Песнь Сорокопута. Ренессанс

Фрэнсис Кель (2022)

Вся жизнь Готье была ложью, с которой он теперь не собирается мириться. Джером больше не согласен оставаться в тени и плыть по течению. И только Скэриэл по-прежнему хладнокровно преследует свои цели, идет по головам, сметая все на своем пути. Чистокровным, полукровкам и низшим стало слишком тесно в Октавии. Грядут большие перемены. Грядет Ренессанс.

9

Увидев из окна, как Хитклиф вышел из дома, я спустился в гостиную. Скэриэл стоял у дивана, скорчившись, и казался очень бледным.

— Проверь, что входная дверь заперта, — отрывисто велел он.

Я подошёл к двери, подёргал ручку и на всякий случай закрыл на ещё один оборот. Повернувшись, я столкнулся взглядом с рассерженным Скэриэлом.

— Он знает, что я владею тёмной материей. Люмьер Уолдин следит за мной.

Из последних сил произнеся это, Скэриэл схватился за левый бок. Я приблизился к нему, осторожно приподнял свитер и увидел бинты, на которых уже проступили кровавые разводы.

— Помоги снять, — прохрипел он.

Я аккуратно взялся за низ свитера и стал медленно, аккуратно поднимать ткань, стараясь не задеть рану. До прихода Хитклифа Скэриэл принял обезболивающее и лежал в своей комнате. Я бы ни за что не впустил чистокровного, но Скэриэл был другого мнения. Как только я сообщил ему, что пришёл его дружок, Лоу потребовал мой самый большой свитер и вознамерился во что бы то ни стало спуститься.

— Дальше я сам, — выдохнул Скэриэл, оставшись обнажённым по грудь. — Рана быстро заживёт. Через пару дней буду как новенький.

— Тебе нужен покой, нельзя было вставать.

— Я знаю, Джером, — мрачно бросил он, идя к лестнице. — Этот сукин сын Адам ещё поплатится.

— За что он порезал тебя? — тихо спросил я, следуя за Скэриэлом. — Не думал, что он решится напасть.

— Разве таким, как Адам Шерр, нужна причина? — недовольно выдал он.

Я ничего не ответил, и Скэриэл поплёлся по ступенькам. От помощи он отказался, поэтому мне только и оставалось, что подниматься за ним, беспомощно сжимая свитер в руках.

Хитклиф узнал о способностях Скэриэла и даже не закатил скандал. Что уж там, даже не обиделся. Неужели этот чистокровный совсем наивный и мягкотелый, раз принимает всё от Скэриэла за чистую монету? Я злился из-за того, что даже такой большой секрет не рассорил их.

Через пару дней постельного режима Скэриэлу и правда стало лучше. Адама мы больше не упоминали, словно получить ножевое ранение было ничем не примечательным событием, чем-то между походом в магазин и стиркой белья. Я всё задавался вопросом, что же стало для Адама спусковым крючком, но Скэриэл вечно его провоцировал, так что это всё — он вернулся домой мертвецки бледный и, согнувшись в три погибели от боли, истекал кровью в холле — было вопросом времени.

Теперь Скэриэл вот уже несколько часов сидел в гостиной и усердно переписывал что-то из учебника в тетрадь. Настроение его было приподнятым, что опять же никак не вязалось с недавней стычкой. Проходя мимо, я заглянул ему за плечо и, пробежавшись взглядом по первой строчке, тихо спросил:

— Это латынь?

В последнее время он занимался только ею, так что тут несложно было догадаться.

— Да, — не отвлекаясь, ответил Скэриэл. — Вот послушай. — Он расправил плечи, приподнял подбородок и с торжественной интонацией прочитал: — Aut cum scuto, aut in scuto.

Естественно, я ничего не понял. Даже если он зачитывал мне это ранее, всё равно бы не вспомнил.

— «Со щитом или на щите». — Скэриэл сиял от радости, как будто сам был автором этой цитаты. — Либо победить, либо погибнуть со славой.

Я бы предпочёл и вовсе держаться подальше не только от щита, но и от любого другого оружия.

— Тебе подходит, — кивнул я.

— Надеюсь, что всё же останусь со щитом, — усмехнулся он.

— Прочти что-нибудь ещё.

Мне нравилось наблюдать за тем, как Скэриэл учится. Он с таким азартом принимался за новую книгу или задачу, что это не могло не заражать энтузиазмом.

