Оно мне было надо. Вертикальные мемуары

Эдуард Струков

Мемуары свидетеля эпохи, написанные в жанре авантюрно-плутовского романа. Ироничные и откровенные истории, объединённые одним героем, за которым явственно угадывается автор. Полудокументальное повествование об одной отдельно взятой человеческой жизни, в котором нашлось место и страшному, и смешному, и грустному. Интересная и предельно честная книга, написанная живым и современным русским языком в редком жанре вертикальной миниатюры, иллюстрирована уникальными фото. Книга содержит нецензурную брань.

Брат, помоги!

Ах, какое жаркое, сочное,

зелёное и весёлое стояло лето

в том далёком восемьдесят втором,

когда случилась со Степановым

дурацкая история,

гордиться которой,

наверное, совсем не пристало.

Приехал Степанов тогда

из своего таёжного посёлка

в огромный шумный город

поступать на экономиста.

Экономистом он до этого

быть вовсе не собирался,

любил литературу и историю,

Степанов хорошо знал английский,

присматривался к профессии педагога,

но как-то не очень-то и всерьёз,

считая по совету отца любой диплом

лишь трамплином для стремительной карьеры

какого-нибудь совпартработника.

Когда наступило время

принимать судьбоносное решение,

Степанов потащился в областной центр

подавать документы в политехнический,

почему-то вдруг решив, что стране

не хватает инженеров-строителей,

а папа, главный советчик,

будучи по своим делам в командировке,

зачем-то попёрся туда вместе с ним.

Разомлев и одурев от жары,

вылезли они в тот день из трамвая,

на остановку раньше, чем нужно —

завидев бочку с квасом.

Пока пили холодный вкусный квас,

разглядели невдалеке за деревьями

высокое здание с вывеской

«Институт народного хозяйства»,

из дверей которого то и дело выходили

молодые симпатичные девушки.

Папа решительно нахмурился,

выпятил челюсть, втянул живот,

и уверенно потащил сына на зов природы,

то есть в приёмную комиссию,

где весёлая загорелая щебетунья-очаровашка

в весьма легкомысленном платьице

начала с ходу строить папе глазки

и через пять минут так обаяла его,

что тот скомандовал Степанову

сдавать свои документы именно туда,

куда насоветовала ему эта добрая фея.

Набегавшись за день по жаре,

Степанов с ужасом подумал о том,

Наверху — обычная советская семья, Эльбан, 1980 г. Посредине — моя «альма матер», Хабаровск, 1982 г. Внизу — мои одноклассники на уроке начальной военной подготовки, Эльбан, 1982 г. Фото из архива автора

что надо будет тащиться

ещё неизвестно куда и зачем,

поэтому вздохнул про себя,

попрощался с дивной мечтой

строить «голубые города»,

о которых так красиво пел Эдуард Хиль,

и безропотно покорился судьбе.

На вокзал возвращались молча.

Папа был заметно рад тому,

что вопрос с поступлением сына

уладился так легко и приятно.

— Какая… эээ… спортивная девушка! —

сказал он задумчиво, со светлой печалью

глядя куда-то в пространство.

И с заметной завистью добавил:

— Как же тебе повезло!

Ты даже не понимаешь…

В СССР, как теперь известно,

слов «секс» и «эротика» тогда ещё не знали,

а потому занимались любовью

бессистемно и безалаберно,

используя для названия процесса

в основном матерную брань

и разные медицинские термины.

Наверное, именно поэтому

осторожный Степанов-старший

всех привлекательных дам

политкорректно называл

«спортивными девушками».

Он оказался во многом прав.

Когда Степанов вспоминал дни

своей «абитуры» в общежитии,

где восемьсот лиц женского пола

пришлось на шестьдесят морд мужского,

то первым делом на ум ему

почему-то сразу приходили слова

«промискуитет» и «свальный грех».

Впрочем, история вовсе не об этом.

Июль, жара, пляж, пиво…

Кому охота в этой обстановке

учить какую-то там математику?

Но Степанов честно сходил на консультацию

перед предстоящей контрольной,

где вволю понавыпендривался

перед женской аудиторией,

чересчур ярко блеснув своими познаниями

в области решения примеров и задач.

Тут-то его и срисовали два красавчика-армянина,

Ашот и Мушег Оганесяны,

подошли к юнцу, отвели в сторонку,

сказали волшебные слова: «Брат, памагы!»

а дальше сделали предложение,

которое повергло Степанова в ступор.

В пору молодости жизнь его,

к счастью или к сожалению,

спешила, летела, мчалась вперёд,

постоянно и нетерпеливо спрашивая в лоб:

«Решай, пацан — быть или не быть?»

Опыта у Степанова было слишком мало,

амбиций, наоборот, чересчур много,

в голове гулял шальной ветрюган,

а ответ на вопрос был нужен,

как говорится, ещё вчера.

