Кредо холопа

Сергей Александрович Арьков, 2019

Привычная жизнь Гриши оборвалась в тот день, когда тайные организации вовлекли его в свои грязные игры. В поисках древнего артефакта ему придется отправиться в параллельную вселенную и с головой окунуться в Россию, которую мы потеряли. Чтобы добыть искомый предмет и получить щедрую награду, Грише предстоит на собственной шкуре ощутить все прелести крепостного права и досконально изучить каждый пункт холопского кредо.Содержит нецензурную брань.

Глава 6

— Подъем, животные!

Начался очередной будний день. Такой же точно будний, как и все остальные в этом мире, ибо холопы не знали выходных и праздников. То есть, праздники были, в основном религиозные, но на такие праздники полагалось пахать в три раза усерднее, с полной самоотдачей, дабы стараниями своими доставить радость отцу небесному и его уполномоченному наместнику на земле — барину. Помимо праздников имелись религиозные посты. Один пост плавно перетекал в другой, и так почти весь год, не оставляя ни малейшего шанса на разговение. Во время поста холопам запрещалось вкушать скоромную пищу, которую они, впрочем, и так никогда не видели в своих мисках. Всех крепостных круглый год кормили помоями, для которых придумывались разные называния, не меняющие суть содержимого.

Особым уважением среди крепостных пользовались травники. Это были холопы, которые питались одной травой. Травники считались великими праведниками, вот только жили почему-то недолго. Святой старец, во время своей очередной проповеди на затасканную тему «Стабильность — наше все, покорность — наше остальное» объяснил темному люду, что травников, как великих праведников, господь прибирает к себе пораньше, дабы те скорее оказались в раю. Люд поверил. Как всегда.

Перед тем, как идти на работы, холопам дозволялось с утра посмотреть телевизор в течение получаса. Гриша, разбуженный грозным окриком из динамика, почесываясь и ощущая непривычную ломоту во всем теле, тоже подполз к коллективу, дабы выяснить, чем живет большой мир.

На экране телевизора возникло приятное личико одетой в сарафан девицы. Бодро читая текст по берестяной грамоте, она распевно, яко былинщик знатный, заговорила:

— Здравствуй, бесправный люд. Это снова я, крепостная девка Параша, и в эфире передача «Доброе утро, холопы». Нынче в нашем выпуске. Послушание залог здоровья: наш корреспондент Федот с репортажем из исправительного центра для непокорных холопов. Мы не сеем и не жнем: интервью с помещиком Даниловым, объясняющим, почему холоп должен кормить барина. Слово пастыря: проповедь святого старца Маврикия о греховности инакомыслия. И, наконец, ваша любимая рублика: порка на конюшне. В сегодняшнем выпуске в прямом эфире будет выпорот крепостной Селифан, за то, что подал барину не начищенные собственным языком сапоги.

Репортаж из исправительного центра для непокорных холопов поверг Гришу в состояние животного пессимизма. А он-то, глупец, считал, что это его реальность жестока и безнадежна. Как выяснилось, нет предела жестокости и безнадежности.

Камера выхватила из полумрака какое-то огромное помещение с закопченными стенами и низкими потолками. Все помещение было заставлено деревянными столами, сколоченными с таким расчетом, чтобы лежащий на них человек при малейшем движении вгонял в свое тело сразу три дюжины заноз, поскольку лежать приходилось голышом.

Непокорные холопы были привязаны к этим столам так, что не могли толком пошевелиться. Воспитатели, могучие костоломы с чудовищно невозмутимыми лицами, делали свое дело, не обращая внимания на съемочную группу. К каждому холопу в воспитательном центре был индивидуальный подход. Одного просто секли розгами, другого воспитывали березовой палкой. Кому-то выкручивали руки из суставов, кому-то ноги. Одного бедолагу ухватили огромными ржавыми щипцами за естество, сильно потянули, и стал он совсем неестественный. Затем показали женское отделение, где происходило примерно то же самое.

