Миссия в пыли

Сергей Бушов

Ыкс-майор Сэм Дьюрек получает возможность насладиться отдыхом и свободой. Ему нужно принять важное решение о том, что делать дальше. И, кажется, в его жизни появляется смысл… А также новые сюрпризы и серьёзные испытания.Неожиданные встречи, фантастические события, загадки, музыка и переживания за судьбу героев – в новой книге «Миссия в пыли».Внимание! Книга является продолжением «Миссии в траве». Содержит серьёзные спойлеры. Рекомендуется читать сначала первую книгу.

13

Мы приближаемся к её дому. Я иду чуть сзади, скорее по привычке осматриваюсь по сторонам. Никто не следит за нами, единственная камера висит на углу дома, смотрит в сторону и, похоже, вообще выключена. Аньела идёт уверенной походкой, бёдра качаются, натягивая ткань платья, волосы колыхаются тяжёлой волной. Ловлю себя на мысли, что любуюсь, хотя что в ней особенного? Может, то, что она знаменитость? Или мне нравятся её песни? В конце концов, в её странностях тоже есть нечто интригующее.

Дом салатовый с белой отделкой, двухэтажный, рубленых форм. Двускатная крыша. Такие я видел на множестве разных планет.

— Вот здесь я и живу, — говорит она. — Что, разочарованы?

— Нет, — отвечаю я. — Конечно, дом недорогой, в основном из лёгкого пластика, но пластик хороший, экологичный. И места тут, кажется, много.

— Да, вполне, — отвечает она, просовывая плоский электронный ключ в щель. — Вот это моя дверь, а дверь Айзиса слева.

Я отмечаю про себя ещё один вход метрах в пяти левее, возле угла.

— А другие входы есть? — уточняю я.

— Удивительно, что вы спросили, — Аньела наклоняет голову и косится на меня. — Вообще-то есть чёрный ход на мою половину, сзади, но он давно заперт. Я потеряла от него единственный ключ.

— Давно?

— Не помню. Заходите же. Или вы хотите ждать на улице?

— Извините, — я прохожу следом за ней.

Дом старомоден — обычная прихожая с вешалкой и двери в пару комнат, никаких новомодных шкафов-сушилок и мембран-дверей. Но мне нравятся простор и свет, большие окна и мало мебели. Хотя у больших окон есть и плюсы, и минусы. Многое видно изнутри, но и снаружи тоже.

— Проходите направо, это гостиная. Я переоденусь и соберусь, потом поедем.

Захожу в гостиную, присаживаюсь на пластиковый стул. Совсем как в дешёвом кафе. Странно для знаменитости. Ну, а чего я ожидал? Дорогущих кресел с массажем, в которых можно утонуть?

Комната почти пуста. Нечто вроде садовой скамеечки напротив меня. Кадка с растением. Столик с компьютером в углу. Маленький шкафчик, несколько полок. На полках замечаю бумажные книги, удивляюсь. Иблику бы здесь понравилось. Хотя, судя по названиям, лёгкое чтиво… Нет, не только. «Применение нестандартных тональностей». Что-то из музыки, должно быть.

Слышу возню Аньелы из-за стены. Чувствую соблазн подглядеть, но становится неловко, и я не делаю этого. Зато смотрю направо. Там малюсенькая дверка. Пронизывая её взглядом, я нахожу небольшое помещение, заставленное коробками. Коробки стоят так, что мимо них можно пройти к выходу. Да, вот он, чёрный ход.

— Я готова, — слышу я журчащий голос, знакомый по песням, и оборачиваюсь. Она одета в плотные и узкие белые брюки, лёгкие белые ботинки на резинках и свободную белую же блузу с рукавами до локтя. Странно, что я называю всё это белым. Аньела вовсе не выглядит белым пятном. Ботинки не идеально чистые, брюки скорее очень светло-светло серые, а сквозь блузку кое-где просвечивает телесный оттенок. Во всяком случае, Аньеле идёт.

— А я давно готов, — говорю я. — Ну, то есть…

Я почему-то стесняюсь, чувствуя себя почти что ребёнком.

— Вы не возьмёте сумку? — спрашивает она, передавая мне приличного размера холщовый мешок на длинных ручках. — Я решила прихватить с собой старые записи, есть, знаете ли, идеи… И перекус, на вас тоже. Мы обычно не прерываем репетицию на обед. Хотя сегодня и так начинаем поздно…

Она умолкает, глядя на меня.

