Сочинения. Том 3. Антидепрессант

Эмануил Бланк

Редкое, по своей сути, восприятие Автором окружающей действительности, увлекает Читателя за собой. Погружает в особые чувствительные вибрации Человеческой Души. В процессе чтения возникает удивительный резонанс и сопереживание. Рассказы обладают психотерапевтическим эффектом. Основная интрига и подлинное чудо заключаются в том, что Читатель этой книги узнаёт и познаёт самого себя.

ПЯТЬ ЛЕТ, ДО РАЗВАЛА…

В ту пору, на Кишиневских улицах вовсю буйствовал май восемьдесят шестого. Дела мои шли отлично. Скоро отпуск в тридцать шесть рабочих дней. Да ещё куча отгулов. И первое августа — день рождения, не за горами. Исполнится тридцать один. Пора-пора, в докторантуру. Материалу на славном Биотроне накоплено на несколько крутых диссертаций.

За пять лет, прошедших после защиты кандидатской и успешной работы в Академии Наук, был накоплен солидный багаж изобретений и научных работ. Последовала очередная весомая прибавка в зарплате. Жизнь казалась сладкой, веселой и бесконечной. Более того, меня выдвинули на должность главного научного сотрудника. В табели о рангах этого прежде не было. Статус и зарплата грозили, снова, быстро рвануть вверх.

Для меня, в одночасье, распахнулись двери престижных конференций и симпозиумов. От канадского Торонто и венгерского Будапешта, до заснеженных вершин армянского Цахкадзора, зеленых проспектов гостеприимного солнечного Киева и подмосковного Звенигорода, спрятавшегося в густых хвойных лесах. Везде меня ждали друзья, единомышленники, поклонники интересных дискуссий, бардовский песен и интеллектуальной вольницы.

По коридору нашего новенького Института экологической генетики и легендарного Биотрона весело проносились, сновали и щебетали смешливые симпатичные лаборантки. Большинство в коротких белых и очень интересных халатиках. Рассекая воздух, пролетали серьезные старшие специалисты и младшие научные сотрудники.

Молодые руководители творческих групп, еле сдерживаясь, старались, для солидности, передвигаться, как можно медленнее и посолиднее. Но это получалось плохо. Молодежь, то и дело, срывалась в аллюр, часто и нервно поправляя непокорные галстуки.

Скушноватые и бледные заведующие лабораториями, престарелые и желчные руководители отделов, согнувшись под грузом персональной ответственности и первых болячек, нервно перешептывались в приемной Директора.

Значит, Сан Саныч, грозный Директор и Президент Академии Наук, был уже на месте. Из его кабинета доносился громкий и сердитый голос. Через минуту, из двери, пулями, как из двустволки, вылетели красный Маслоброд и вспотевший профессор Лысиков.

— Немедленно отключить Ваши чертовы датчики и доложить, — летело им вслед

На календаре красовалось 3 мая. Ещё тридцатого апреля, накануне первомайских праздников, по меддугородке позвонил Мишка Мокану — мой старинный приятель и помощник по лаборатории.

Я командирнул его на Киевскую овощную фабрику — один из крупнейших тепличных комбинатов Союза. Там согласились сотрудничать и внедрить несколько наших изобретений. Больших денег это взаимодействие не обещало. Но приличное количество очков для соцсоревнования, уверен, были уже в кармане. Кроме того, в Киеве, как известно, водились одноименные вкусные торты. Для майских праздников и застолий, продолжавшихся, с небольшими перерывами, аж до десятого мая, это имело большое значение.

— У них что-то случилось!, — голос Мишки срывался и был крайне взволнован, — на вокзале в Киеве паника. Никаких билетов. Не достать ни в каком направлении. Говорят, рвануло на какой-то атомной станции. Все боятся радиации и массово вывозят детей. Что делать?

— Быстрее выбирайся. Мигом. Мне ещё импотентов в нашем отделе не хватало. Переплати проводникам, обещай, делай, что хочешь. Только выбирайся

— Все понял. Постараюсь выбраться. Кстати, завтра Первое мая. Если доеду, на демонстрацию выходить?

— Как получится, Мишка. Но выпивка, сам знаешь, ждёт тебя неподалеку от церкви. Рядом с главным корпусом нашей Академии Наук. У нашего славного панно «Слава КПСС», которым буду управлять лично

Как обычно, перед демонстрацией, я успел сгонять в Ботанический Сад и забрать у коллег десять литров фирменной настойки на целебных травах. Все это добро было аккуратно заправлено в канистру. Та, в свою очередь, была бережно вмонтирована в «Славу КПСС» — нашу многоколесную и многофункциональную идеологическую тачку. Ее мы выкатывали два раза в год. На ноябрьские и майские праздники. Крепкая огненная вода плескалась там всегда.