После шокирующего видео, состоялось интервью с помещиком Даниловым. Крепкий, лучащийся здоровьем мужик, явно за всю свою жизнь не поднявший ничего, тяжелее полной ложки черной икры, скупо, без изящных оборотов речи, объяснил, что холоп должен кормить помещика по закону природы, ибо таковой порядок установлен свыше. Так было всегда, и так всегда будет, сказал Данилов. Все холопы низшие существа, и без господ сразу же пропадут пропадом, потому что не сумеют даже самых элементарных вещей. Холопы не могут сделать правильный выбор, они все время ошибаются. Вот для того, чтобы делать правильный выбор за них, и существуют господа — высшие существа.

После научного доклада помещик Данилов, в качестве анекдота, рассказал случай из своей жизни, конкретно о том, как он однажды обрюхатил дворовую девку, и, дабы не плодить ублюдков, выгнал ее голую на лед замерзшей реки, а затем велел облить водой из ведер.

На фоне всех этих ужасов слово пастыря Гриша воспринял почти равнодушно. Слушая широколицего, лоснящегося жиром, и явно не соблюдающего ни один пост святого старца Маврикия, проповедующего смирение и послушание, Гриша почти не воспринимал слов служителя культа. Он пребывал в состоянии хронической растерянности, и уже совершенно не понимал, где он и кто он.

Вслед за наставлениями святого старца, настолько жирного, что он даже дышал с большим трудом, началась любимое ток-шоу бесправных холопов — порка на конюшне. В это утро участником шоу оказался крепостной Селифан, имевший глупость подать барину плохо начищенные сапоги. Бедняга, весь запуганный и, судя по нездоровому виду, долго постившийся одной водой, был приведен в студию, декорированную под конюшню. Вот только в стойлах, где полагалось быть лошадям, сидели на трибунах зрители и хлопали в ладоши тогда, когда им приказывали.

Театрализованное представление продолжалось недолго. Вначале Селифана яростно стыдили, обвиняли во всех смертных грехах, напомнили, что даже Библия учит всякого раба беспрекословно повиноваться своему господину. Припугнули адом и чертями, но Селифан, на чьем лице застыло выражение обреченности и готовности к чему угодно, воспринял угрозу почти равнодушно. Кажется, он даже был рад скорее попасть в лапы к чертям, лишь бы при этом вырваться из лап набожных и добрых господ, исправно посещающих церкви и делающих большие пожертвования на строительство храмов.

Отругав Селифана и выставив его чуть ли не врагом родины, ведущий и его помощники приступили к делу: Селифана уложили на скамью, привязали к ней, после чего начали лупить вожжами по голой спине в четыре руки. Селифан истошно орал, холопы, с которыми Гриша делил кров, азартно заорали и замахали руками, требуя сечь подлеца до смерти. Один даже плюнул в телевизор, возмущенный поступком Селифана.

— Так его! Так! — одобрительно гудели холопы. — Секите ирода! Еще ему! Еще!

Селифан вдруг громко взвыл, а затем его голова безвольно упала на лавку. Тело перестало вздрагивать всякий раз, когда по нему проходились окровавленные вожжи. Кровь холопа текла по его рассеченной до мяса спине, лилась на пол студии, брызгала на одежду и лица ведущих. Больше Селифан не издал ни звука и не пошевелился. Когда прозвучал звуковой сигнал, означающий окончание времени экзекуции, Селифана осмотрел ветеринар, и счастливым голосом объявил, что бедолага помер.

— Так ему и надо! — гневно процедил один из холопов рядом с Гришей. — Это же надо — барину грязные сапоги подать! Да я за такое злодейство отца родного запорол бы.

— А то! — поддержал его второй. — Разве же можно барину да грязные сапоги подать? Аль креста на нем нет?

— Нехристь! Православный так бы не сделал. Православный бы умер, а сапоги господские начистил. Вот, брат мой старшой, так тот себя-то не жалел. Так и говорил всегда — мне на барина работать высшее наслаждение. Все по десять кирпичей носили, а он на себя двадцать нагружал. Не могу, говорит, меньше брать, совесть не позволяет. Сорвал себе спину — вот как работают-то! Два дня лежал, встать не мог, так сам барин его судьбой заинтересовался. Послал узнать человека, что с ним. А как узнал, что спину сорвал, так, говорят, даже всплакнул — вот те крест! Огорчился ужасно, вот что значит по-христиански трудиться, на совесть. Что даже господа по тебе плакать будут. Барин тоже плакал. Так со слезами на очах и молвил — оттащите его к рытвинке, на заслуженный отдых. А когда брата тащили, у него лицо такое чистое было, ясное, глаза светлые, и в небо смотрел. Сказал — честно на земле на господина трудился, теперь в раю отдохну. А этот, — холоп зло кивнул на экран телевизора, — разве в рай попадет? Сапоги барские, и те начистить не сумел. В аду ему гореть за это!