— Конечно, — говорю я, вешая сумку на плечо. — Почему бы и не потаскать вещи, если я всё равно собираюсь потратить этот день на вас?

Она поднимает бровь, потом улыбается.

— Пошли?

Мы выходим из дома, она запирает дверь.

— Ну и как вам мой дом? — спрашивает она.

— Мне понравилось, — искренне отвечаю я. — Неожиданно просто, но уютно.

— Когда мы с Айзисом заселились, у нас было не так уж много денег, — говорит она. — Поэтому, собственно, и купили дом вскладчину. Место здесь хорошее — море рядом, всё необходимое тоже. И, соответственно, на нормальную мебель нам не хватило. Я купила, что смогла, а потом подумала, что мне всё нравится. Нет лишнего хлама, нет ничего вычурного. Свобода, простор… Так и оставила. А вот Айзис — нет. Видели бы вы его половину. Он любитель роскошных вещей. Даже удивляюсь, почему он до сих пор не съехал в какой-нибудь особняк, каких здесь много.

Мы уже выходим с участка, когда я оборачиваюсь и смотрю на дом.

— А почему у вас не работает камера наблюдения? — спрашиваю я.

— Камера? — она удивляется, будто не понимает, чём речь. — А, эта. Не знаю. Я как-то и не обращала внимания. Вроде бы здесь спокойно. Я ни разу не слышала ни о каком воровстве.

— Я тут всего один день, и то слышал, — замечаю я.

— Ну, может, когда-нибудь займусь, — она пожимает плечами.

Мы подходим к дороге. На стоянке стоит оранжевый мотолёт — крохотный, но двухместный.

— Поместимся, не волнуйтесь, — говорит Аньела.

— Я и не волнуюсь, — говорю я.

Она садится спереди, перекидывая ногу через сиденье. Я вскарабкиваюсь назад, закрепляю сумку на кронштейне за собой. Аньела включает защитное поле, прозрачное, но слегка зеленоватое.

— Держитесь крепче, — говорит она.

— Держусь, — успеваю ответить я, схватившись за ручку за её спиной, и тут мотолёт срывается с места.

Малюсенькое лобовое стёклышко почти не защищает от потока воздуха, который пронизывает защитное поле без препятствий, поэтому развевающие волосы Аньелы начинают хлестать меня по лицу. Свободные рукава её блузки трепещут, словно флаги, а мотолёт закладывает крутые виражи, еле вписываясь в прямоугольные перекрестья улиц. Зачем она так несётся? Я тут же вспоминаю, что Аньела сидит на лабордазе-2, и напрягаюсь ещё сильнее. Вообще говоря, она нарушает закон. Нельзя водить под воздействием таких препаратов.

С другой стороны, это весело. Я начинаю ощущать кайф от того, как быстро проносятся мимо машины, платформы, флаеры, здания, бесконечные рекламные щиты и экраны. Даже с моей сверхзрячестью я едва успеваю разглядеть их, прежде чем они размазываются в вытянутые пятна и улетают прочь. Запах её волос, постоянно лезущих мне в нос, тоже, признаться, довольно приятен.

Однако вдруг скорость снижается, и мотолёт спускается на маленький бетонный пятачок, окружённый газонами.

— Приехали, — говорит она.

— Так быстро? — невольно роняю я.

— А что, понравилось ко мне прижиматься? — смеётся она, отключая поле.

— Я и не прижимался, — обижаюсь я. — Зато вы меня волосами отхлестали.

— Ладно, я шучу, — говорит она, вставая. — Сумку не забудьте.

Я тороплюсь за ней, а она вышагивает к огромной площадке, нависающей над морем. Нечто вроде терраски, огороженной невысоким заборчиком c двух сторон. С третьей стороны — небольшой жёлтый домик, похожий на относительно недорогой отель. Ну, а с четвёртой — та дорога, возле которой мы припарковались.

На краешке площадки стоит огромная конструкция, похожая на космический корабль странной формы. Это почти параллелепипед, вытянутый, серебристо-стальной, со скруглёнными углами. На корпусе несколько вставок, крашенных в синий и красный цвета, вдоль большей части корпуса — выпуклые полосы, вроде рёбер жёсткости. Кое-где — небольшие оконца, с каждой стороны несколько дверей. Внизу сзади, под полом — красное утолщение, антиграв, громадный и наверняка дорогой.