— Imperare sibi maximum imperium est.

— И как переводится?

— «Власть над собой — высшая власть». Это слова римского философа.

— Что это значит?

— Если возьмешь себя в руки, то всего добьёшься.

Устроившись в кресле, я ещё с минуту наблюдал за тем, как он конспектирует главы. Наконец решился спросить:

— Тебе… это действительно нравится? Или это ради чистокровных?

— Артюр Рембо писал стихи на латыни, хоть и был полукровкой, — всё так же не отвлекаясь от записей, ответил Скэриэл.

— Откуда он её знал?

— Он её учил. — Скэриэл поднял голову и хитро улыбнулся. — Тёмная материя не всегда управляла миром. Да и сейчас во многих странах она потеряла свою значимость.

— Не всегда? — недоверчиво переспросил я.

— Ага.

— Но почему тогда всё вертится вокруг неё?

Прежде я почти не задумывался о том, что творится в мире, кто как живет, как всё устроено. Всю жизнь мне необходимо было выживать, так что не оставалось времени забивать голову другими мыслями, особенно политикой.

— Просто кто-то сверху управляет всем этим и ему выгоден такой расклад.

— Ты хочешь сказать, что это чистокровные?

— Конечно. — Скэриэл потянулся, разминаясь, и встал, собирая в стопку тетради и учебники. — Чистокровным выгодна тёмная материя, потому что только они ею владеют. Если бы полукровки и низшие имели силы, а чистокровные нет, то во всём мире материя была бы запрещена. Она была бы вне закона. Знаешь, как ведьм сжигали в Средневековье. Вот так бы ловили неугодных полукровок и низших. — Он задумался и добавил: — Или даже хуже. Был бы геноцид, нас бы преследовали и уничтожали. Мы живём в больном мире, Джером. Войны, борьба за власть — вся эта зараза была и будет всегда. — Скэриэл взял стопку и направился к лестнице. — Таков человек, ему вечно необходимо что-то делить и доказывать своё превосходство.

— Разве это правильно? — бросил я со своего места.

Скэриэл остановился на ступеньках и удивлённо посмотрел на меня.

— Что значит слово «правильность»? Это соблюдение правил, да? Ну так вот, чистокровные установили свои правила. Мы все им следуем. — Он пожал плечами. — Разве нет? Это «правильно» в Октавии.

Я так и не понял, говорил он это искренне или с сарказмом. Хотя кому я вру, наверное, нет на этом свете человека, который смог бы понять Скэриэла Лоу с полуслова.

Вечером, когда я закончил уборку на втором этаже — сам не заметил, как мытьё окон, стирка, глажка и протирание пыли стали моей еженедельной рутиной — и уставший спустился к ужину, Эдвард что-то бурно обсуждал со Скэриэлом. Моя порция уже остывала на столе.

— Поэтому я и говорю, что надо следить за всей триадой… — Скэриэл с аппетитом уплетал пасту, наматывая спагетти на вилку.

— За тремя чистокровными сразу? — удивился Эдвард, протирая рот салфеткой. — Как ты это себе представляешь? Да и зачем?

— Люмьер Уолдин копает под меня и сдаёт Готье. Конечно, я хочу раскопать что-то и на самого Уолдина, — мрачно ответил Скэриэл.

— Что за триада? — спросил я, усаживаясь за стол.

Руки и плечи ныли после долгого мытья полов. В этом доме слишком много комнат и ещё больше пыли. Есть совсем не хотелось, поэтому я лениво ковырялся вилкой в тарелке, что не ускользнуло от Эдварда. Стоило отдать ему должное, он недурно готовил, но сейчас у меня не было аппетита.

— Скэриэл так называет Гедеона, Оскара и Люмьера, — объяснил Эдвард, пододвинув мне бутылку холодного пива. — Троих разом.

— Ага, — кивнул Скэриэл, — три чистокровки в одной команде.

«Чистокровки». Скэриэл редко использовал это ругательство.

— Нас тоже трое, — сказал, скорее ради поддержания разговора, а не из любопытства. — У нас тоже есть название?