— Во дебилы! — потрясенно простонал Гриша, нехотя поднимаясь на ноги. Впереди ждал еще один день, наполненный трудами праведными.

Утренний просмотр телевизора завершился, начался рабочий день. Все холопы вышли и построились у своего барака в две шеренги. Появился староста — крепкий и явно пренебрегающий постом мужик с натруженными кулаками. За ним следом шли четверо крепышей с дубинками.

— Слушать сюда, животные! — заорал староста жирным сытым голосом. — Завтра к нашему благодетелю приезжает любимая доченька из Петербурга, так что после утренней кормежки все на благоустройство территории. Все лужи высушить, всю грязь песком засыпать, все строения покрасить. Так, вы, двое, — палец старосты указал вначале на Гришу, а затем на стоящего рядом с ним мужика — бородатого, грязного и ужасающе вонючего, — вам особое задание. Там куча навоза есть, ее вчера зачем-то с прежнего места перетащили. Чтоб сегодня ее обратно убрали, нечего ей на виду лежать. Ясно?

— Ясно, — хором ответили Гриша и его напарник.

Завтрак оказался питательным, полезным и вкусным. Когда Грише выдали миску, на четверть наполненную обычной водой, он решил, что над ним прикалываются. Но заметив, что остальные холопы получили то же самое, успокоился и смирился.

— Тебя как звать? — спросил Гриша, когда они вместе с напарником направились к своему рабочему месту.

— Тит, — ответил напарник, и тут же сотворил задом дивную симфонию.

— Тит? — переспросил Гриша. — Который конем сзади пробит? Или который недержанием знаменит?

Напарник вместо ответа еще разок громыхнул шоколадным оком.

Гриша уже догадался, что местный контингент отличается непрошибаемой тупостью, но он решил запастись терпением. Никто не говорил, что два миллиона долларов достанутся ему даром. Их придется отработать. И если для этого потребуется таскать навоз в компании тупого Тита, имеющего привычку вытирать задницу ладошкой, а ладошку о бороду, он будет это делать.

— Тит, ты в бане когда последний раз был? — спросил Гриша, вручая мужику вилы. От напарника несло как от огромной потной кучи фекалий. Вся его одежда была покрыта пятнами, притом преимущественно это были пятна, оставленные экскрементами и мочой. Борода у Тита слиплась, во рту маячили четыре гнилых зуба.

— Ась? — переспросил Тит. Как позже узнал Гриша, Тит был туговат на оба уха, ибо однажды подвергся воспитанию поленом. Тит совершил страшное преступление — будучи отправленным за яблоками в господский сад, он пренебрег трудом, и заснул под деревом. Тита начали воспитывать с разбега, не дожидаясь пробуждения. Лупили впятером, и у каждого в руках было полено. С тех пор Тит плохо слышал и страдал непроизвольной дефекацией. Впрочем, страдал не столько сам Тит, сколько люди, его окружавшие. Титу же, похоже, было все равно, что он делает и что делают с ним. Но на тот момент Гриша всего этого не знал, поэтому, когда напарник помочился, не снимая штанов, он с возмущением спросил у него:

— Тит, ты что, идиот?

— Важно! — раскатисто протянул Тит, и начал наваливать навоз в тележку.

— Ты зачем в штаны налил? — не унимался Гриша, все еще пытающийся понять здешние реалии. Он рассчитывал порасспросить Тита о тутошних порядках, но, как оказалось, информатор из бородатого неряхи был никакой. Словарный запас Тита насчитывал примерно полтора десятка слов, но даже эти слова Тит, чаще всего, произносил ни к селу, ни к городу. Гриша осторожно, дабы ненароком не проколоться, стал расспрашивать мужика о порядках, заведенных в имении, о том, как живут господа, и видел ли он барина. Говорил Гриша на русском языке, вопросы свои формулировал ясно и доступно, и все же они, по каким-то причинам, не могли дойти до мозга Тита, а если и доходили, то не могли до него достучаться. На все вопросы Тит отвечал одно и то же.

