Неточные совпадения
Я иногда лежал в забытьи, в каком-то среднем состоянии между сном и обмороком; пульс почти переставал биться, дыханье было так слабо, что прикладывали зеркало к губам
моим, чтоб узнать, жив ли я; но я помню многое, что
делали со мной в то время и что говорили около меня, предполагая, что я уже ничего не вижу, не слышу и не понимаю, — что я умираю.
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи
моя мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет
делать все что может для
моего спасенья, — и снова клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие
мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
Она ходила за нами очень усердно, но, по закоренелому упрямству и невежеству, не понимала требований
моей матери и потихоньку
делала ей все наперекор.
Хотя матери
моей и не хотелось бы ночевать в Чувашах, которые по неопрятности своей были ей противны, но
делать было нечего, и последовало приказание: завернуть в чувашскую деревню для ночевки.
Отец как-то затруднялся удовлетворить всем
моим вопросам, мать помогла ему, и мне отвечали, что в Парашине половина крестьян родовых багровских, и что им хорошо известно, что когда-нибудь они будут опять наши; что его они знают потому, что он езжал в Парашино с тетушкой, что любят его за то, что он им ничего худого не
делал, и что по нем любят
мою мать и меня, а потому и знают, как нас зовут.
Возвращаясь домой, мы заехали в паровое поле, довольно заросшее зеленым осотом и козлецом, за что отец
мой сделал замечание Миронычу; но тот оправдывался дальностью полей, невозможностью гонять туда господские и крестьянские стада для толоки, и уверял, что вся эта трава подрежется сохами и больше не отрыгнет, то есть не вырастет.
За обедом нас всегда сажали на другом конце стола, прямо против дедушки, всегда на высоких подушках; иногда он бывал весел и говорил с нами, особенно с сестрицей, которую называл козулькой; а иногда он был такой сердитый, что ни с кем не говорил; бабушка и тетушка также молчали, и мы с сестрицей, соскучившись, начинали перешептываться между собой; но Евсеич, который всегда стоял за
моим стулом, сейчас останавливал меня, шепнув мне на ухо, чтобы я молчал; то же
делала нянька Агафья с
моей сестрицей.
По-видимому, пребывание двух двоюродных сестриц могло бы развеселить нас и
сделать нашу жизнь более приятною, но вышло совсем не так, и положение наше стало еще грустнее, по крайней мере,
мое.
Евсеич и нянька, которая в ожидании молодых господ (так называли в доме
моего отца и мать) начала долее оставаться с нами, — не знали, что и
делать.
Я торжествовал и не мог спокойно сидеть на
моих высоких кресельцах и непременно говорил на ухо сидевшему подле меня гостю, что все это маменька
делала сама.
Покуда дяди
мои одевались, Волков, от нечего
делать, зашел в столярную к Михею и начал, по обыкновению, дразнить его и мешать работать.
Я выудил уже более двадцати рыб, из которых двух не мог вытащить без помощи Евсеича; правду сказать, он только и
делал что снимал рыбу с
моей удочки, сажал ее в ведро с водой или насаживал червяков на
мой крючок: своими удочками ему некогда было заниматься, а потому он и не заметил, что одного удилища уже не было на мостках и что какая-то рыба утащила его от нас сажен на двадцать.
Мать отвечала, что она не знала, куда деваться от комаров, и только тут, вглядевшись в
мое лицо, она вскрикнула: «Посмотри-ка, что
сделали с тобою комары!
Я обыкновенно читал с таким горячим сочувствием, воображение
мое так живо воспроизводило лица любимых
моих героев: Мстиславского, князя Курбского и Палецкого, что я как будто видел и знал их давно; я дорисовывал их образы, дополнял их жизнь и с увлечением описывал их наружность; я подробно рассказывал, что они
делали перед сражением и после сражения, как советовался с ними царь, как благодарил их за храбрые подвиги, и прочая и прочая.
Я видел, что
моей матери все это было неприятно и противно: она слишком хорошо знала, что ее не любили, что желали ей
сделать всякое зло.
Сестрица
моя выучивала три-четыре буквы в одно утро, вечером еще знала их, потому что, ложась спать, я
делал ей всегда экзамен; но на другой день поутру она решительно ничего не помнила.
Боже
мой, да разве можно было это
сделать!..
Бабушка же и тетушка ко мне не очень благоволили, а сестрицу
мою любили; они напевали ей в уши, что она нелюбимая дочь, что мать глядит мне в глаза и
делает все, что мне угодно, что «братец — все, а она — ничего»; но все такие вредные внушения не производили никакого впечатления на любящее сердце
моей сестры, и никакое чувство зависти или негодования и на одну минуту никогда не омрачали светлую доброту ее прекрасной души.
Отец приказал
сделать мне голубятню или огромную клетку, приставленную к задней стене конюшни, и обтянуть ее старой сетью; клетка находилась близехонько от переднего крыльца, и я беспрестанно к ней бегал, чтоб посмотреть — довольно ли корму у
моих голубей и есть ли вода в корытце, чтобы взглянуть на них и послушать их воркованье.
Отец
мой пришел в отчаяние, и все уверения Михайлушки, что это ничего не значит, что дело окончательно должно решиться в сенате (это говорил и наш Пантелей), что тратиться в низших судебных местах — напрасный убыток, потому что, в случае выгодного для нас решения, противная сторона взяла бы дело на апелляцию и перенесла его в сенат и что теперь это самое следует
сделать нам, — нисколько не успокаивали
моего отца.
Я отпущу тебя домой невредимого, награжу казной несчетною, подарю цветочик аленькой, коли дашь ты мне слово честное купецкое и запись своей руки, что пришлешь заместо себя одну из дочерей своих, хорошиих, пригожиих; я обиды ей никакой не
сделаю, а и будет она жить у меня в чести и приволье, как сам ты жил во дворце
моем.
Неточные совпадения
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на
моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ…
Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Судья тоже, который только что был пред
моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это
сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не
сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать
моим чувствам, не то я смертью окончу жизнь свою».
Анна Андреевна. Но позвольте, я еще не понимаю вполне значения слов. Если не ошибаюсь, вы
делаете декларацию насчет
моей дочери?
Милон. А я завтра же, проводя вас, поведу
мою команду. Теперь пойду
сделать к тому распоряжение.