Пират

Фредерик Марриет, 1836

«Дело было в конце июня 1798 года: сердитые волны Бискайского залива понемногу утихали после шторма, столь же сильного, сколь и необычного в это время года. Они все еще продолжали тяжело колыхаться, и по временам ветер налетал беспокойными, яростными порывами, как будто желая возобновить борьбу стихий; однако каждая его попытка была все более слабой, и темные тучи, сбежавшиеся к началу бури, спешили теперь во все стороны, спасаясь от могучих лучей солнца, которое прорывалось сквозь их толщу лучезарным потоком света и тепла. Оно ниспосылало свои сверкающие лучи, которые глубоко вонзались в воды этого уголка Атлантического океана, куда мы сейчас перенеслись; и за исключением одного лишь предмета, едва заметного, там расстилалась только необъятная ширь воды, ограниченная воображаемым небесным сводом. Мы сказали: за исключением одного предмета, ибо в центре этой картины, столь простой однако, и столь величественной, сложившейся из трех великих стихий, находился остаток четвертой стихии. Остаток, – потому что это был только корпус корабля, лишенный мачт и наполненный водой; надводная часть судна лишь иногда всплывала над волнами, когда кратковременный перерыв в их все еще яростном колебании возвращал судну способность держаться на поверхности. Но это случалось редко; вот сейчас он поглощен морем, которое бурлит, перекатываясь через его шкафут, а в следующее мгновение он вынырнул над волнами, и вода выливается из его боковых портов…»

III. Шторм

Те, кто стоя на пристани, видели гордую осанку «Черкеса», когда он распустил по ветру паруса, никак не предугадывали его судьбы, а те, что находились на борту, и подавно, ибо уверенность есть характерное отличие моряков, и они одарены счастливой способностью внушать эту уверенность всем, кто попадает в их общество.

Мы не станем говорить о подробностях плавания, ограничившись только описанием кораблекрушения.

Среди свежего норд-веста, который продолжался уже три дня и загнал «Черкеса» в Бискайский залив, стало заметно, около полуночи, легкое затишье. Капитан, оставшийся на палубе, послал вниз за своим старшим помощником.

— Освальд, — сказал капитан Ингрэм, — ветер становится слабее, и я думаю, еще до утра можно будет считать, что всякая опасность миновала. Я прилягу на час или на два, а вы позовете меня, если наступит перемена.

Освальд Барес, высокий, жилистый и красивый представитель заатлантической породы, обозрел весь горизонт, прежде чем ответить. Наконец, глаза его стали зорко вглядываться в подветренную сторону.

— Думаю, что нет, сэр, — промолвил он, — я не вижу, чтоб прояснилось в подветренной стороне; это затишье только для отдыха, непогода хочет набраться свежих сил для раздувания мехов, уверяю вас.

— Да уж три дня, как она продолжается, — ответил капитан Ингрэм, — а это обычный век летнего свежего ветра.

— Да, — возразил помощник, — если только он не задует снова черным шквалом. Мне он что-то подозрителен, и он еще возобновится, это так же верно, как то, что в Виргинии водятся змеи.

— Ну, коли так, пусть так, — беспечно ответил капитан. — Будьте внимательны, Барес, не покидайте палубы; если надо будет позвать меня, пошлите матроса.

Капитан спустился в свою каюту. Освальд взглянул на компас в нактоузе, сказал несколько слов рулевому, дал два-три здоровенных пинка в бок рабочим, которые конопатили палубу, промерил лотом льяло, сунул за щеку новую жвачку табака, и наконец, стал вглядываться в небеса. Туча, значительно более темная и низкая, чем другие, которыми был закрыт небосклон, распростерлась на зените и протянулась до самого горизонта на подветренной стороне. Глаза Освальда следили за ней всего лишь несколько секунд, когда он заметил слабую и мимолетную вспышку молнии, пронзившей самую густую часть тучи; потом новая вспышка, более яркая. Внезапно ветер стих, и «Черкес» выпрямил свой крен. Но вскоре ветер снова завыл, и снова корабль был пригнут его напором до грузовой ватерлинии; опять блеснула молния, за которой последовали отдаленные раскаты грома.

— Всякая опасность миновала, говорите вы, капитан? По-моему, так главная опасность еще впереди, — пробормотал Освальд, продолжая следить за небом.

— Как обстоит дело с рулем, Матью? — осведомился Освальд, пройдя на корму.

— Держу руль на ветер.

— Я во всяком случае уберу этот трайсель, — продолжал помощник. — Идите на ют, ребята! Отдайте трайсель. Держите парус покрепче, пока не спустится совсем, а то он хлестнет так, что насмерть перепугает нашу пассажирку. Вот уж никогда не стану брать на борт женщин, если будет у меня судно. Никакие доллары не соблазнят меня.

Молния заиграла быстрыми зигзагами, и сильный гром, следовавший за ней, на этот раз раздался уж очень зычно и притом совсем близко. Косой ливень хлынул как из ведра; ветер снова затих, снова забушевал, опять затих, изменился на один или два румба и стал трепать мокрые, отяжелевшие паруса.

— Ставь руль на ветер, Матью! — крикнул Освальд, когда сверкнувшая вблизи молния на мгновение ослепила находившихся на палубе, а загрохотавший тотчас же гром оглушил их. Опять сильно подул ветер, замер, и наступило мертвое затишье. Паруса повисли на реях, и дождь падал отвесным потоком, между тем как корабль покачивался на морской хляби, а темнота вдруг так сгустилась, что ни зги не было видно.

