смотрит в стол. — Блин. Мне очень жаль. Я не знал.

— Прошло уже десять лет, — говорю я, но это не значит, что я каждый день не думаю о нем — о том, как он иногда изображал электроприборы, которые чинил, чтобы рассмешить меня, когда я была ребенком. Даже повзрослев, я все еще находила это смешным. «Рискованная операция, — говорил он о древнем айфоне. — Он может и не пережить эту ночь».

Я благодарна за то, что нам приносят еду — шипящую и дымящую, восхитительную на вид. Доминик благодарит официантку по-корейски, и она склоняет голову, прежде чем уйти.

— Я попросил у нее еще одну салфетку, — говорит он, указывая на конфетти из остатков моей.

— Господи, как вкусно, — говорю я после первого кусочка.

— Попробуй вот это. — Доминик кладет немного риса мне на тарелку.

Несколько минут мы едим в уважительной тишине.

— Итак. «Экс-просвет», — говорю я, собирая смелость, чтобы обсудить то, зачем мы встретились. — Что тебя удерживает? Дело… во мне? Тебе неприятна мысль о том, что мы могли встречаться?

Его глаза расширяются, и он роняет ложку.

— Нет. Вовсе нет. Боже — меня не оскорбляет мысль о том, что мы, типа, могли встречаться. Немного шокирует — да, но не оскорбляет. Ты… — Тут его глаза пробегают по моему лицу и спускаются вниз по телу. Его щеки краснеют. Осознание того, что он беззастенчиво меня оценивает, слегка возбуждает.

«Находка. Десять из десяти». Я жду комплимент от человека, который всегда вел себя со мной отвратительно.

Он прочищает горло.

— Классная, — наконец говорит он.

Извините, мне нужно отлучиться — пойду брошусь под машину в час пик в центре города. «Классная» — это Кевин Джонас^[16] мира комплиментов. Это все равно что сказать: «Мой любимый цвет — бежевый».

— А ты? — спрашивает он. — Тебя не ужасает мысль о том, что в этой альтернативной вселенной мы встречались?

Я качаю головой.

— И ты ни с кем сейчас не встречаешься.

— Нет, свободен с момента переезда. Но ты, наверное, и так это знаешь после сеанса ночного сталкинга.

Я закрываю лицо руками.

— Ты поверишь мне, если я скажу, что уронила очки на ноут и они поставили тот самый лайк?

— Ни за что на свете.

— То есть проблема в том, что шоу — это не новости.

Он кивает.

— Я учился на журналиста…

— Что, правда? — спрашиваю я, и он закатывает глаза.

–…и именно этим мне всегда хотелось заниматься. Меня убивает мысль о том, что репортаж о мэре останется незавершенным, что я не смогу сделать продолжение. — Он доедает последний кусочек. — Не говоря уже о том, что я не могу себе представить, каким будет это шоу. Я не знаю, с чего начать. Как я уже сказал, большинство подкастов, которые я слушаю…

–…скучные? — подсказываю я. — Тебе повезло, ведь я тот еще знаток веселых подкастов. Сброшу тебе список. — Я уже составляю его в уме. Для начала дам ему послушать «Не очередной подкаст о «Звездных войнах»», «Культурный конфликт» и «Фэм»^[17]. Вот уж где ведущие умеют друг друга подкалывать.

— Уже не терпится.

— И пускай эта передача не вписывается в знакомый формат общественного радио, — продолжаю я, — но нам необходима эта изюминка. Если мы все правильно сделаем, ты сможешь работать на радио кем угодно. Ведущие — вершина пищевой цепочки. Предложение Кента — это не мелочи. Это огромное одолжение.

— Тебе не кажется, что он немного… манипулирует нами?

Того же мнения придерживается Амина.

— Таков уж Кент. Знает, чего хочет. И он явно тебя обожает. — Надеюсь, он не заметит зависть в моем голосе. — Такого на общественном радио еще не было. Само собой, национальное отделение делало репортажи, а иногда и целые серии репортажей о дейтинге и отношениях, и локальные станции — тоже. Но им никогда не уделяли целую передачу. И разве это не волнующе — быть частью подобного проекта? — Он пожимает плечами, и я продолжаю: — Наверное, я так долго сидела за кулисами, что теперь хочу проверить, смогу ли добиться большего.

Мое признание тяжело опускается между нами.

— Я и понятия не имел, что ты этого хочешь, — тихо говорит он.

— Просто я не то чтобы твержу об этом на каждом углу. — Я начинаю крошить салфетку номер два. — Но если ты думаешь, что не справишься…

Он наклоняется вперед, опершись на стол, и его глаза загораются чувством, которое я не могу описать словами.

— О, я еще как справлюсь.

Я заставляю себя встретить его взгляд. Это нелегко, но я не хочу, чтобы он решил, что я струсила. Надеюсь, у меня на подбородке нет помады. Надеюсь, он не считает, что я слишком стара для него, хотя бы гипотетически. Надеюсь, он понимает, как сильно мне нужна эта передача.

А значит, как сильно мне нужен и он.

— Три месяца, — наконец говорит он.

— Шесть.

— Шай…

Я выставляю ладонь, пытаясь не замечать того, как сильно мне понравилось, как он произнес мое имя. Оно пророкотало у него в горле и пронзило меня электрической искрой с пят до некоторых мест, которым давно не уделяли внимания. Интересно, так ли он произносит имя своей партнерши в постели. Рокот. Мольба. Иисусе, я представляю себе Доминика в постели. Я не в своем уме. Если меня заводит лишь звук его голоса, у нас будут серьезные проблемы.

— Трех месяцев недостаточно, чтобы собрать преданную фан-базу, — говорю я. — А шести — достаточно, чтобы я получила необходимый опыт ведущей, а ты — достиг того уровня известности, когда сможешь позволить себе взяться за новый проект.

— А если нас вычислят?

— Я не стукачка. А ты?

По напрягшейся челюсти я понимаю, что он размышляет.

— Ладно, — говорит он, и хотя это слово пускает мое сердце в пляс, по-настоящему я хочу только одного: чтобы он снова произнес мое имя.

— Спасибо! — Я вскакиваю из-за стола, но только встав, понимаю, что не уверена, как должна поступить дальше. Неужели я и правда собиралась обнять его? — Спасибо, спасибо, спасибо. Ты не пожалеешь. Я обещаю. Передача будет, мать ее, офигенной.

Он смотрит на меня с неприкрытым весельем. Вместо того чтобы обнять его, я протягиваю руку.

— Ловлю на слове. — Тонкие пальцы его большой руки смыкаются с моими, согревая кожу. — Приятно было с тобой расстаться.

Примечания

15

Семиствольный светильник, один из символов иудаизма.

16

Кевин Джонас — участник музыкальной группы Jonas Brothers и наименее популярный из трех братьев. (Прим. ред.)

17

Выдуманные подкасты.