Шестая брамфатура. Или Сфирот Турхельшнауба

Тимофей Ковальков

Москву атакует новый вирус. Злоумышленники выводят на острова Вануату огромные суммы с помощью коня. Герой, угнетенный семейным конфликтом и угрозой ареста, сбегает в Паттайю. Но судьба неумолимо ведет его в подземелье, скрывающее страшную тайну. Книга содержит нецензурную брань.

«Вознесенский централ»

— Проходите, ребятки, проходите, парок нынче отменный.

Бородатый привратник в красной ливрее распахнул двери с ловкостью, достойной клоуна. Незаметным движением он отправил протянутые купюры в недра своего кармана. Друзей здесь знали как «студентов», а значит, пускали за полцены, если платить мимо кассы.

Когда-то на этом месте возвышался храм Вознесения на Крови. В советские годы от церкви остался лишь остов — купол срезали, а внутри устроили душевые для рабочих троллейбусного парка. В девяностые здание переквалифицировали в склад металлолома. И только в нулевые кирпичный инвалид обрел крышу — как физическую, так и фигуральную. Владельцы, решившие превратить его в баню, к ремонту подошли творчески: облупившаяся штукатурка, закопченные дубовые рамы, а на стенах — фрески, изображающие сцены ада. Атмосфера напоминала вокзальный зал ожидания где-нибудь в глубокой провинции: скамьи из массивного дерева, бронзовые светильники и толпа потных «пассажиров», теряющих терпение.

Посетители собирались самые разные — от чванливых служащих до матерых уголовников. Но стоило всем избавиться от костюмов, как социальные различия стирались. Разговоры перемежались блатными словечками, мелькали татуировки, блестели массивные кресты на цепях. В ход шли напитки: пиво, а иногда и водка. Мужики наслаждались жизнью с видом трехлетних младенцев, которых только что пощекотали.

— Веня, что думаешь про экономику? — спросил Сергеев, развалившись на лавке.

— Наша экономика, — протянул Белгруевич, — как… ну, в общем, пиписька гномика. Отрезанная, засохшая и вонючая.

— Чего? — Сергеев приподнял бровь.

— Это песня такая, — объяснил Гриша. — А если ты про «Жмур-банк», то там ему капец. Зажмурился, считай.

— Ты не прав, Гриша! — горячо возразил Сергеев. — Гена Блюй — гений финансов. Бухает, конечно, как верблюд в пустыне, но мастерство не пропьёшь.

— Олежек, не неси чушь, — отмахнулся Веня. — Вот правду говорят: сорок пять лет — пограничный возраст. Между детством и глубоким маразмом.

Друзья разделись, вооружились березовыми вениками, надели войлочные шапочки и отправились в святая святых. У входа в банный алтарь собралась очередь. Банщики подготовили фирменный «вознесенский» пар с ароматом таежных трав. Нетерпеливая толпа готовилась ворваться в раскаленную парную. Мужики заходили гуськом, поднимались по ступенькам на полати, пригибаясь от нестерпимого жара, стелили простыни на обугленные осиновые доски и укладывались плотными рядами.

В парной голоса умолкали. Действо напоминало обряд: пар поднимался плотным облаком от пола до потолка. Люди лежали, вбирая нисходящее тепло. Через некоторое время появлялся «архангел» — банщик с простыней на жерди. Он плавно взмахивал своим «опахалом», аккуратно опуская пар на тела, стонущие от жара. Голос «архангела» звучал умиротворяюще:

— Разговоры в сторону, шепоток проглатываем. Десять минут невесомости. Лежим, мужики, терпим. Кому холодно — к печке, кому жарко — в купель, кому мало — в буфет, кому много — на улицу. Если не терпится — в туалет. Расслабляемся, вбираем пар. Представляем, что прямо сейчас в нашу парную на цыпочках заходит женская волейбольная сборная, одна за другой…

Пар пронизывал до самого позвоночника, кожа становилась нечувствительной. Разгоряченные мужики вываливались из парной, ныряли в ледяную купель, погружались с головой и мчались к кружкам с пивом. Вокруг раздавались смех и громкие возгласы.

Веня, умиротворенный, развалился на скамье. Сергеев потягивал пиво, а Белгруевич наслаждался малосольной красной рыбой с бородинским хлебом и маслом. Жизнь налаживалась после волнений дня.

— Прикиньте, — сказал Веня, — Лёшу Припрыжкина сегодня у метро встретил.