— Важно! — говорил он.

— Ужель не православные? — говорил он.

Когда Гриша прямо спросил, о чем его собеседник мечтает в жизни, Тит долго думал (то есть просто тупо стоял и молчал, а думал или нет — большой вопрос), а затем ответил громко и решительно, вот только не тем местом, каким обычно отвечают на заданные вопросы.

За два часа содержательной беседы Гриша был готов убить Тита голыми руками. На жизненном пути ему встречались удивительные тормоза, настоящие шедевры природы в плане тупости. Чего только стоил друг Вася из соседнего дома — само воплощение тупости. Он даже умер тупо — был затоптан насмерть в магазине электроники в канун Нового года, когда пытался купить телевизор с сорокапроцентной скидкой. А армейский старшина — прапорщик Думба, мог без проблем взять главный приз на всемирном конкурсе «Тупица года». Но все эти люди казались гениями в сравнении с Титом. Тит был сама тупость, тупость дубовая, стоеросовая и несокрушимая. В его мутных карих глазах было пусто, как в Гришином кармане, если бы мир знал о существовании Тита, анекдоты про недалеких блондинок навсегда утратили бы свою актуальность.

— Тит, тут всегда так дерьмово кормят? — спросил Гриша, стоя в сторонке, и не мешая мужику трудиться. Гриша сразу решил, что сегодня Тит работает один, да и грязнуля, к тому же, не возражал. Он сам наваливал навоз в тележку, сам отвозил его и вываливал на нужное место. Гриша ходил следом за мужиком и пытался добиться от него ответа хотя бы на один простой вопрос.

— Поснедать бы важно, — протянул Тит, поднимая за ручки наполненную тележку.

— Я тебя спрашиваю — тут всегда так кормят, или бывает иначе? — скрипя зубами от злости, повторил вопрос Гриша.

Ничего не ответив, Тит потащил тележку в путь. Гриша с ненавистью уставился в его костлявую сгорбленную спину, и понял, что от этого человека он не добьется ничего. Тит был туп до крайней степени. Если бы он отупел еще чуть-чуть, то превратился бы дубовый пень.

До обеда Гриша самоотверженно бил баклуши. Тит работал без перекуров и отдыха. Глядя на него, Гриша уже было решил, что и крепостным можно жить, не надрываясь, но как только явился надзиратель, осмотреть работу и отправить их на обед, Тит преподнес сюрприз. Едва мордоворот с дубиной на плече подошел к ним, Тит шагнул к нему навстречу, отвесил глубокий поклон с выбросом руки, и рубанул всю правду-матку.

— Гришка холоп не трудился, — сообщил Тит надзирателю. — Сиднем сидел. Не по-христиански это. Ужель не православные?

Надзиратель метнул на Гришу страшный взгляд. Гриша же, вместо того, чтобы начать оправдываться и обвинить Тита в клевете, буквально онемел от такого демонстративного стукачества. В этот момент ему открылась еще одна реалия этого мира — никакой солидарности между холопами не существовало.

— Так ты на барина работать не хочешь? — спросил у Гриши надзиратель, подходя к нему и поигрывая дубиной.

Гриша понял, что время для оправданий упущено, и выдавил из себя первое, что пришло в голову:

— Не по своей воле от работы отлынивал. Бес попутал.

— Ясно, — кивнул здоровяк. — Ну, пойдем, гнида ленивая, будем из тебя беса изгонять.

Сеанс экзорцизма Гриша пережил стоически, наверное, потому, что били слабее, чем вчера. Его привели в воспитательный сарай и отлупили палкой так, что он под конец экзекуции обмочился и обосрался. Затем последовала разъяснительная беседа, в ходе которой Грише было заявлено, что он отныне первый кандидат на поездку к ветеринару.