— Что, нравится наш бус? — спрашивает Аньела.

— Бус? — растерянно переспрашиваю я. — А что это?

Я пронизываю бус взглядом и, кажется, понимаю. Там много комнаток разного размера, двигатели, провода. А большая часть корпуса забита электроникой. Успеваю заметить колонки, стойки с усилителями и другие, непонятные для меня, аппараты.

— Это наш дом, — отвечает Аньела, и лицо её начинает словно бы светиться. Она улыбается. — И одновременно склад, место для репетиций, транспорт. Мы перелетаем на нём из города в город, даём концерты. Как бродячие артисты в древности, только вагончик побольше. Намного.

Я понимаю, что слово «бус» — земное. Не могло оно тут появиться. Но наверняка есть какое-то объяснение, местная этимология. Не хочу об этом думать.

— Ты опоздала! — кричит идущий навстречу нам человек. — Мы договаривались на двенадцать!

Он ростом ненамного выше меня, но очень тощий. Лицо вытянутое, острый тонкий нос, тёмные брови, сейчас сердито сведённые вместе, густые чёрные волосы, взбитые вверх, будто сноп травы. Похоже, обмазаны гелем, поскольку неестественно блестят и пахнут. На ногах чёрные остроносые туфли, чёрные же брюки в обтяжку с выпирающим гульфиком, сверху рубашка из струящейся тёмно-синей блестящей ткани, расстёгнутая до пупка.

— Успокойся, Айзис, — говорит Аньела чуть насмешливым тоном. — Нас никто никуда не гонит. Познакомься, это Сэм. Он меня охраняет, временно.

— Здравствуйте, — бросает Айзис в мою сторону, не обращая слишком много внимания. — Я просто хочу, чтобы был порядок… Через неделю мы планировали закончить материал для альбома, и было бы правильнее для раскрутки…

— Айзис, ты это много раз говорил, — отмахивается Аньела. — Мы успеем записать пару новых песен. — Она оборачивается ко мне. — Сэм, пойдёмте, я познакомлю вас с остальными.

Они вдвоём идут бок о бок в сторону буса, а я чуть отстаю.

— А что с Пучиком? — спрашивает негромко Айзис.

— Отдыхает сегодня, — отвечает Аньела, косясь на меня.

— Зачем тебе вообще тут охрана? Мы же все вместе…

Мы по небольшому трапику поднимаемся в бус и оказываемся в неожиданно просторном и светлом помещении. В нём довольно хаотично расставлены стулья, пара столиков, разная аппаратура и музыкальные инструменты, некоторые из которых я даже не могу назвать.

Хотя нет, вот это я знаю! В руках у мужчины с курчавыми блёкло-рыжими волосами, похожими на мочалку, и такого же цвета коротенькой бесформенной бородой — определённо додекайзер! Вишнёво-красный, с золотистым раструбом и соблазнительными выемками для пальцев, куда рыжий как раз засунул свои.

Тут я понимаю, что человек с додекайзером мне что-то говорит. Он бормочет тихо, под нос, и очень неразборчиво, но обращается явно ко мне. Напрягаю слух. Вроде всё слышно, но ничего не понятно. Может быть, мой психотранслятор барахлит?

–…заинтересовал… мой малышик… — разбираю я.

Он покачивает корпусом додекайзера, и я понимаю, что он говорит о нём.

— Да, любопытно, — отвечаю я, но тут понимаю, что не представился. — Здравствуйте. Я — Сэм Дьюрек, сегодня охраняю господинку Курц.

— Шмедер Линьх, — говорит рыжий, хотя я опять-таки не уверен, что разобрал правильно. — … музыкант… учились?

— Нет, — отвечаю я, догадавшись о смысле вопроса. — Хотел когда-то, но вряд ли смогу…

Веснушчатое лицо рыжего расплывается в улыбке, бледно-зелёные глаза довольно щурятся.

— А вы вот… робуйте…

И он, протерев тряпочкой мундштук, вкладывает мне в руки свой додекайзер.

— Я же не умею, — говорю я, чувствуя, что краснею, а этого не было уже очень давно… Но принимаю увесистый инструмент, запускаю пальцы в отверстия. Прикладываю мундштук к губам.

Тем временем Аньела спорит с Айзисом.

