Дочь Великого Петра

Через два дня состоялись похороны несчастных жертв страшного злодеяния. Похороны отличались особенной торжественностью и многолюдством. Все соседние помещики, все тамбовские власти, во главе с наместником и почетными лицами города, явились отдать последний долг титулованной помещице, погибшей такой трагической смертью.

Большинство, конечно, влекло к исполнению этого долга не чувство к покойной, так как многие из прибывших знали ее только в лицо, а некоторые даже понаслышке, а любопытство присутствовать при одном из актов трагедии жизни, с романическим оттенком, придаваемым положением осиротевшей княжны-невесты. Слухи о том, что князь Луговой объявлен женихом княжны Полторацкой, уже успели облететь чуть ли не все наместничество.

В натуре человеческой есть одно весьма некрасивое свойство, прикрытое обыкновенно тогой сочувствия к ближнему в постигшем его несчастии, — это самодовольное сознание, что случилось это несчастье с другим, а не с сочувствующим, на долю которого выпал приятный жребий высказывать сочувствие. Тут далеко до искренней радости. Не следует верить людям, которые говорят, что совершенно убиты горем своего друга, или же, что привалившее приятелю счастье делает их самих счастливыми. Это ложь, так как во все времена и у всех народов сохраняет свою силу известное римское изречение: человек для человека — волк.

Все эти сочувствующие несчастью, обрушившемуся на дом княгини Полторацкой, собрались, повторяем, в Зиновьеве отдать последний долг покойной. Они рассыпались перед молодым князем в своих сожалениях и тревогах за будущее несчастной сироты — княжны.

— Я думаю, что государыня согласится заменить ей мать, как моей невесте, — отвечал Сергей Сергеевич.

— Это более чем нужно, — замечали сочувствующие.

Княжна Людмила, которую также донимали непрошеные радетели о ее будущей судьбе, отделывалась полусловами, короткой благодарностью. Любопытные оставались ею далеко не удовлетворенными.

— Гордячка! — заключали некоторые.

Другие качали головой.

— Кажется, испуг на нее сильно подействовал… Она какая-то странная, совершенно непохожа на себя.

Это мнение долетело до ушей и князя Лугового и заставило болезненно сжаться его сердце.

— Ужели Федосья права и княжна помутилась?

Прибывший из Тамбова доктор, которого князь тотчас же отвез в Зиновьево, осмотрев больную, хотя и успокоил Сергея Сергеевича за исход нервного потрясения, но был так сосредоточенно глубокомыслен по выходе из комнаты больной, что его успокоительные речи теряли, по крайней мере, половину своего значения. Кроме того, этот жрец медицинской науки, безусловно, запретил говорить с княжной о чем-нибудь таком, что может ее взволновать.

— Мне нужно будет переговорить с ней о нашем будущем… Ей надо как-нибудь устроиться, — возразил князь.

— Надо повременить, ваше сиятельство.

— Но сколько же времени?

— С недельку, в крайнем случае хоть несколько дней…

Князь вздохнул. Приходилось подчиняться. Он с радостью увидел, что княжна в день похорон, видимо, чувствовала себя бодрее. Она разговаривала с некоторыми из подходивших к ней. С князем она поздоровалась менее холодно, даже протянула ему руку, которую он почтительно поцеловал.

Сколько стоил ему этот почтительный поцелуй! Ему хотелось бы осыпать горячими поцелуями эту дорогую, отданную ему руку, но расстроенный вид молодой девушки и присутствие посторонних лиц заставили его сдержаться. Эта сдержанность причиняла ему страшные страдания.

Печально-торжественна, глубоко-потрясающа была картина, когда поднятые на руках гробы с жертвами убийцы выносили из дома и процессия со священниками во главе потянулась к сельской церкви села Зиновьева. Луговской священник отец Николай принял тоже участие в похоронном служении. Впереди несли богатый гроб, в котором покоились останки княгини Вассы Семеновны. За этим гробом шла княжна, опираясь на руку князя Лугового, как своего жениха. Далее следовали многочисленные провожатые, начиная с тамбовского наместника и других почетных лиц города, до старых заслуженных дворовых. В хвосте печальной процессии дворовые девушки несли простой дощатый гроб, окрашенный в желтую краску, с телом несчастной Татьяны Берестовой, самоотверженно погибшей у порога комнаты своей госпожи-подруги. За гробом последней шла небольшая кучка дворовых и крестьян.

