Неточные совпадения
Я иногда лежал в забытьи, в каком-то среднем состоянии между сном и обмороком; пульс почти переставал биться, дыханье
было так слабо, что прикладывали зеркало к губам моим, чтоб узнать, жив ли я; но я помню многое, что делали со мной в то время и что говорили около меня, предполагая, что я уже ничего не вижу, не слышу и не
понимаю, — что я умираю.
Я не спал, но чувствовал необыкновенную бодрость и какое-то внутреннее удовольствие и спокойствие, или, вернее сказать, я не
понимал, что чувствовал, но мне
было хорошо.
Сад, впрочем,
был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не
понимаю».
Мать рассказывала мне потом, что я
был точно как помешанный: ничего не говорил, не
понимал, что мне говорят, и не хотел идти обедать.
Она улыбнулась моим словам и так взглянула на меня, что я хотя не мог
понять выражения этого взгляда, но
был поражен им.
Что такое староста Мироныч — я хорошо
понял, а что такое барщина — по моим летам
понять мне
было трудно.
После ржаных хлебов пошли яровые, начинающие уже
поспевать. Отец мой, глядя на них, часто говорил с сожалением: «Не успеют нынче убраться с хлебом до ненастья; рожь
поспела поздно, а вот уже и яровые
поспевают. А какие хлеба, в жизнь мою не видывал таких!» Я заметил, что мать моя совершенно равнодушно слушала слова отца. Не
понимая, как и почему, но и мне
было жалко, что не успеют убраться с хлебом.
Я многого не
понимал, многое забыл, и у меня остались в памяти только отцовы слова: «Не вмешивайся не в свое дело, ты все дело испортишь, ты все семейство погубишь, теперь Мироныч не тронет их, он все-таки
будет опасаться, чтоб я не написал к тетушке, а если пойдет дело на то, чтоб Мироныча прочь, то Михайлушка его не выдаст.
Когда мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я заметил, что глаза ее наполнились слезами и на лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры отца с матерью, я догадывался, что мать не любит Багрова и что ей неприятно туда ехать, но я оставлял эти слова без понимания и даже без внимания и только в эту минуту
понял, что
есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою мать.
Мысль остаться в Багрове одним с сестрой, без отца и матери, хотя
была не новою для меня, но как будто до сих пор не понимаемою; она вдруг поразила меня таким ужасом, что я на минуту потерял способность слышать и соображать слышанное и потому многих разговоров не
понял, хотя и мог бы
понять.
Я уже
понимал, что мои слезы огорчат больную, что это
будет ей вредно — и плакал потихоньку, завернувшись в широкие полы занавеса, за высоким изголовьем кровати.
Она, например, не
понимала, что нас мало любят, а я
понимал это совершенно; оттого она
была смелее и веселее меня и часто сама заговаривала с дедушкой, бабушкой и теткой; ее и любили за то гораздо больше, чем меня, особенно дедушка; он даже иногда присылал за ней и подолгу держал у себя в горнице.
Я не
понимал, что должен
был произвесть мой рассказ над сердцем горячей матери; не
понимал, что моему отцу
было вдвойне прискорбно его слушать.
Впрочем, если б я и
понимал, я бы все рассказал настоящую правду, потому что
был приучен матерью к совершенной искренности.
Почему и кем
была исключена драматическая пиеса и песня в изданиях 1820 и 1846 годов, не
понимаю.
Тогда я ничего не
понимал и только впоследствии почувствовал, каких терзаний стоила эта твердость материнскому сердцу; но душевная польза своего милого дитяти, может
быть, иногда неверно понимаемая, всегда
была для нее выше собственных страданий, в настоящее время очень опасных для ее здоровья.
Волков стоял за дверью, тоже почти плакал и не смел войти, чтоб не раздражить больного; отец очень грустно смотрел на меня, а мать — довольно
было взглянуть на ее лицо, чтоб
понять, какую ночь она провела!
