После пожара

Уилл Хилл, 2017

Раньше она жила за забором. Раньше ей не разрешалось покидать территорию, не разрешалось разговаривать с Чужаками, не разрешалось высказывать свое мнение. Потому что отец Джон любил правила и контролировал все. Нарушить их значило навлечь на себя ужасное наказание. Раньше она думала, что ее от чего-то защищают. А сейчас ей говорят, что она наконец в безопасности. Но она не знает, кто лжет, а кто говорит правду. Она знает только то, что все изменилось после пожара…

После

Мне снова приснился кошмар. Не такой жуткий, как в прошлый раз, но все равно страшный. Пламя и кровь.

Когда вчера после сеанса КСВ я вернулась к себе, то обнаружила на столе пакет. Я долго смотрела на него, прежде чем открыть. Пальцы у меня дрожали, ведь через прозрачный пластик я разглядела вещи, которые в последний раз видела в своей комнате на Базе. Ножей с гравировкой на рукоятках среди них не было, не нашлось и фотографии моих бабушки с дедушкой, и страницы из отцовского дневника. Видимо, это, как почти все остальное, превратилось в пепел. Не было в пакете и моего письма, чему я не удивилась. Морская раковина, однако, сохранилась, и часы с замершими стрелками тоже. Папины часы.

Проснувшись, я погладила их круглое стекло; в голове все еще теснились обрывки дурного сна. Я сложила все предметы обратно в пакет и принялась ждать сестру Харроу с завтраком.

Еда не лезла мне в горло. Сестра Харроу, пришедшая отвести меня на сеанс к доктору Эрнандесу, спросила, все ли у меня в порядке, и я соврала, ответив «да». Скорее всего, она мне не поверила, но с расспросами больше не приставала, а просто проводила в «Кабинет для интервью № 1». И на том спасибо.

— Мунбим, как ты себя сегодня чувствуешь? — интересуется доктор Эрнандес.

Я ерзаю на диване и пожимаю плечами.

— Ты хорошо спала?

Мотаю головой.

— Ты…

— Вы смотрели? — перебиваю я. — Ну то есть вчера, когда нас собрали вместе.

Он кивает.

— На сеансах КСВ всегда ведется наблюдение.

— Значит, так все и должно было происходить? По-вашему, это нормально?

— В этом виде терапии нет каких-то определенных правил, — поясняет доктор Эрнандес. — Это процесс естественного общения, его выстраивают сами участники.

— Но КСВ должно помогать, разве нет?

— Цель именно такова. Мунбим, могу я узнать, что тебя беспокоит? То, что сказал Люк?

Что же еще.

— Боюсь, я не очень представляю, в чем польза таких высказываний.

— Понимаю тебя, — говорит доктор. — Вполне понимаю. Видишь ли, психологическая реабилитация Люка проходит не так, как у тебя, Мунбим, и не так, как у Хани, Рейнбоу и всех прочих. Люди по-разному справляются с травмой.

— И вы не считаете, что разрешать ему вести эти речи опасно?

Доктор Эрнандес откидывается на стуле.

— Ты действительно полагаешь, что слова Люка несут опасность, или же тебе тяжело их слышать потому, что ты в это не веришь?

Я смотрю на него, а в голове ревет отец Джон: «ЛИШЬ ЕРЕТИЧКА МОГЛА НЕ ТО ЧТО ПОПАСТЬСЯ, А ДАЖЕ ПРИБЛИЗИТЬСЯ К СТОЛЬ ОЧЕВИДНОЙ ЛОВУШКЕ, ЛИШЬ БЕЗМОЗГЛАЯ, НИКЧЕМНАЯ ПРИТВОРЩИЦА!»

— Если бы я увидел в действиях Люка угрозу, — наконец произносит доктор Эрнандес, — то прервал бы сеанс. Я обещал тебе безопасность, и это наш главный приоритет. КСВ часто включает в себя бурные споры, даже разногласия и ссоры, из-за чего обстановка порой накаляется, однако весь процесс от начала до конца находится под наблюдением и контролем. Тебе не стоит волноваться.

— Хорошо. — Я ни на секунду не верю ему, но какой смысл сообщать об этом? Остается надеяться, что я ошибаюсь, а он прав.

— Хочешь еще поговорить о КСВ? Это совершенно нормальное желание.

Качаю головой.

— Ладно, — кивает он. — Отлично. Тогда…

— У вас есть дети? — перебиваю я. Вопрос возник у меня вчера ночью, перед сном, и спросить нужно прямо сейчас, чтобы не забыть о нем, когда мы сменим тему.

Доктор Эрнандес хмурит лоб.

— Почему тебя это интересует?

— Вы сказали, что ваша работа — помогать детям. Просто хочу знать, есть ли у вас свои, — объясняю я.

— Справедливо, — заключает он. — Вполне логичный вопрос. Нет, у меня нет детей. Для тебя это имеет значение?

Ответ меня слегка разочаровывает: я-то думала, ему придется не по нраву, что я расспрашиваю его о личном, а не наоборот, но, кажется, доктора Эрнандеса это ничуть не задело.

— Мунбим?

Он задал вопрос, шепчет внутренний голос. Для тебя это имеет значение? Скажи правду.

— Да нет, — отвечаю я. Ничего особенного, просто мысли перед сном. — Думаю, можно быть хорошим ветеринаром и не имея домашних питомцев.