Но то, что именно он, и только он

стал виновником доброй половины

всех своих собственных бед —

это Степанов признавал безоговорочно.

Не приди он на эту консультацию

или веди себя чуток поскромнее,

глядишь, не попал бы, как кур в ощип.

С виду всё выглядело очень мило.

Братья-армяне предложили Степанову

усесться на экзамене вместе,

максимально поближе друг к дружке,

для того, чтобы он решил за футболистов

их варианты контрольной работы.

Вот тут-то Степанов с ужасом понял —

«добрые дяди» предлагали ему

самому выкопать собственную могилу.

Оганесяны «стучали в мяч» в местном СКА,

им требовалось просто сдать экзамены,

их брали в любой институт, не задумываясь,

любому институту были нужны спортсмены,

вежливые хорошие ребята со связями,

отслужившие свои два года в армии,

да ещё и члены КПСС, как оказалось потом.

Но мест на потоке было мало,

конкурс был в тот год серьёзный,

что-то около десяти человек на место,

бонусов никаких Степанов не имел,

в армии ещё не служил,

пройти в финал забега мог

только на общих основаниях

по результатам четырёх экзаменов.

Там, где братьям-Оганесянам

было достаточно вшивых «троек»,

Степанову была нужна только «пятёрка»,

но и та не меняла расклад в его пользу,

потому как предпочтение комиссии

всё равно было бы отдано футболёрам.

«Брат, памагы!» — почуяв некую слабину,

братья дружно взяли Степанова в оборот,

да так крепко и прочно, что хотелось завыть.

Когда он начал было отказываться,

в их сладкоголосии появились угрожающие нотки…

Странно сейчас вспоминать —

но они даже денег ему взамен не предлагали!

Будем честными до конца —

Степанов был один, он испугался, струсил,

и поэтому — согласился.

В ночь перед контрольной по математике

незадачливый абитуриент почти не спал,

пребывая в полном душевном раздрае.

Бесило тупое лицо луны за окном,

визгливый смех соседок за стеной,

лязг трамваев, уходящих в депо.

Советоваться было не с кем.

Выхода тоже не было.

Он мог смело паковать

свой задрипанный чемоданчик,

ехать в общем вагоне назад,

в пыльный сонный посёлок,

пить с корешами «бормотуху»,

устраиваться на завод,

потом идти в армию,

тогда как раз брали в Афган…

Можно было наврать самому себе,

отпустив всё на самотёк,

проболтаться в общаге до конца экзаменов,

не найти себя в списке —

ах, как неожиданно! —

и вернуться к родителям,

обманув себя и других имитацией

честно выполненного долга.

Но как было бы потом жить с этим дальше?

…Они были похожи в тот день

на героев индийского кино.

Белые брючки, цветные батники,

кожаные туфли на каблуках,

маслянистые глаза с поволокой —

весь вид Оганесянов показывал:

«Жизнь удалась!»

Они кокетничали с девушками,

громко смеялись, показывая всем,

какие они храбрые и весёлые парняги.

О, если они были чуть поскромнее,

если бы не так беззастенчиво

показывали своё превосходство!

Как только Степанов увидел их,

в его больной голове взорвался

холодный обречённый,

но очень яростный огонь,

настоящий пламень гнева.

Кто-то неведомый внутри него —

не иначе как сам дьявол, конечно! —

утробно и страшно захохотал.

Наверное, именно так панфиловцы

бесстрашно бросались под танки…

«Брат, памагы!» —

да, Степанов сделал за них контрольные,

но решил при этом их задачи так,

чтобы не оставить этим «танцорам диско»

никаких шансов даже на несчастные «тройки»!

И через пару дней

он с великим наслаждением

увидел у списка с оценками

расстроенные лица футболистов.

Оганесянам очень хотелось тогда

изрядно поколотить очкастого недотёпу,

они прыгали вокруг скамейки,

как будто два злобных павиана,

ругаясь вполголоса и брызжа слюной,

но тут, на великое счастье степановское,

из института вышла компания

знакомых ребят-чеченцев,

и незадачливые футболисты

как-то очень резко ретировались.

«Что случилось?» — спросили у него,

и Степанов с невероятным облегчением

под общий дикий хохот

рассказал всю эту историю,

потом ещё раз, и ещё,

и вскоре она превратилась в легенду,

которую наконец-то однажды

рассказали ему самому…

Хотел было Степанов признаться в том,

что истинный герой этой истории — это он,

но как-то поскромничал.

Да и нечем тут было гордиться, честно говоря…

Что ещё остаётся добавить?

Через пару месяцев попал Степанов

с ребятами на футбольный матч СКА

и увидел на поле Оганесяна,

правда, какого из братьев,

так издали толком и не разглядел.

Но совесть его немного успокоилась.

До Диего Марадоны Оганесяну

было, конечно, ещё ой как далеко,

но в бутсах, с мячом посреди грязного поля,

он смотрелся явно на своём месте.