В довольно просторной деревянной церкви Зиновьева было приготовлено возвышение невдалеке от амвона, на которое и поставили гроб с прахом княгини Полторацкой. Сзади него, отступя на несколько шагов, нашел себе место гроб с телом дворовой девушки. Служба началась.

По окончании заупокойной литургии и отпевания гроб с телом княгини Полторацкой был опущен в родовой склеп Зиновьевых, где шестнадцать лет тому назад нашел себе упокоение и муж Вассы Семеновны. Склеп был устроен около церкви и над ним возвышалась часовня с множеством образов святых. Татьяну Берестову похоронили на кладбище, тоже расположенном при церкви, и над ее могилой водрузили большой черный деревянный крест с белой надписью, просто гласившей с одной стороны креста: «Здесь лежит тело рабы Божьей Татьяны Никитиной Берестовой», а с другой: «Упокой, Господи, душу ее в селениях праведных». Этот крест был водружен по распоряжению княжны Людмилы Васильевны.

После того как гроб опустили в могилу, все приглашенные возвратились в дом, где был уже накрыт поминальный обед. Для дворовых людей был накрыт стол в застольной, а для крестьян на дворе, под открытым небом.

Княжна, несмотря на то что казалась вначале бодрой, несколько раз в церкви лишалась чувств и наконец унесена была замертво с кладбища, так как в момент опущения гроба с телом ее матери в склеп с ней сделался истерический припадок. Князь Сергей Сергеевич, в качестве жениха молодой хозяйки, распоряжался за поминальным обедом.

По окончании обеда княжна, однако, снова появилась среди гостей, которые стали уже разъезжаться.

— Могу я остаться, побеседовать с вами? — улучив минуту, спросил ее князь Луговой.

— Не сегодня, князь. Не сегодня. Я положительно еле стою на ногах, — сказала княжна.

Князю Сергею Сергеевичу оставалось только откланяться. Он уехал домой.

Несколько дней подряд он ездил в Зиновьево с целью переговорить с княжною, но княжна не принимала его.

— Что с нею, она больна? — допытывался князь Сергей Сергеевич у Федосьи.

— Слабы очень, а не то чтобы больны были, — докладывала Федосья, — немножко посидят, а все больше в постельке. Каждый день плачут.

— А-а, — протянул князь.

— Да и как не плакать, ваше сиятельство, такое горе.

— Это верно, но…

Князь не докончил своей фразы.

— Не узнаю я совсем ее сиятельство. Точно подменили, — продолжала между тем словоохотливая Федосья.

— А что?

— Да так. Точно она, и точно не она.

— Что ты за вздор мелешь?

— Это я к тому, ваше сиятельство, что как горе-то меняет.

— В чем же ты находишь перемену?

— Да, к примеру сказать, хоть относительно вас, ваше сиятельство; еще с неделю тому назад только вы, ваше сиятельство, у нее и на языке были, а теперь — ведь я своим глупым умишком раскидываю, следовало бы им вас принять, а то не могу да не могу. И какая тому причина, ума не приложу.

— Пускай отдохнет, выплачется, — со вздохом ответил князь.

— Оно так-то так, но все-таки… — начала было снова Федосья, но князь Сергей Сергеевич резко перебил ее:

— Ну, хорошо, хорошо, это уже наше с ней дело. Идите к ней и, главное, ничем ее не раздражайте. Если спросит обо мне, то скажите, что я был несколько раз и прошу ее уведомить, когда она меня сможет принять.

— Слушаю-с, ваше сиятельство.

Князь Сергей Сергеевич уехал и действительно целую неделю не показывался в Зиновьеве, ограничиваясь присылкой ежедневно нарочного «справляться о здоровье ее сиятельства».