Доктор издает сдавленный смешок, на какую-то миллисекунду в его глазах мелькает ужас, а потом он сдается и долго хохочет в полный голос так, что краснеет лицо. Я улыбаюсь, потому что мне приятен этот смех, хоть и очевидно, что смеется он надо мной.

— Прошу прощения, — выдыхает доктор Эрнандес, кое-как успокоившись. — Только не подумай, что я смеялся над тобой. Просто я в жизни не слышал лучшего обоснования того, чем занимаюсь. Надо обязательно запомнить на будущее, чтобы при случае использовать.

— Рада быть полезной. — Я все еще улыбаюсь. — И как же вышло, что вы не обзавелись детьми?

— Моя жена в юности перенесла болезнь, — говорит он, и моя улыбка сползает. — Потом она выздоровела, но с тех пор не может иметь детей.

— Мне очень жаль.

— Ничего, все в порядке, — кивает доктор Эрнандес. — Но все равно спасибо.

— Вы давно женаты?

— А ты сегодня любопытна.

— Вы говорили, задавать вопросы — это хорошо.

— Точно, говорил. — Доктор улыбается. — Мы познакомились в колледже. Женаты уже шестнадцать лет.

— Как ее зовут?

— Марион.

— Она красивая?

— Прекраснее никого на свете нет.

— Ну это вряд ли, — прячу улыбку я. — Без обид.

— Без обид. — По лицу доктора Эрнандеса я вижу, что он искренен. — Любовь меняет твое зрительное восприятие. Ослепляет тебя — в хорошем смысле. Я смотрю на Марион, и разум может выдать мне объективную информацию о том, что, возможно, она не самая красивая женщина на планете, но это абсолютно неважно. Для меня она красавица.

Я улыбаюсь еще шире. Здорово, наверное, когда есть человек, который так о тебе думает, когда ты знаешь, что на всей Земле он выбрал тебя и только тебя. Но потом я вспоминаю, как отец Джон смотрел на Эсме, Беллу, Агаву и других девочек, и моя улыбка гаснет.

От моего собеседника это не укрывается.

— Мунбим, все хорошо?

— Да, все в порядке.

— Есть еще вопросы или начнем?

— Два вопроса, — киваю я.

— Полагаю, первый касается твоей мамы?

Снова киваю.

— Я отправил запрос руководителю рабочей группы, которая ведет расследование по делу Легиона Господня. Он подтвердил, что запрос получен, но пока ничего не прислал. Как только появится хоть какая-то информация, я тебе сообщу.

— Спасибо. — Что такое «рабочая группа», я не знаю, но благодарна доктору Эрнандесу. — Я вам признательна.

— Я ведь обещал, — отвечает он. — И еще обещал, что не стану тебе лгать.

На это мне нечего сказать, потому что люди сплошь и рядом обещают не лгать, а после обязательно лгут. И если уж даже мне это известно, то доктору Эрнандесу и подавно, ведь он гораздо старше меня и всю жизнь провел среди Чужаков.

— А какой второй вопрос? — интересуется он.

Я делаю глубокий вдох.

— Что меня ждет?

Он хмурит брови.

— Мы вместе будем работать над процессом твоего восстановления, как и говорили вчера, а затем…

— Я о другом, — перебиваю я. — Не о том, что будет происходить здесь, в этом кабинете. Что потом?

— Я не совсем…

— Вы сказали, со мной хотят поговорить другие люди. Что будет, когда вы дадите на это разрешение?

Мы бесконечно долго смотрим друг на друга. Я заставляю себя не ерзать на диване, а сидеть неподвижно, не отводить глаз и дожидаться ответа.

— Не знаю, — в конце концов нарушает тишину доктор Эрнандес. — Понимаю, мои слова тебя не утешат, и прости меня за это, но моя задача — проработать все то, через что тебе пришлось пройти, и постараться подготовить тебя к дальнейшей жизни, как бы она ни сложилась. Прочее от меня не зависит.

— Меня отправят в тюрьму?

«ТЮРЬМА — СЛИШКОМ ЛЕГКОЕ ДЛЯ ТЕБЯ НАКАЗАНИЕ!» — взвывает отец Джон, и его вопль эхом разносится в моем сознании.

Доктор Эрнандес вновь хмурится.

— С какой стати?

Паника захлестывает меня с головой.

— Ни с какой, — отвечаю я, стараясь не выдать дрожи в голосе. — Забудьте.

Доктор молча смотрит на меня — решает дилемму: зацепиться за мои слова или не реагировать.

— В тюрьму попадают только те, кто совершил преступление, — произносит он. — Есть о чем рассказать, Мунбим?

Да.

Я мотаю головой.

— Уверена?

— Можем сменить тему? — спрашиваю я, ненавидя себя за умоляющие нотки в голосе. — Пожалуйста.

Доктор Эрнандес устремляет на меня внимательный взгляд, затем долго пишет в блокноте.

— Конечно можем, — соглашается он, в конце концов оторвав глаза от страницы. — По-моему, отличное предложение. Я как раз кое о чем думал после нашей вчерашней беседы. Мои слова о важности распорядка вызвали у тебя эмоциональный отклик. Я прав?

Ясен пень.

Киваю. Доктор Эрнандес откидывается на спинку стула.

— Объяснишь причину?