— Много в тебе смутьянства сидит, — покачал головой один из надзирателей, и ударил Гришу по спине палкой. — Бунтуешь. Против барина бунтуешь, против бога бунтуешь. Аль тебе живется плохо, скотина ты неблагодарная?

— Хорошо живется, — прохрипел Гриша с пола. — Слава богу — здоров, сыт, работой не обижен.

— Вот то-то же, — кивнул надзиратель, и пробил Грише с ноги в бок. — Скотина ты неблагодарная, не ценишь барской доброты. Вот у помещика Денисова, у соседа нашего, всех крепостных поголовно в шестнадцать лет оскопляют. За смутьянство руки ломают, головы дубинами разбивают, и не кочергу в зад вставляют, как вам, неженкам, а лом. Вы тут жрете от пуза, зажрались уже, а у него холопы землю жрут, камни глодают, травы клок за лакомство почитают. Наш же барин добрый, разбаловал вас. На шею ему скоро сядете. Эх, была бы моя воля, я бы вам всем уды поотрывал голыми руками.

— Уши? — переспросил Гриша с пола.

— И уши тоже. На! На! На!

После третьего «на» Гриша был пинком выпровожен наружу и, пошатываясь, направился кормиться. У сарая, из которого происходила раздача еды, уже собралась толпа неблагодарных зажравшихся мерзавцев, не умеющих оценить доброту и щедрость их благодетеля. Все были изнурены тяжким трудом — по случаю прибытия в имение господской дочки все пахали с полнейшей самоотдачей. Кто не отдавался работе полностью, того вразумляли палками и кнутами.

Гриша, не торопясь занимать очередь, сразу направился к Титу. Несмотря ни на что, выходка тупого мужика взбесила его.

— Ты что, урод, стукач местный? — спросил он, вплотную приблизившись к зловонному напарнику.

— Ась? — переспросил Тит.

— Зачем ты, свинья, рассказал садистам, что я не работал? Ты что, думаешь, тебя за это к бабам пустят? Хрен тебя пустят! Таких лохов, как ты, на племя не пускают.

Тит с трудом, но все же понял, в чем состоит суть обращенных к нему претензий.

— Господь учит барина своего, как отца родного, любить и себя не жалея на него работать, — наставительно сказал он. — Кто в этой жизни на барина будет трудиться честно, того после смерти господь в рай допустит.

— Ну, считай, ты уже в раю, — обрадовал мужика Гриша, и пробил ему короткий, но сильный удар по печени. И вновь Тит удивил его, поведя себя совершенно нетипично. Гриша видел, как надзиратели били холопов, и те сносили все это молча, даже не пытались увернуться или закрыться от ударов. Но когда он ударил Тита, тот вдруг завопил на все имение, повалился на землю, и стал самым подлым образом симулировать предсмертные конвульсии, кривляясь на уровне профессионального футболиста. Через мгновение, растолкав холопов, к месту происшествия прибыли двое в штатском и с дубинами.

— Чего орешь? — спросил один из них у растянувшегося на земле Тита.

— Спасите! Помогите! Христом-богом заклинаю! — скороговоркой блажил Тит. — Живота лишают, смертным боем бьют.

— Кто тебя бьет, скотина?

— Он! Гришка холоп.

Две пары недобрых глаз сфокусировались на Грише. Грише стало дурно.

— Я его пальцем не тронул! — закричал он.

— Не ври, окаянный! — вдруг подал голос сгорбленный мужик с оторванным ухом. Ухо ему, как позже узнал Гриша, откусила хозяйская собака. — Богом клянусь, ударил он его. Смертным боем бил.

— Ну что с тобой делать? — спросил у Гриши один из надзирателей. — Похоже, смутьян ты неисправимый. К ветеринару сегодня поздно, а завтра у него выходной. А завтра дочка к барину приезжает. Не дай бог ты, животное, что-нибудь при ней учудишь. Придется своими силами тебе бунтарство укротить.

Напрасно Гриша заверял, что он уже исправился, что он совсем не бунтарь, и все произошедшее является чистейшей воды недоразумением. Его не слушали. Крепыши притащили его обратно в воспитательный сарай, стащили с него штаны, после чего один из них взял в руки кожаный ремень, а второй указал на деревянную колоду, и приказал:

— Вставай на колени, хозяйство клади на чурбан. Живо!