Теперь я рассказал об этом так, как узнал впоследствии; тогда же я не мог
понять настоящего дела, а только испугался, что тут
будут спорить, ссориться, а может
быть, и драться.
Наконец мать обратила на нас внимание и стала говорить с нами, то
есть собственно со мною, потому что сестра
была еще мала и не могла
понимать ее слов, даже скоро ушла в детскую к своей няне.
Я уже
понимал, как тяжело
было ему смотреть на умирающего своего отца.
Они, посидев и поболтав с нами, ушли, и, когда надобно
было ложиться спать, страх опять овладел мною и так выразился на моем лице, что мать
поняла, какую ночь проведу я, если не лягу спать вместе с нею.
Понял также и то, для чего мать напрасно обвиняла багровскую дворню,
понял, что в этом случае дворня
была выше некоторых своих господ.
Очень странно, что составленное мною понятие о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился в этом на опыте; даже мысль дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в голову, когда я шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего же дела, то
есть измерения земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не
понимал, как и все меня окружавшие.
Наконец все мало-помалу утихло, и прежде всего я увидел, что в комнате ярко светло от утренней зари, а потом
понял, что маменька жива,
будет здорова, — и чувство невыразимого счастия наполнило мою душу!
Из последних слов Параши я еще более
понял, как ужасно
было вчерашнее прошедшее; но в то же время я совершенно поверил, что теперь все прошло благополучно и что маменька почти здорова.
Я принял в другой раз на свою душу такие же приятные впечатления; хотя они
были не так уже новы и свежи и не так меня изумляли, как в первый раз, но зато я
понял их яснее и почувствовал глубже.
Она
была справедлива в поступках, правдива в словах, строга ко всем без разбора и еще более к себе самой; она беспощадно обвиняла себя в самых тонких иногда уклонениях от тех нравственных начал, которые
понимала; этого мало, — она поправляла по возможности свои ошибки.
Прасковьи Ивановны я не
понимал; верил на слово, что она добрая, но постоянно
был недоволен ее обращением со мной, с моей сестрой и братцем, которого она один раз приказала
было высечь за то, что он громко плакал; хорошо, что маменька не послушалась.
Легко
понять, что оно, сопровождаемое неуместной горячностью и уродливыми жестами,
было очень забавно.
После грозы, быстро пролетавшей, так
было хорошо и свежо, так легко на сердце, что я приходил в восторженное состояние, чувствовал какую-то безумную радость, какое-то шумное веселье; все удивлялись и спрашивали меня о причине, — я сам не
понимал ее, а потому и объяснить не мог.
Все это мой отец
понимал очень хорошо, но ослушаться Прасковьи Ивановны и не исполнить обещания —
было невозможно.
Это напомнило мне давнопрошедшие истории с Волковым; и хотя я с некоторой гордостью думал, что
был тогда глупеньким дитятей, и теперь
понимал, что семилетняя девочка не может
быть невестой сорокалетнего мужчины, но слово «невеста» все-таки неприятно щекотало мое ухо.
Сидя в диванной и внимательно слушая, о чем говорили, чему так громко смеялись, я не мог
понять, как не скучно
было говорить о таких пустяках?
Я пробовал даже сидеть в гостиной подле играющих в карты, но и там мне
было скучно, потому что я не
понимал игры, не
понимал слов и не
понимал споров играющих, которые иногда довольно горячились.
Выздоровление мое тянулось с неделю; но мне довольно
было этих дней, чтоб
понять и почувствовать материнскую любовь во всей ее силе.
Я уже стал постарше и
был способен
понять этот восторг,
понять любовь матери.
Словоохотливый хозяин долго и много говорил в этом роде; многого я не
понимал, но мать говорила, что все
было очень умно и зло.
Впрочем, и того, что я
понял,
было достаточно для меня; я вывел заключение и сделал новое открытие: крестьянин насмехался над барином, а я привык думать, что крестьяне смотрят на своих господ с благоговением и все их поступки и слова считают разумными.