— Смотри, кран не забудь, — напомнил Мишка

В прошлый раз, на демонстрацию седьмого ноября, я умудрился забыть старый, видавший виды, вентиль. Благо, жили совсем недалеко от места сбора, в маленькой квартирке, у самого пересечения улиц Котовского и Искры.

Двадцать минут отчаянного бега, и я успел вернулся к своей ненаглядной «Славе КПСС». Подлетел к передвижному транспаранту, как раз, в тот самый момент, когда к нему подходила толпа главных академиков. Как обычно, все выпили, рассмеялись и разошлись возглавлять колонны Академии Наук и всяческих институтов.

И в этот раз, после многократного чокания с академиками, у источника радости и веселья собрались все друзья-товарищи. Тут уж хлебнули. Заправились от души. Сорокоградусная настойка на нескольких десятках целебных трав немедленно вернула силы и вдохнула отчаянный комсомольский задор.

В наших кровеносных сосудах вовсю разгулялась та особая, плакатно-партийная, слава КПСС, написанная на нашем панно и замешанная в экзотический хмельной коктейль, насыщенный экстрактами натуральных компонентов. Когда волна опьянения зашкаливала, и растительно-идеологический контент переливал через край, мы проходя по площади и срывая голос, остервенело орали, — Слава КПСС, Слава, Слава, Слава…

Мишке Мокану, все же успевшему вернуться из зоны радиационного неблагополучия, к самому началу демонстрации, досталось несколько штрафных рюмок. После аспирантских экспериментов с изотопами в лаборатории биофизики, у незабвенного Алика Земшмана, я успел усвоить важную истину. Чем больше алкоголя, твердили опытные аксакалы, тем меньше вреда от радиоактивности.

Поэтому Мишку нагрузили по полной. Несмотря на это, уже с трудом передвигаясь, он помог оттаранить на склад нелегкую конструкцию. Остатки ценного алкоголя мы слили из «Славы КПСС», прямо в литровую банку и двинулись по празднично-пьяному Кишиневу. Улицы города, казалось, тоже немного пошатывало. И были они, как на полотнах знаменитых импрессионистов, слегка размыты.

К вечеру, я укатил в родной Тирасполь. Весь последующий день, провёл на природе. Борис — мой заводной дядюшка, захватил меня прямо в Тираспольской квартире и, вместе со своей дочерью Мариной, Борей и маленьким Димкой, отвёз на шашлыки в район, где находились их пчелиные улья.

Мы ничего не подозревали, да и подумать не могли, что прохладный северный ветер, задувший из Чернобыльских просторов прямо в нашу сторону, способен донести такое количество радиоактивных частиц.

Следующим утром, я слегка опаздывал на работу. Вернулись мы в Кишинев только заполночь. Утром, отвёз Вику в садик, в район Ботаники и на всех парах помчался в сторону института.

На сегодня, был намечен обширный эксперимент. И Надя с Ниной — мои прекрасные помощницы, вполне, могли огорчиться и надавать по шее. В шутку, конечно. До полудня, надо было, кровь из носу, засеять семенами сахарной свеклы, как минимум, триста чашек Петри. По сто семян в каждую. Из тридцати тысяч штук, предстояло обработать биорегуляторами не менее двух третей. Вообщем, надо было бежать.

И я ускорился. Нёсся к Институту, через небольшое опытное поле с посевами кукурузы. Бежал как угорелый. Услышав знакомое потрескивание, чертыхнулся и свернул с тропинки.

— Вот обормоты!, — Сколько раз твердил Лысикову — нашему гипер-активному профессору, что устанавливать гамма-излучатель в открытом поле, мягко говоря, нехорошо

— Эмануил! Будь человеком. Чего выступаешь? Ведь установили таблички со знаком радиоактивность. Кроме того, если увидим кого, сразу отгонять бросимся

— А если дети?, — я взял со старика слово, что-то больше, ни-ни.

Вот и сейчас! Задержусь ещё на пять минут, но выскажу все, что о них думаю! — Я ворвался в лабораторию биофизики, находившуюся на первом этаже. Но там никого не было. По старой привычке, включил пару датчиков фоновой радиоактивности.

