Неточные совпадения
Георгий Дмитриевич. Да? Нет, завтра, голубчик.
Любовь ты моя, волнение мое, светлое
безумие мое, — как я могу хоть один взгляд оторвать от тебя… Я говорю, а сам ничего не понимаю. Если бы Коромыслов сейчас не ушел… Да улыбнись же, свет мой тихий.
С тем же
безумием любви, каким была проникнута его ненависть, Николай рванулся к отцу, увлекая за собой Ниночку. И все трое, сбившиеся в один живой плачущий комок, обнажившие свои сердца, потрясенные, они на миг стали одним великим существом с единым сердцем и единой душой.
Поэтому творение есть абсолютно-свободное, лишь в себе самом имеющее смысл и основу, абсолютно-самобытное движение божественной любви, любовь ради любви, ее святое безумие. Dieu est fou de l'homme [Бог помешан на человеке (фр.).], — вспоминает Шеллинг дерзновенно-проникновенное выражение французского писателя: с
безумием любви Бог хочет «друга» (другого), а этим другом может быть только человек.
Неточные совпадения
— Наоборот: ты не могла сделать лучше, если б хотела
любви от меня. Ты гордо оттолкнула меня и этим раздражила самолюбие, потом окружила себя тайнами и раздражила любопытство. Красота твоя, ум, характер сделали остальное — и вот перед тобой влюбленный в тебя до
безумия! Я бы с наслаждением бросился в пучину страсти и отдался бы потоку: я искал этого, мечтал о страсти и заплатил бы за нее остальною жизнью, но ты не хотела, не хочешь… да?
И кто взвесил, кто подумал о том, что и что было в этом сердце, пока мать переходила страшную тропу от
любви до страха, от страха до отчаяния, от отчаяния до преступления, до
безумия, потому что детоубийство есть физиологическая нелепость.
— Нет. Из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней и самой полной, каждое мгновение сверкает
любовь и…
безумие… самая искренняя и безмерная
любовь и —
безумие! Напротив, из-за
любви, которую она ко мне чувствует, тоже искренно, каждое мгновение сверкает ненависть, — самая великая! Я бы никогда не мог вообразить прежде все эти… метаморфозы.
Ее
любовь к сыну была подобна
безумию, смешила и пугала меня своей силой, которую я не могу назвать иначе, как яростной силой. Бывало, после утренней молитвы, она встанет на приступок печи и, положив локти на крайнюю доску полатей, горячо шипит:
«Да, вот оно как, — печально размышлял Кожемякин, идя домой, — вот она жизнь-то, не спрятаться, видно, от неё никому. Хорошо он говорил о добре, чтобы — до
безумия! Марк Васильев, наверное, до
безумия и доходил. А Любовь-то как столкнула нас…»