— Даже Аоев ещё нет, — сердится она.

— Мне не Аои нужны, а ты, — возражает Фой. — Я хотел тебе предложить…

— Я знаю, что ты хотел предложить. Но пока тебе предложить нечего.

Айзис вдруг распрямляется и произносит с пафосом:

— Интеллигентность — не род занятий! Это желание думать!

— Это к чему? — удивляется Аньела, и Айзис невнятно мычит в ответ.

— Правой глубже… — бормочет Линьх. — Кнопочки… два ряда…

Да, собственно, я знаю, как устроен додекайзер. Три звуковых канала, которыми управляет двенадцать клавиш, по четыре на каждый. Восемь на правую руку, четыре на левую. Дуешь на все три канала сразу, но при этом возможно образовывать аккорды. Ещё бы я понимал, как устроена музыка. Однако я нажимаю случайные клавиши и осторожно дую.

Звук вылетает из раструба — сильный, звонкий, но не гармоничный, раздражающий.

–…обуйте А и Ё, а третью не…огайте, — почти что шепчет Линьх.

Я успеваю заметить обозначения у отверстий. Слева ближайшая — «А», на которой стоит мой указательный палец. Ё — в глубине, возле моего правого безымянного. Вот так. Дую. И получаю красивый, глубокий звук.

— Да я же не против! — говорит Аньела своим певучим голосом. — Но где твой материал? Вот эти твои риффы и запилы — этого мало. Нужна мелодия, идея, концепция, текст, в конце концов!

— Я же не поэт, — говорит Фой. — Напиши мне текст.

— Я так не могу, Айзис, — отвечает Аньела. — Я целиком сразу песню придумываю. Ну, закажи у кого-нибудь… Мы обсуждаем это уже в который раз…

–…час я другой возьму, — говорит Линьх, и берёт в свои руки другой додекайзер, зеленоватый, потоньше, который стоял до сего момента прислонённым к стене. — Повторяйте.

Я слежу за его губами и пальцами, пока он производит своим додекайзером несложную музыку из четырёх аккордов. Повторяю, почти автоматически. У меня получается!

–… теперь ещё, — шепчет Линьх. — Только держите аккуратнее… переходы плавнее…

Он накладывает на мои руки свои, подталкивает мне пальцы, словно вправляя наше соединение с додекайзером, этот искусственный сустав. Его руки тёплые, мягкие, словно набиты пухом.

Затем он берёт свой инструмент, встаёт рядом и играет ещё одну последовательность аккордов, местами переходя в быстрый перебор нот. Я повторяю.

— Отлично! — восхищается Линьх, повышая голос почти до нормальной громкости. — Ани!

Аньела оборачивается, встряхивая волосами.

— Что?

— Я нашёл себе замену, — говорит Линьх. — Сыграйте, — это уже ко мне.

Я повторяю сыгранную фразу, стараясь держать ритм и не сильно надрывать инструмент.

— Ох и ничего себе, — говорит Аньела, подходя. Брови удивлённо приподняты. — Вы умеете играть?

— Нет, — говорю я. — Держу додекайзер в руках второй раз в жизни… И первый можно не считать.

— Поразительно, — говорит Аньела. — Это же просто безупречно. Шмед, покажи ему ещё. Может быть, добавить вторую партию?

Честно говоря, от её слов мне становится немного жутковато. Я вдруг вспоминаю, что мои пальцы раньше так плохо слушались меня. Видимо, во всём виновата моя приобретённая способность к концентрации. И это кажется ненормальным. Но меня уже захватывает поток, и я готов играть дальше.

— Здравствуйте, — говорят сзади низким басом, так что я вздрагиваю. Оборачиваюсь и вижу позади себя огромного накачанного верзилу в красной странной формы кепочке, белой футболке и плотных тёмно-синих штанах. Он стоит в проёме открытой боковой двери, которая оказалась прямо за мной.

— Здравствуйте, — говорю я.

— Извините, — говорит гигант, потирая рукой плохо выбритую щёку. — Я вас, кажется, напугал. Просто услышал новый голос и выглянул. Водитель я. Дрант Однак.

Он улыбается и по-старомодному протягивает руку для приветствия. Я осознаю, что он уже немолодой. Лицо мясистое, морщинистое. Из-под кепки выбиваются жиденькие волосы, светлые с сединой. На носу справа большая уродливая бородавка, которую на его месте даже я бы, несмотря на то что мне наплевать на свою внешность, давно бы удалил.