У Алика Земшмана, в лаборатории биофизики, я привык регулярно проверять фон радиации. Дисциплина там была железной. Особенно, после того, как Филипп — главный методист и мой помощник в экспериментах с изотопами, оскандалился. Погорел по-крупному. После поливки яблонь большим количеством питательного раствора с радиоактивными метками, он умудрился забыть рабочий халат. Жутко загрязнённый радиоактивностью, халат был заброшен внутрь старенького дивана. «Разбор полетов», под руководством разгневанного Земшмана, был знатным.

Но то, что я увидел на приборах, в лаборатории Маслоброда, казалось фантастическим.

Вместо обычных 50—60 импульсов в минуту, значения удесятерились. За пару минут, я вычислил профессора Лысикова, который руководил отделом, где применялись разные облучатели. Поймал его у мужского туалета и молча подвел по направлению к датчикам.

— Ваша работа? — жестко спросил я

— Ради Б-га, молчи!, — Лысиков поднёс палец к губам, взял один из счетчиков и вывел меня в коридор. Я не верил своим глазам — Показания удвоились. Мои глаза, думаю, расширились от ужаса. Профессор молча устремился дальше и вышел с прибором на свежий воздух, увлекая меня за собою. Снаружи, на парковке, перед институтом, показания были ещё выше. В разы!

— Не косись на меня так, Эмануил. Мы не причём. У нас в поле только слабые источники гамма — излучения. Очень малой мощности. Они не могут, доже приблизительно, дать то, что мы сейчас видим! Это какая-то катастрофа. Светопреставлением попахивает.

Со всех ног, я кинулся на четвёртый этаж, к своим помощницам.

— Немедленно закрыть окна и форточки! Предупредите всех, чтобы забрали детей. Из ясельки, детских садов и школ. Руки мыть, плюс, обувь и головы. Самое страшное, что мы не могли знать, даже представить себе, какие типы загрязнения витали тогда в атмосфере. В чем была их корневая причина? Может, началась вселенская катастрофа?

Работавшую в соседней лаборатории жену, немедленно послал в детский сад, за дочерью. Наказал, закрыться дома и на улицу не выходить

Через пару дней, по ТВ, наконец, рассказали о Чернобыле. Правда, поведали только самую общую информацию. Больше говорили о героизме спасателей и первых жертвах. По всему Кишиневу мыли здания. Использовали брандсбойты. Врачам приказали ставить диагнозы только «острые респираторные заболевания». Многим, у кого были проблемы со щитовидкой, стало плохо. Сказывался радиоактивный изотоп йода, которого нанесло видимо-невидимо. Что ещё сказать? Одно слово — Катастрофа.

— Кто дал Вам право распространять паникёрские слухи?, — неожиданно строго спросила с меня Зам Директора по науке. Пишите объяснительную!, — затем продолжила, распаляясь все больше и больше,

— Какие-такие показания счетчиков? Какие датчики? Вы что? С ума посходили? Эти данные никуда давать нельзя! У этих Лысиковых с Маслобродами, все неисправно и давно вышло из строя. Кстати, те приборы изъяли и уже сдали в ремонт

— Не нравится?, — распалился я, — Никуда данные не посылайте. Писать объяснительную, что распространял ложную информацию, я не хочу и не буду

— Напрасно-напрасно, отказываетесь. Поверьте, теперь, плакала Ваша будущая престижная должность. Паникеры нам не нужны

Оскорбившись, я ушел в длительный отпуск.

То лето было жарким. Многих направили в Чернобыль, на спасательные работы. Ликвидаторы получили массу болячек. Однако, без этих героев, Катастрофа могла стать значительно более ужасной.

Через восемь лет, в израильском Нетивоте, куда мы переехали, нашими соседями стали многие иммигранты из Белоруссии, попавшие под первые радиоактивные облака, из зоны аварии. У большого количества детей мы на шеях увидели шрамы от операций на шитовидке. Многие из тех ребят, кого мы знали, умерли от онкологии. Уходили молодыми. Даже через десять-пятнадцать лет, после аварии.

Через четыре месяца после Чернобыля, пришёл август. Ужасной ночью затонул теплоход Нахимов. Большое количество жертв.

Грозные признаки развала большой страны были налицо. Тогда они напрягли, огорчили, конечно, но в уныние не повергли. Казалось, что все ещё утрясется.

Националисты всех мастей и калибров поднимут свою фашистскую змеиную голову только через пару лет.

Из ТВ, тогда, ещё неслись многочисленные оптимистические слова, слова, слова. Потоки информации о грядущей Перестройке всего и вся, о какой-то загадочной демократии, которая, почище Коммунизма, принесёт процветание и счастье. Много болтали о неправильности Китайской модели развития и о том, что у нас должен быть свой путь.

До развала, Советскому Союзу оставалось всего пять лет…