— Да ну? — удивился Сергеев. — Я слышал, он после института в Индию подался, фоткать вроде. Чем сейчас занимается?

— Да ничем. Бомжует. У прохожих мелочь клянчит.

— Вот это поворот! — Сергеев захохотал. — Ты с ним говорил?

— Не, он с похмелюги был, воняло так, что аж глаза резало. Я ему полтинник сунул и свалил.

— А Курильчиков Игнат что? Тоже в Индию рванул? — вспомнил еще одного приятеля Сергеев.

— У него ещё веселее, — усмехнулся Белгруевич. — Теперь он себя потомков персов считает. В Пакистане живёт. Загорел до синевы, босиком ходит, в каких-то тряпках индийских. Принял зороастризм, говорит, нашёл гармонию.

— Женился? — уточнил Сергеев.

— Да какой там! Теперь ему к бабам запрещено.

— Вообще? Даже… вдуть нельзя? — изумился Сергеев. — Как так жить?

— Нормально живёт. По жарким странам мотается, днём голышом под солнцем шляется, вечером с сектантами у костров: бубны, мантры, травка — вся эта движуха.

— А деньги-то откуда? — не унимался Сергеев.

— Помнишь Боговепря? Говорят, он ему дальний родственник.

— Да ну! — глаза у Сергеева на лоб полезли.

— А Боговепрь, кстати, с нашим банком мутит дела, — задумчиво вставил Веня. — С Витопластунским они кореша. Говорят, провернули схему на шестнадцать миллиардов.

— Какие шестнадцать! — хмыкнул Белгруевич. — Считай, все сорок восемь. Ещё и культурку под это дело развивают и телевидение.

— Думаешь? А кто эти хмыри в чёрных пальто? — сменил тему Веня.

— Интересная история, — Белгруевич поднял палец. — Пётр Абрамович, наш завхоз, рассказывал: вроде еврейская закулиса пролезла в спецслужбы.

— О, понеслась звезда по кочкам, — перебил Веня. — Опять евреи во всём виноваты?

— Ты знаешь, как их шапки называются? Штраймл! Из меха лисы, между прочим.

— А почему они в бахилах?

— Чтобы русской грязью не пачкаться. Их так и зовут: «Синие бахилы». Секта, короче.

— Во всём виноваты америкосы! — взялся за свое Сергеев. Ну какого рожна они прут на «красные линии» и тревожат наши озабоченности. Да у нас и так этих озабоченностей, как у сучки блох! Куда ни плюнь — вот она, нагноившаяся и распухшая озабоченность.

Разговор внезапно прервался. В бане началось нечто несуразное. У входа в общий зал раздавались нервные голоса. В холле появились два человека с выдающейся внешностью. Худые, носатые, в длиннополых чёрных пальто и в высоких меховых шапках невиданного фасона. На ногах, поверх ботинок — синие бахилы.

Пришедшие настойчиво требовали что-то. Администратор зала, толстый, неуклюжий и добродушный Максимыч, оправдывался как школьник:

— Да не могу я вам этого позволить! Ждите, пока люди оденутся, выйдут на улицу. Там и разбирайтесь со своими делами.

Банщик оглянулся на толпу, словно прося поддержки. Среди гостей парной нашлось немало узнаваемых и влиятельных лиц, но никто не спешил вмешиваться.

— Нам нужен Боговепрь, — длиннополые субъекты произносили каждое слово так, будто выкатывали предъяву. — Имеются данные, что он сейчас здесь. У входа охрана нейтрализована. Скандал, полагаю, повредит репутации такого… — один из них выразительно обвёл взглядом стены с облупившейся краской и старенькие лавки, — заведения. Найдите его и попросите выйти.

Максимыч, крепкий и увесистый, как старый чугунный котёл, принял боксёрскую стойку. Два массажиста, накачанные и злые, встали по бокам. Публика, к этому часу изрядно подвыпившая, недовольно загудела. Очевидно, симпатии склонялись на сторону старого банщика. Врываться в парную, где отдыхают представители высшего эшелона московской воровской элиты, считалось западло.

Однако длиннополые тоже не собирались отступать. С обеих сторон начались ожесточённые переговоры с начальством по телефону. Но у длиннополых связи оказались покруче. Через пять минут Максимыч, мрачно отступив, кивнул массажистам, и те, с явным сожалением, направились в душевую. Вскоре вывели виновника переполоха — невысокого, загорелого до бронзового блеска мужчину с выдающейся лысиной и массивным крестом на толстой золотой цепи. Веня, скрывшийся за колонной, узнал его — это был Боговепрь, тот самый, с которым он недавно столкнулся на корпоративе.