— Сэм Дьюрек, — я путаюсь в собственных конечностях, поскольку не хочу выпускать додекайзер, но всё-таки у меня получается пожать водителю руку. — Охраняю господинку Курц…

— Дрант, не прибедняйся, — говорит приблизившаяся Аньела. — Ты не только водитель, но и наша палочка-выручалочка. Он всё может организовать, поднести, расставить, наладить, — объясняет она уже мне.

— Это же вы сейчас играли? — уточняет Дрант, шевеля носом.

— Я.

— Очень даже, — говорит он. — Я, конечно, не специалист, у меня даже слуха толком нет, но красиво.

— Спасибо, — говорю я. Я чувствую себя неловко. Не заслуживаю я этих похвал. Просто сыграл небольшой кусочек, повторив за Линьхом. Что такого?

— Ладно, — говорит Аньела. — А где Аои? Не звонили?

— Нет, — отвечает Айзис. — Я звонил Яи — она даже трубку не берёт.

— А наш герой-любовник? — спрашивает Аньела.

— Ну его, — отвечает Айзис. — Может, начнём без них? Хочешь, я покажу тебе, что придумал?

— Ох… — Аньела закатывает глаза. — Ну, покажи.

Айзис берёт в руки инструмент — насколько я помню, это называется румпешнолле — короткая доска с фитиловыми, очень громкими, струнами — и присаживается на высокий табурет. Он разминает шею, будто собирается драться, потом зажимает струны левой рукой близко к середине инструмента, чтобы звук был очень высоким, и правой рукой начинает струны быстро перебирать.

Играет он своеобразно. Я много слушал румпешнолле, но манера игры у Айзиса необычная. Он играет, с одной стороны, не аккордами, а последовательностью нот, перебором, но при этом размывает звук, то дёргая левой рукой, то торопясь начать новую ноту прежде, чем отзвучали несколько предыдущих. Не могу описать это внятнее, я не знаю названий всех этих техник и приёмов, но звук у Айзиса получается сочным, ярким, хотя и несколько размазанным. Мелодия тоненькая, высокая, быстрая. Мне, в общем, нравится, хотя, как мне кажется, ей не хватает законченности…

Я перевожу взгляд на Аньелу. Она слушает внимательно, но стоя, и я улавливаю некоторое нетерпение. Может быть, в том, как она шевелит пальцами, потирая один о другой, или поджимает губу.

Но Айзис вдруг прекращает играть, хмурится, отставляет инструмент.

— Да ну вас всех вообще, — говорит он в воздух, глядя поверх головы Аньелы, потом резко встаёт и выходит из буса.

— Так, — говорит Аньела спокойно. — Ещё и его теперь нет.

— Вы не собираетесь его догнать? — вырывается у меня.

— Нет, — говорит Аньела. — Знаю я эти закидоны. Если его пойти упрашивать, начнётся сцена на час с заламыванием рук, слезами и позами. А если проигнорировать, то через несколько минут он вернётся злой, но будет работать тихо. Вот увидите. А я пока успею вспомнить свои наброски.

Она садится на стул возле клавишных, придвигает к себе сумку, достаёт из неё бумажный блокнот, листает.

Я приближаюсь. Во-первых, из чистого любопытства, во-вторых, потому, что я пришёл с ней и чувствую себя спокойнее рядом.

— Какой интересный инструмент, — говорю я, рассматривая электропианино, за которым она сидит. Хотя я даже не уверен, что его так можно назвать. Я много разных клавишных видел, но такого — никогда. Здесь нет клавиш разных цветов, нет никаких пометок и выпуклостей на них. Все клавиши одинаковые, белые, и в них легко запутаться. Но самое главное не в этом. Клавиши расположены в три ряда, каскадом, одни над другими. Как на этом играть?

— О да, — говорит Аньела. — Между прочим, это моё изобретение. Не нравилось обычное пианино. Сначала собрала из нескольких, попробовала. И когда поняла, что идея работает, сделала на заказ. Училась долго, очень непривычно было, но зато никто на таком не играет. Видите — тут три набора клавиш со сдвигом на три тона каждый. Так что можно обеими руками брать довольно сложные и необычные аккорды. Примерно вот так.