— Конечно, — авторитетно заверил Скэриэл, махнув вилкой. Он указал на Эдварда — Ты. — Следом на меня. — Ты. — А затем на себя. — И я. Мы втроём состоим в Союзе проклятых. Как проклятые поэты из моего сборника. Подождите…

Бросив вилку, он ринулся в гостиную к кофейному столику, мимоходом сшиб очередную стопку книг — и вернулся с потрёпанным томиком в порванной, но неумело склеенной скотчем обложке. Я видел его прежде и даже читал оттуда вслух стихи. Да и про сам этот «союз», кажется, уже слышал.

Мы с Эдвардом переглянулись. Он открыл свою бутылку пива и молча сделал большой глоток, зная, что Скэриэл может в любую минуту отобрать напиток и прикончить его в два счёта.

— Вот, слушайте. — Скэриэл поднялся на стул и громко зачитал: — «Для их творчества характерно, с одной стороны, изображать изнанку жизни, острые муки непризнанности, ощущение заката цивилизации и конца эпохи, спасение от житейских бед в самоиронии, с другой — трогательные, реалистические по сути картины окружающего мира и глубоких душевных переживаний». По-моему, это очень про нас!

— Чудесно, а теперь слезь со стула и доешь, — проговорил Эдвард, сделав ещё один глоток.

Скэриэл послушно слез и схватил вилку.

— Мы все с вами чернокровки, чернь для Октавии, не так ли?

— Не упоминай это слово. — Эдвард скривился. — Это ругательство.

— Чернокровки? — уточнил Скэриэл, невинно хлопая глазами. Конечно, он знал значение этих слов.

— И чистокровки тоже, — дополнил Эдвард.

— Хорошо, папочка. — Скэриэл потянулся за его пивом, но Эдвард ловко отодвинул бутылку. — Эй, я тоже хочу.

— Сначала доешь пасту.

— Но Джерому ты сразу дал пиво, — обиженно процедил Скэриэл.

— Он не был два дня назад при смерти. — Эдвард стойко выдержал его сердитый взгляд и, улыбнувшись, добавил уже мягче: — Поешь. Ты плохо питаешься. Я для кого весь вечер готовил?

Я никогда не мог до конца понять их отношения. Иногда они шутили и смеялись, Скэриэл мог запрыгнуть Эдварду на спину, и они вместе бегали так по всему дому, громко крича и пугая соседей, а иногда — собачились, как супруги после сорока лет брака, и могли сутками не разговаривать друг с другом. Но так или иначе, их взаимопониманию я иногда завидовал.

Скэриэл демонстративно намотал большую порцию спагетти на вилку и запихнул всё в рот, громко чавкая. Сметя всё за три подхода, он отодвинул пустую тарелку, положил голову на стол и выжидательно посмотрел на Эдварда.

— Доволен?

— Доволен, — подтвердил Эдвард, поднимаясь. Он достал из холодильника бутылку, открыл её с громким щелчком и передал Скэриэлу.

— За Союз проклятых! — произнёс Скэриэл, поднимая пиво. Мы втроём чокнулись стеклянными горлышками.

Эдвард забрал пустые тарелки и начал мыть посуду.

— Так вот, мы с вами, как эти самые поэты, тоже словно с изнанки жизни, переживаем острые муки непризнанности, ощущаем закат цивилизации и конец эпохи, — отпив немного, зачастил Скэриэл.

— А что они в этом союзе делали? — спросил я.

— Стихи писали, иногда под псевдонимами. — Скэриэл вдруг стал серьёзным. — Устраивали попойки в трактирах. Проводили ночи в публичных домах.

— Чем это отличается от повседневности в Запретных землях? Только стихов не хватает, — заметил Эдвард.

— Нет, нет, нет. — Скэриэл помотал головой. — Они просто хотели творить и быть счастливыми.

— Что же им мешало? — спросил я.

— Общество.

Я взял сборник, чтобы внимательнее изучить. Там были фамилии, о которых я впервые слышал. Немного помолчав и сделав ещё глоток, Скэриэл продолжил:

— Они бунтовали против порядка, морали и религии. Поль Верлен был первым, кто написал об этом.

— Поль Верлен был полукровкой? — уточнил Эдвард, возвращаясь за стол и закуривая.

— Он был чистокровным. У него было всё — деньги, слава, красавица жена и ребёнок.

— Так чего ему не хватало?

Скэриэл долго, пристально смотрел на него, прежде чем ответить.

— Того же, чего нам всем. Свободы.