Администрация объявила о досрочном завершении сеанса. Гости возмущались, но поспешили к душевым. Там начались пересуды:

— Вот времена пошли, вот понятия! — ворчал бородатый дядя с татуированными церковными куполами на груди. — За что пассажира повязали? Может, у него семья, дети, семеро по лавкам.

— У нас зря не сажают! — возразил худощавый мужик с круглым, как мяч, животом. — Если ничего не совершил, значит мыслил неверно. Рамсы попутал твой Боговепрь. Недопонял слегонца, на власть полез. А власть — это святое.

— Да ну тебя, — хмыкнул бородач. — Ты что, в патриоты подался?

— Может, и подался, — задумчиво ответил пузатый. — Теперь как у нас заведено? Прикажут — отдашь долг родине и сядешь. И молчи в тряпочку. На том и стоим, что полстраны скоро будет на нарах.

Душевая гудела, как улей, пока гости не начали покидать баню. Максимыч, сидя на лавке, задумчиво тёр потную шею полотенцем.

— Что за жизнь пошла… — буркнул он, глядя в таз с размокшими вениками. Банщик подавил тяжёлый, полный печали вздох и принял запотевшую кружку пива от официанта.

По домам расходиться не хотелось, друзья решили поехать в ночной клуб на Петровке. Сергеев рекомендовал одно весьма «зачетное место». Взяли такси, но несмотря на смехотворное расстояние, попали в мертвую пробку. Таксист, молодой жизнерадостный узбек, проявил осведомленность. По его мнению, улицы перекрыли в связи с демонстрацией.

— Какая, к черту, демонстрация зимой ночью? — удивился Веня.

— Успокойся, Веня, — сказал Белгруевич. — Это ежегодный парад работников муниципальных служб. Духоподъемное мероприятие.

— Разве парады не в мае? — усомнился Сергеев.

— Нет, власти календарь поменяли, уточнил Белгруевич. — На майские принято на дачу ездить. Дневные шествия запретили. К тому же День святого Валентина надо чем-то перебить, это враждебный праздник.

Из окна такси друзья ничего не увидели, кроме рядов машин, мирно дымящих под легким мокрым снежком. Веня отвернулся от стекла и вспомнил, как герой Сартра описывал внезапную, накатывающую без причины тошноту. Эта тошнота иногда словно из ниоткуда настигала интеллигентов, стоило им взглянуть на окружающую реальность.

Внезапно, сам не понимая почему, Веня распахнул дверь машины. Не прощаясь, выскочил на улицу, оставив Сергеева и Белгруевича в состоянии полного изумления. Те только обменялись взглядами, но останавливать друга не стали. Борясь с приступом тошноты, Веня побрел вперед, сворачивая то в один переулок, то в другой. Сырой воздух, пропитанный запахом выхлопных газов, не способствовал улучшению самочувствия.

Ночь перевалила за середину. Выйдя на темную, вымощенную плиткой пешеходную улицу, Веня неожиданно увидел ту самую демонстрацию, которую обсуждали в такси.

Группа людей старалась, кто как мог, выразить патриотические чувства. Впереди шла колонна рабочих в синей униформе. Они держали транспарант с надписью: «Власть — это сила!». За ними шагала разношерстная кучка, состоящая из людей в военной форме разных эпох. На груди у многих поблескивали винтажные медали. Сверху яркими красками сверкал плакат: «Готовы ко всему!». Замыкала шествие дюжина женщин пенсионного возраста в теплых пальто и серых шерстяных платках. Их скромный лозунг гласил: «Все веселей и радостней жить!».

Пьяный бородатый рыбак в камуфляжной куртке, шагая в хвосте колонны, наяривал на баяне «Синий платочек».

У Вени зачесался левый глаз. Он снял перчатку, достал носовой платок и протер слезящиеся глаза. Когда зрение вернулось в норму, демонстрации как не бывало. На пустынной улице остался только одинокий юродивый, изможденный мужчина в грязной шинели железнодорожника. Из-под шинели торчали голые волосатые ноги, обутые в белые женские фигурные коньки.

— Черт знает что, — тихо выругался Веня и, покачав головой, спустился в подземный переход. Он направился к ближайшему входу в метро, надеясь скрыться от навалившегося на него чувства горького абсурда.