Она складывает из пальцев странные фигуры и опускает их на клавиши, рождая мощный, вибрирующий звук, а затем, выделывая пальцами нечто немыслимое, начинает играть быструю, красивую мелодию. Я улавливаю её парадоксальную сбивчивость, какофоничность, но это красиво. А я ведь такое слышал в её песнях! Значит, именно так рождается эта необычная музыка.

— Извините, — говорю я, подчиняясь внезапно возникшему порыву. — А можно, я… попробую?

Аньела оборачивается резко, раскрывает рот, явно собираясь возразить. Потом замирает на секунду.

— Попробуйте…

Она встаёт со стула, и я занимаю её место. Я осознаю, что помню точно, что она играла, с точностью до отдельной ноты, паузы, длительности. Помню, куда ставить пальцы и как вывернуть их, чтобы попасть по нужной клавише. Это ненормально. Но я начинаю играть.

Мелодия точно такая же, как у неё, я ни разу не сбился и даже, кажется, исправил одну её заминку ближе к концу.

— Обалдеть, — говорит Аньела, когда я заканчиваю, и пару раз хлопает в ладоши. — В мире появился второй человек, который умеет играть на моём пианино. Хотя, конечно, вам бы неплохо научиться импровизации, иначе вы как робот, сможете только всё повторять.

— Мне бы начать с сольфеджио, — говорю я, поднимаясь. — Извините. Спасибо, что дали попробовать…

— Да уж, — говорит Дрант. — Много я чего видел на своём веку, но чтобы такого…

Он снимает свою кепочку, чешет плешь, крякает и удаляется за свою дверь — видимо, в водительскую каморку.

Я понимаю, что и Линьх что-то говорит, но не разбираю слов.

— Что? — переспрашиваю я.

–… не вы ли, случайно, участвовали в спасении… от Лаков…

Я немного ошарашен. Не так много людей знают об этом.

— Да, я.

Линьх улыбается, моргает часто-часто, опускает глаза в пол. Он странный…

Тут дверь распахивается, и в комнату заползает существо. Или комок существ. Мгновение я не могу понять, что это. Потом понимаю. Это цитишьенцы.

Их двое, упругих, длинных, светло-коричневых. Они извиваются, продвигая свои тела, покрытые узором из отверстий, будто шланги, плетёные из кожаных ремешков. На каждом из них — плотная кожаная жилетка-пояс с мелкими кармашками, а ближе к голове — множество тоненьких лапок. Парочка доползает до кресла за ударной установкой и, вползая на сиденье, занимает своё место. Сцепившись друг с другом, они напоминают двухголового всюду дырявого человека. Хотя головы не похожи на человеческие — с вытянутыми мордами, узкими тёмными глазами, будто бы сделанными из пластика.

Едва разместившись, оба почти синхронно хватают хвостами большие барабанные палочки, а мелкими лапками — по нескольку палочек поменьше.

— Вы опоздали, — говорит Аньела. — Почти на час.

— Извините, — коротко говорят близнецы спокойными, лишёнными эмоций голосами.

Аньела замечает мой удивлённый взгляд.

— Познакомьтесь, — говорит она. — Это Яи и Джи Аои, наши ударники.

— Сэм Дьюрек, — представляюсь я.

— Начинаем? — спрашивают Аои.

— Сейчас, — отвечает Аньела. — Айзис закончит психовать, и начнём.

Я отступаю в дальний угол, чтобы не отсвечивать. Через минуту на пороге и правда появляется мрачный Айзис, проходит к своему стулу, садится и снова берёт в руки румпешнолле.

Аньела ставит на пюпитр пианино планшет, включает, передвигает на экране многочисленные ползунки.

— Давайте пробный аккордик, — говорит она.

Близнецы выстукивают палочками ритм на большом барабане, чередуя его с ударами по каждому маленькому и закончив позвякиванием тарелок, Шмедер Линьх выдаёт сложную трель на додекайзере, Айзис лениво берёт пару аккордов, устраивая подвывания с помощью левой руки, а Аньела просто перебирает пальцами, издавая нечто вроде гаммы.

— Айзис, — говорит она. — У тебя звукосниматель барахлит. Поменяй.

— Почему всегда у меня?! — ворчит Айзис.

— Ну, наверно, потому что ты вчера долбанул инструментом об стену, — отзывается Аньела. — Сэм, а вы? Берите тоже додекайзер.