— Да вы чего? — бледнея, простонал Гриша. — Мужики, да хорош, а? Пошутили, и ладно.

Но мужики, как выяснилось, не шутили. Один из них взял с полки дубину, усеянную железными шипами, и предупредил:

— Или делай то, что сказали, или я тебе башку разобью.

Тут Гриша понял, что и это не шутка. Костолом не бравировал и не бросал на ветер пустые угрозы. Он не угрожал, он предупреждал. Ничто не помешает ему разбить холопу голову, и ничего ему за это не будет.

Трясясь крупной дрожью, Гриша опустился на колени и положил на плаху свое мужское достоинство. Тот факт, что это все же не совсем его достоинство, а достоинство его зеркального двойника, мало утешил Гришу. Как бы то ни было, но все замечательные ощущения придется пережить именно ему. Садист сделал замах, кожаный ремень свистнул в воздухе, после чего у Гриши потемнело в глазах, и он повалился на пол, зайдясь истошным криком.

Обед он пропустил по понятным причинам, и когда смог встать на ноги, был отправлен на новое место работы — облагораживать дорогу, ведущую к имению. Чуть живого Гришу привел к дороге один из надзирателей и перепоручил новому напарнику — крепышу Спиридону. Их задача заключалась в том, чтобы брать сваленные кучей большие камни, таскать их к дороге и выкладывать вдоль обочины, дабы было красиво. Спиридон — тощий хромоногий мужик неопределенного возраста, сгорбленный, весь покрытый синяками и ссадинами, схватил камень весом в три пуда, не меньше, и, хрипя от натуги, потащил его к дороге. Гриша, как только надзиратель удалился, присел на обочину и, приспустив штаны, осмотрел свое хозяйство. Хозяйству досталось. Оно опухло, посинело и жутко болело, но Гриша радовался уже тому обстоятельству, что все вроде бы осталось на месте.

Дотащив камень и водрузив его на место, Спиридон, пошатываясь, подошел к Грише и сказал:

— Негоже сиднем сидеть. Бог накажет.

— Пошел ты! — со слезами на глазах простонал Гриша. Ему и сидеть-то было больно, а тут надлежало таскать огромные камни.

— Святой старец Маврикий молвил, что не работать на барина грех великий, — просветил Гришу Спиридон.

Гриша с ненависть покосился на очередного Тита. Тупость окружающих начала его утомлять. Грише впервые в жизни захотелось пообщаться с умным человеком.

— Слышь, ты, Спиридон — штопаный пардон. Что ты доебался? Если хочешь — иди и работай.

— А ты как же?

— А я посижу и отдохну.

Спиридон быстро замотал головой, прямо как осел, и скороговоркой забормотал:

— Да разве ж так можно? Аль креста на тебе нет? Как же это — сидеть? Как на барина не работать? Нет, нельзя так. Пойду, расскажу все.

И, в самом деле, мужик навострил лыжи в сторону бараков, намереваясь сдать надзирателям своего ленивого напарника. Гриша, превозмогая боль, поднялся на ноги, и с отвращением крикнул:

— Ладно, ладно, пошутил я. Пойдем, поработаем, блин по-нашему, по-христиански.

Сказать по правде, по-христиански работал один Спиридон. Гриша выбирал камни полегче, носил их медленно и долго отдыхал между рейсами. Что касается Спиридона, то мужик буквально загонял себя в могилу. Он хватал огромные валуны, и, надрываясь, почти бегом тащил их к дороге. Один раз, с неимоверным трудом оторвав от земли неподъемный булыжник, Спиридон мощно обделался от натуги, пронес камень три шага и упал вместе с ним. Гриша с небольшим камешком в руках подошел к растянувшемуся на земле холопу, и злорадно сказал:

— Ай-ай, как нехорошо. Как не по-христиански. Что святой старец Маврикий базарил, а? Работать надо, лох! А ты развалился тут, как на пляже. Пойду, наверное, сдам тебя садистам. Пускай они тебе, лентяю, кочергу в жопу вставят. И два раза провернут.

Спиридон принял это глумление за чистую монету. Он кое-как поднялся на ноги, снова схватил этот камень, протащил его метров пять, а затем снова упал и больше не встал. Гриша подошел к нему и легонько пихнул напарника ногой в бок.