Наконец, посланный вернулся однажды с утешительным известием, что ее сиятельство чувствует себя лучше и просят его сиятельство завтра пожаловать к ним. Не надо описывать радость, которую испытал князь Сергей Сергеевич при этом известии. Он не спал всю ночь, дожидаясь часа желанного свидания. Наконец, этот час настал, и князь поехал в Зиновьево.

Княжна Людмила Васильевна приняла его в бывшем кабинете ее покойной матери.

«И она и не она!» — мелькнуло в его уме выражение Федосьи, высказавшейся неодобрительно об изменившихся отношениях княжны к нему, ее жениху.

Хотя князь, как мы видели, тотчас же прекратил этот разговор, но слова старой служанки запали в его голову. В эту неделю своего невольного затворничества в Луговом он часто возвращался к воспоминанию об этих словах.

Ему казалось, что он нашел причину перемены княжны в отношении к нему. Пораженная обрушившимся несчастьем, она, как и он, приписала его легкомысленному поступку князя, из простого любопытства, из желания угодить ее капризу открывшему роковую беседку. Ее, княжну, поразил удар за это нарушение дедовского заклятия, как близкое к нарушителю существо, как невесту его, князя Лугового. Естественно, что она, разбитая и нравственно и физически последствием, не могла отнестись равнодушно к причине. Причиною же она считала его, князя. Она обвиняла его.

«Это пройдет, конечно, пройдет со временем, — думал князь Сергей Сергеевич. — Не может же она не рассудить, что у него не было в данном случае никакого желания, ни даже мысли причинить ей зло. Она ведь знает, как он любит ее, знает, что он готов пожертвовать для нее жизнью. Разорвать отношения только вследствие этой сумасбродной мысли — это было бы сумасшествием».

«Она не в себе, помутилась», — мелькало в его уме выражение Федосьи.

Тогда, конечно, можно было ожидать всего, но Бог не допустит этого.

Утром и вечером князь Сергей Сергеевич горячо молился, и молитва укрепляла его, поселяла надежду в его истерзанном сердце. Он терпеливо ждал свидания, которое должно было, по его мнению, разъяснить все.

Наконец, он дождался его.

Княжна Людмила Васильевна встала с кресла при входе его в кабинет и пошла к нему навстречу усталой походкой. Князь наклонился к поданной ею ему руке и горячо поцеловал ее. Чуть заметная усмешка мелькнула на побелевших губах княжны.

— Садитесь, князь! — тихо сказала она.

Он не узнал ее голоса, но повиновался и, только тогда, когда сел в кресло, противоположное тому, в которое снова опустилась княжна, взглянул на нее.

Она страшно изменилась. Бледная, худая, с опухшими от слез глазами, она была неузнаваема.

— Княжна, поберегите себя, — невольно вырвалось у него восклицание.

— Зачем? — почти шепотом начала она. — Судьба отняла у меня двух самых близких мне людей: мою мать, которую я боготворила, Таню, которая была моей подругой детства и которую я так любила.

При последнем слове голос княжны дрогнул.

— Вы забываете, княжна, что есть еще один человек, который готов за вас умереть! — заметил князь Сергей Сергеевич.

— Я не забываю этого, князь… и благодарю вас. Но судьба, видно, против того, чтобы этот человек сделался мне близким…

— Что вы говорите, княжна! — побледнел князь.

— По крайней мере, в скором времени. Вы, конечно, понимаете, что после всего случившегося нельзя думать о свадьбе ранее истечения года.

— Я понимаю это, — упавшим голосом проговорил князь.

— А год — много времени. Может все переменится. Вы уедете в Петербург.

— Я полагал, что и вам следовало бы ехать туда же. Жизнь здесь, полная тяжелых воспоминаний, немыслима.

— Вы правы, я тоже поеду туда.

— В качестве моей невесты государыня не откажет взять вас под свое покровительство.

— С этим я не согласна, князь. Что будет через год, я не знаю; если вы не изменитесь в ваших чувствах и возобновите ваше предложение, я, быть может, приму его, но теперь я освобождаю вас от вашего слова и надеюсь, что вы освободите и меня. Я написала дяде и найти покровительство государыни могу в качестве его племянницы или даже просто в качестве княжны Полторацкой.

Князь не верил своим ушам. Он сидел бледный, уничтоженный.