— Я?

— Будете играть со Шмедом параллельно. Вы простую партию, он с вариациями. Хотя можете тоже поэкспериментировать. Всё равно пока мы разминаемся.

— Я и партию-то не знаю, — возражаю я, но беру в руки додекайзер.

— Подключайтесь по мере готовности, — отвечает Аньела. — Дуньте пока.

Я зажимаю случайные клавиши, дую в мундштук.

— Замечательно, у вас всё пишется. Айзис, готов?

— Да, — отвечает Айзис. — Но это последний.

— Дрант! — кричит Аньела. — У нас есть ещё звукосниматели?

— Ещё штук сто, — отвечает из-за стенки басом Дрант, а потом высовывает в проём свою голову. — Но, если надо, могу купить партию отличных Ахаймеров, предлагают по дешёвке.

— Купи! — отзывается Айзис. — Они классные.

— Хорошо, — соглашается Аньела. — Если цена разумная. Ну что, поехали? «Время», в варианте, как мы играли позавчера. Сначала без вокала.

Линьх что-то говорит, я не разбираю слов.

— Нет, — отвечает Аньела. — Без сдвига на октаву. Раз, два, три…

Аои отстукивают ритм, затем начинает играть Линьх. Мелодия спокойная, медитативная. Я схватываю, потихоньку подсоединяюсь. Получается, поскольку пока всё повторяется по циклу. Потом нас перекрывают завывания румпешнолле, и последним, высоко-высоко, вступает пианино Аньелы. Красиво. Линьх начинает вариации, чуть-чуть выше, чуть-чуть длиннее, чуть-чуть ниже. Я тоже пробую.

— Стоп! Стоп! — кричит Аньела. — Сэм, что вы делаете?

— Я это… — отвечаю я. — Импровизирую.

— А в тональность кто будет попадать? — лоб Аньелы собран в резкие складки, глазищи злые, так что я невольно втягиваю голову в плечи.

— Извините, — говорю я. — Я не знаю, что такое тональность.

Тяжкий вздох.

— Вы сможете усвоить за пару минут? Учитывая, что у вас так всё быстро получается. Поскольку больше я тратить не намерена.

— Смогу.

— Значит, так, — Аньела подманивает меня к пианино. — Есть звуки, которые сочетаются, есть — которые нет. На самом деле всё сложнее, но запоминайте пока так. Вот, смотрите. Есть такая последовательность, которая составляет гамму.

Она играет подряд несколько нот.

— Гамма находится в определённой тональности в зависимости от того, с какой ноты начинается. Вот так — мажор, пободрее, вот так — минор, погрустнее. Если в аккорде используются ноты из этой гаммы, он будет звучать неплохо. Если я возьму вот такой, например — будет не вписываться. Слышите?

— Да, — я и правда понимаю.

— Есть последовательности аккордов, которые составляют фразу. Например, такая — тоника, доминанта, субдоминанта, тоника. Можно варьировать. Например, вот так. Или вот так. Или вот так. Но если вы хотите, чтобы звучало хорошо, держитесь тональности. Хотите закончить фразу — можно так, так или так. Хотите оставить намёк на продолжение — можно вот так. Усвоили?

— М-м. Вроде да.

— Попробуйте сымпровизировать в ре-мажоре, как мы только что играли.

Я беру додекайзер, лихорадочно высчитываю ноты. Понятно. Начинаю дуть. Один аккорд, другой…

— Молодец, — говорит Аньела. — Вы правда удивительно быстро соображаете.

— СБ, — достаточно чётко говорит Линьх. — Их там…

— Ладно, — говорит Аньела. — Мы теряем время. С начала, сразу с вокалом. Раз, два, три…

Мы снова начинаем играть. Я сначала осторожничаю, следую мелодии, которую задал Линьх. Потом чуть отступаю, беру ниже. Получается. И тут Аньела начинает петь. Её голос, журчащий, сильный, глубокий, выводит слова, от которых у меня начинает захватывать дыхание:

— Рядом серьёзный ты.

Вместе проводим час.

Время снесёт мосты,

Время разрушит нас…

Линьх переходит на очень высокие ноты, я остаюсь на своих, низких, Айзис завывает напряжённым аккордом, Аои стучат по тарелкам часто-часто…

— Надо забыть о том,

Что этот час пройдёт.

Время — это потом…

Время пусть подождёт…