Неточные совпадения
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи
моя мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для
моего спасенья, — и снова
клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие
мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся на некоторое время.
Уже довольно поздно вечером, несмотря на
мои просьбы и слезы,
положили меня в карету и перевезли в ближайшую на дороге татарскую деревню, где и ночевали.
Мать скоро легла и
положила с собой
мою сестрицу, которая давно уже спала на руках у няньки; но мне не хотелось спать, и я остался посидеть с отцом и поговорить о завтрашней кормежке, которую я ожидал с радостным нетерпением; но посреди разговоров мы оба как-то задумались и долго просидели, не говоря ни одного слова.
Когда мы проезжали между хлебов по широким межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать, говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман; я хотел и ягоды
положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают
мое платье и что их надо кинуть».
Я проснулся уже тогда, когда Авенариус щупал
мою голову и пульс; он приказал отнести меня в детскую и
положить в постель; у меня сделался сильный жар и даже бред.
Я с волнением дожидался того времени, когда начнут стлать постели, и почувствовал большую радость, увидя, что
мои подушки
кладут на маменькину постель.
Так, не ошиблись вы: три клада // В сей жизни были мне отрада. // И первый
клад мой честь была, // Клад этот пытка отняла; // Другой был клад невозвратимый — // Честь дочери моей любимой. // Я день и ночь над ним дрожал: // Мазепа этот клад украл. // Но сохранил я клад последний, // Мой третий клад: святую месть. // Ее готовлюсь богу снесть.
— Слава Богу… Вот тетушка прислала вам ваше любимое мыло, розовое, — сказала она,
кладя мыло на стол и полотенца на ручки кресел.
— Небось некого в Сибири по дорогам грабить? — сказал Иоанн, недовольный настойчивостью атамана. — Ты, я вижу, ни одной статьи не забываешь для своего обихода, только и мы нашим слабым разумом обо всем уже подумали. Одежу поставят вам Строгоновы; я же
положил мое царское жалованье начальным и рядовым людям. А чтоб и ты, господин советчик, не остался без одежи, жалую тебе шубу с моего плеча!
«Господу, — говорю, — было угодно меня таким создать», — да с сими словами и опять заплакал; опять сердце, знаете, сжалось: и сержусь на свои слезы и плачу. Они же, покойница, глядели, глядели на меня и этак молчком меня к себе одним пальчиком и поманули: я упал им в ноги, а они
положили мою голову в колени, да и я плачу, и они изволят плакать. Потом встали, да и говорят:
Неточные совпадения
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более
моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души
моей. Если
мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я
полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Г-жа Простакова. А я тут же присяду. Кошелек повяжу для тебя, друг
мой! Софьюшкины денежки было б куды
класть…
Стародум. Ты знаешь, что я одной тобой привязан к жизни. Ты должна делать утешение
моей старости, а
мои попечении твое счастье. Пошед в отставку,
положил я основание твоему воспитанию, но не мог иначе основать твоего состояния, как разлучась с твоей матерью и с тобою.
Если позволите мне сказать мысль
мою, я
полагаю истинную неустрашимость в душе, а не в сердце.
"Прибыл я в город Глупов, — писал он, — и хотя увидел жителей, предместником
моим в тучное состояние приведенных, но в законах встретил столь великое оскудение, что обыватели даже различия никакого между законом и естеством не
полагают.