— Эй, пауэрлифтер, ты чего? — спросил Гриша.

Спиридон лежал на боку и надрывно дышал. Рот его был широко открыт, глаза дико выпучены. Гришу одолело беспокойство. Он присел на корточки возле мужика, и ласково спросил:

— Спиридон, ты как? Встать сможешь?

— Мочи нету… — чуть слышно прошептал Спиридон.

— Я пойду, позову кого-нибудь. Тебе в больничку надо.

— Не надо звать! — зашептал Спиридон, чьи глаза округлились от ужаса.

— Да ладно, не бойся. Я мигом. Пускай тебя к доктору свозят.

— К ветеринару? — пропищал Спиридон, пуская слезу.

— Да, к нему. Он тебя полечит. Будешь как новенький.

И Гриша побежал к баракам, отыскивая глазами кого-нибудь из надзирателей. Садистов он отыскал у столового сарая. Те развлекались весьма оригинальным способом — на спор выясняли, может ли человек съесть кучу дерьма. В качестве подопытного избрали Макара — молодого парня, который, как позднее выяснил Гриша, был одержим бабами. Однажды он даже пытался залезть на женскую территорию, что находилась за высоким забором. Макара поймали и сломали ему ногу. С тех пор Макар хромал. Но тяга к прекрасному в нем не улеглась, и вот надзиратели, посмеиваясь, пообещали ему свидание с одной из девок, если он сумеет умять весьма солидную кучу свежего дерьма. Макар ни секунды не колебался. Он набросился на кучу и стал пожирать ее с таким азартом, будто дорвался до восхитительного деликатеса. Гриша подошел как раз в тот момент, когда Макар слизывал с земли последние капли кушанья.

— Ну, видишь — сожрал! — закричал один из надзирателей другому. — Гони червонец! Проспорил.

— Мы спорили, что человек не сможет кучу дерьма съесть, — заворчал проигравший. — О холопах речи не шло. Холопы не люди.

— Давай червонец! Все тут честно.

— Други, мне бы девку румяную, — вытирая коричневые губы рукавом, напомнил довольный Макар. — Заслужил.

Надзиратели, глянув на него, покатились со смеху.

— Иди работать, говноед! — прикрикнул на него один. — Наелся досыта, еще ему и девку подавай. Обнаглел.

— Обещали же… — тоном обманутого ребенка, пробормотал Макар.

— Перечить вздумал? — заорал на него надзиратель. — Да ты смутьян! А ну иди работать, скотина тупая, не то я тебя палкой….

Макар сорвался с места и, сильно хромая, побежал прочь. Гриша кашлянул, привлекая к себе внимание надзирателей.

— А, опять ты? — проворчал тот изверг, что отбил Грише все хозяйство. — Опять от работы отлыниваешь. Похоже, придется тебе уд отрезать.

— Я не отлыниваю, — поспешил все объяснить Гриша, пока садисты сгоряча не сделали чего-нибудь непоправимое. — Там Спиридон заболел.

— Как это — заболел?

— Не знаю, я же не врач. Лежит на земле, встать не может.

— Ну-ка пойдем, посмотрим на этого симулянта.

Вместе с двумя надзирателями Гриша вернулся к напарнику. Спиридон лежал там же, где Гриша его оставил, даже в той же позе. Покрытое пылью лицо мужика побледнело, глаза смотрели обреченно. Один из надзирателей, для проверки, сильно ударил Спиридона палкой, но тот лишь негромко хрюкнул. Садисты нахмурились, затем один из них сказал:

— Отбегался Спиридон. Отработался. Пора и на заслуженный отдых. Эй, ты, — обратился он к Грише, — приведи сюда любого холопа. Живо!

Гриша бегом помчался к баракам, и, так вышло, что первым он натолкнулся на ненавистного Тита. Мужика он уже конкретно ненавидел, но все же позвал его с собой — надзиратели ведь сказали ему живо. Тит не прекословил, потрусил следом, а Гриша, которого меньше всего заботила судьба Спиридона, думал о том, как бы поизящнее и без последствий отомстить зловонному стукачу.