— Сбегай кто-нибудь вниз! Позвать капитана! — распорядился Освальд. — Помилуй, Господи! Видно, не так-то легко мы отделаемся. Берись за грот-брасы, ребята, и ставь реи поперек. Живо! Этот марсель следовало бы убрать, — продолжал помощник, — но я не капитан. Бросать реи, ребята! — продолжал он. — Живее, живее! Тут вам уже не игрушки!

Вследствие крайней трудности отыскивать и передавать из рук в руки тросы среди такого непроницаемого мрака, да еще под потоком ливня, слепившего им глаза, матросы не могли с надлежащей быстротой выполнить приказание помощника капитана, и прежде чем они успели закончить свою работу, прежде чем капитан Ингрэм успел добраться до палубы, ветер вдруг налетел на обреченный корабль со стороны, прямо противоположной той, откуда он дул все предыдущее время. Судно, застигнутое врасплох, опрокинулось на бок, стойком на бимсы. Рулевого перебросило через штурвал, тогда как остальные, находившиеся с Освальдом у грот-мачты, скатились вместе со связками канатов и другими предметами, не принайтовленными на палубе, в шпигаты, тщетно стараясь выпутаться из этой беспорядочной кучи и выбраться из воды, в которой они барахтались. Внезапный толчок разбудил всех, находящихся внизу, и они, вообразив, что судно идет ко дну, хлынули на палубу через единственный незапертый люк, таща в руках свое верхнее платье, чтобы надеть его, если судьба позволит.

Освальд Барес первым выкарабкался с накренившейся стороны. Добравшись до штурвала, он налег на колесо, устанавливая руль на ветер. Капитан Ингрэм и некоторые из матросов тоже приблизились к штурвалу.

В минуты подобной крайней опасности штурвал — сборный пункт всех хороших моряков, но рев ветра, бьющие в глаза потоки дождя и соленые брызги, волны, прегражденные в своем течении переменой ветра и сталкивавшиеся над кораблем огромными водяными буграми, потрясающие раскаты грома и, в довершение этих ужасов, густая мгла, не говоря уже о наклонном положении судна, заставлявшем их ползком перебираться с одного места палубы на другое, — все это долго мешало им хоть о чем-нибудь договориться. Единственным другом их в этой борьбе со стихией была молния (поистине несчастны должны быть обстоятельства, при которых молнию можно приветствовать, как друга), однако ее быстрые, пламенные зигзаги, мелькавшие по всему горизонту, давали им возможность видеть свое положение, и как оно ни было страшно, все не так, как полный мрак и неизвестность. Для того, кто привык к трудностям и опасностям мореплавания, нет строк, более сильно действующих на воображение или показывающих красоту и мощь греческого певца, чем отрывок из благородной молитвы Аякса:

Зевс всемогущий, избавь от ужасного мрака Данаев!

Дню возврати его ясность, дай нам видеть очами.

И при свете губи нас, когда погубить ты желаешь!

Освальд поручил штурвал двум матросам и ножом освободил топоры, висевшие у бизань-мачты в футлярах из крашеной парусины. Один топор он оставил себе, а другие передал боцману и второму помощнику капитана. При неистовом реве ветра говорить и быть услышанным было невозможно; но фонарь еще продолжал гореть в нактоузе, и при его слабом свете капитан Ингрэм мог различить знаки, делаемые помощником, и дать свое согласие. Необходимо было поставить корабль на фордевинд, но он уже не слушался руля. В короткое время талрепы бизань-такелажа были перерублены, и бизань-мачта перевалилась через борт, почти незамеченная теми, что находились на других частях палубы. Да и те, что были рядом, могли бы ничего не заметить, если бы не задевшие ближайших из них удары стеньговых полотнищ и такелажа мачты.

Освальд со своими спутниками добрался до нактоуза и некоторое время наблюдал по компасу. Судно не поворачивалось на другой галс и, по-видимому, накренялось еще больше. Снова Освальд стал делать знаки, и снова капитан дал свое согласие. Неустрашимый помощник, держась за борт и за кафель-нагели, ринулся вперед, сопровождаемый своими отважными товарищами, и вскоре все трое добрались до грот-рунсеня. Здесь им пришлось работать в условиях крайне трудных и опасных, так как разъяренные волны того и гляди могли сбросить их, а толстые веревки лишь медленно поддавались ударам топоров, которыми надо было действовать чуть ли не под водой. Боцмана смыло волной и отбросило через борт вниз, к подветренной стороне, где только подветренные снасти спасли его от смерти в волнах. Не признавая себя побежденным, он вскарабкался наверх против ветра, присоединился к товарищам и продолжал им помогать. Последний удар был нанесен Освальдом — талрепы выскользнули из гоферсов — и высокая мачта исчезла в пене взбаламученных волн. Освальд и его товарищи поспешили покинуть опасное место и присоединились к капитану, который с большинством членов команды все еще оставался у руля. Теперь корабль медленно повернулся на другой галс и выпрямился. Через несколько минут он помчался по ветру, тяжело качаясь и натыкаясь по временам на обломки мачт, которые он тащил за собой на перерубленных с подветренной стороны снастях.

Ветер продолжал дуть с прежней силой, но благодаря тому, что корабль, лишившись задних мачт, повернулся к нему кормой, не было прежнего пронзительного шума. Ближайшей задачей было освободить судно от остатков мачт, но несмотря на то, что теперь все принялись помогать, команда почти ничего не успела сделать до наступления рассвета, да и тогда эта работа была небезопасна, так как при качке корабль зарывался бортом в воду. Матросы, занятые этим, были опоясаны канатами, чтоб их не смыло, и едва только дело было доведено до конца, как сильный наклон, сопровождаемый тяжелым толчком волны, ударившей корабль по верхней части бортов, повалил фок-мачту через правый крамбал.

Вот каким образом «Черкес» потерял во время шторма все свои мачты.