Неточные совпадения
И, приглядевшись, видишь,
что одна дверь неплотно закрыта,
и в щель идет яркий свет,
и за дверью громко
и тревожно
говорят двое, мужчина
и женщина.
Что-то, извиняясь,
говорит назад, в свою комнату,
и приотворяет дверь.
Георгий Дмитриевич. Оставайтесь. (Брезгливо
и резко.) Как вы не поймете, коллега,
что сейчас не может быть посторонних. Смешно
и дико: только сейчас чуть не был убит человек, смерть еще стоит в углу, а он
говорит: посторонний, лишний! Когда все спокойно, тогда он не лишний, а как только нужно, как только что-нибудь случилось… Нелепость какая!
Георгий Дмитриевич. Нет.
И вы подумайте:
что нужно пережить, испытать человеку, такому, как я, чтобы взять револьвер
и… Да, о
чем я сейчас
говорил? Да: я
говорил,
что ночь. Вот где ночь (бьет себя по лбу), понимаете? — вот где ночь. Да
что там делают с детьми, бьют их
что ли! Это невозможно.
Алексей. Нет, надо. Некрасиво так-то бегать.
Что, брат, ни
говори, а пиджак — это приличие,
и человек без пиджака… (Уходит в кабинет.)
Георгий Дмитриевич. Вот
что, мама: я знаю, вам это неприятно сейчас… Пойдите, посмотрите,
что там дети, как их одевают
и вообще. Только, пожалуйста, мама, ни слова не
говорите… Екатерине Ивановне: достаточно…
Георгий Дмитриевич (смеется). Да, да! В том-то
и ужас, Алеша, в том-то
и ужас,
что он очень услужлив
и даже мил — даже мил. Он всегда под рукою,
и еще то приятно,
что над ним всегда можно посмеяться, поострить… Впрочем, я, кажется, сейчас не могу
говорить.
Георгий Дмитриевич. Одним словом, она была с ним на свидании, у него в номерах. Она
говорит,
что ходила затем, чтобы дать ему по морде,
и дала! Он, видишь ли, уже два года пристает к ней, умоляет, пишет письма…
Георгий Дмитриевич. Да вот — почему? Потому, видишь ли,
что она ему
и писала
и говорила, да он не верит.
Георгий Дмитриевич. Солгала. Я ничего не стал
говорить ей, но, Алеша,
что со мной было в тот вечер! Ко мне приклеилась эта подлая улыбка, — ведь она была не без хитрости, Алеша! —
и ничем не могу стереть ее! Лежу на диване
и плачу, а сам у… у… улыбаюсь. (Отходит в угол, некоторое время стоит лицом к стене).
Георгий Дмитриевич. Пусти, тебе
говорю. Руки прочь! — как ты смеешь мешать.
И что это вы, господа, воображаете, кто вам дал право здесь распоряжаться? Этот дом мой, слышишь?
И детские пустые — мои,
и вот это пустое (бьет себя в грудь) — мое. А, мама! Ты это откуда?
Что это ты тащишь? Смотрите, она что-то тащит.
Екатерина Ивановна. Ты другой. Я понимаю,
что ты
говоришь, но ты другой. Милый, об этом совсем не надо
говорить, но я только немного… Слушай: когда я лежала — в больнице, потом уже, то мне было… так стыдно
и страшно… Нет, не могу!
Георгий Дмитриевич. Да, не надо, не надо.
И вот еще
что, Катя: об этом совсем
и никогда не надо
говорить.
Лиза. То-то,
что неизвестно: он
говорит, да я ему не верю. Ах, как мне надоела вся эта таинственность, никто не смотрит прямо, а все в сторону,
и такая скука!
Коромыслов.
И пальчики холодные.
И, знаете
что, Лизочка: давайте-ка с вами ничего не
говорить о Екатерине Ивановне. Да, да! Вы уже не девочка,
и обманывать вас театром
и вообще как-нибудь я не хочу, да, пожалуй,
и не обманешь уже… а
говорить всю правду тоже не стоит. Может быть, оно
и рано, а то еще как-нибудь не так скажешь… нет, не стоит. Когда нужно будет, сами увидите.
Коромыслов. Вы лжете, Екатерина Ивановна, послушайте меня… Я — много в жизни видавший человек, но
и мне порой… жутко смотреть на вас.
Что делается с вами, я ума не могу приложить, смотрю
и теряюсь. Конечно, я не требую от вас полной откровенности, но, дорогая! — попробуйте, просто попробуйте
поговорить со мной. Я не муж, со мной можно все
говорить.
Коромыслов. Почему ты не выгонишь Ментикова? Прости,
что я
говорю так прямо, но мы с тобою не маленькие,
и в прятки нам играть нечего… Кстати, на какие средства живет Ментиков? Я его как-то спросил, а он отвечает: «Я — джентльмен
и личным трудом денег не зарабатываю». А мне именно кажется,
что он мордой зарабатывает.
Коромыслов. Наверное, плачет, как кошка, где-нибудь на чердаке, между стропилами.
И вот пойми —
чего ей надо? Понял —
и вот тебе святая,
и красота,
и чистота,
и неземное блаженство, а не понял — ну,
и полезай к черту в пекло. Ты пробовал
говорить с ней прямо?
Георгий Дмитриевич. Да? Не могу. Походим, Павел. Знаешь, мне сейчас очень приятно,
что мы с тобою так
говорим, наконец… по-мужски.
И у тебя так красиво, не то,
что у меня дома. За этим окном улица?
Из прежних знакомых трое, кроме Екатерины Ивановны: Ментиков, очень довольный
и веселый, АлексейиЛиза. Лиза сидит одна в темном углу, тревожно прислушивается к разговорам; Алексей, одетый в штатское, бродит по мастерской, иронически
и вызывающе относится ко всему,
что говорят и делают художники. У него выросла небольшая бородка…
Торопец. А я тебе
говорю,
что в ней Саломеи нет
и ни на грош. Саломея… Это, брат, такое… у нее, брат, в одних глазах столько этакого,
что так тут
и сгоришь, как соломенная хата. А это
что? — девица из немецкой портерной. Са-а-ломея!
Алексей(смеясь). На эшафот? Странное искусство…
и вообще странные у вас разговоры, Павел Алексеевич! Не забудь же, Катя,
что мне нужно с тобой
поговорить.
Ментиков. Мечтаете? Мечты, мечты, где ваша сладость… Эх, Лизавета Ивановна! Вы ангел чистоты
и невинности,
и вы не можете этого понять,
что нас гонит к алкоголю, одиноких
и бесприютных мужчин. Ведь я буквально один, или как
говорит Демон: опять один! Эх, Лизавета Ивановна!.. Лизочка…
Екатерина Ивановна. А я
говорю дать… Чей это стакан, все равно (пьет). Кто
говорит,
что Алеша — пророк? (Пьет.) Алеша такой же дрянь-мальчишка,
и если я захочу, я заставлю ползать его по земле, как собаку. Лизочка, посмотри, какие они все смешные
и глупые, посмотри… Вот этот (показывая на Тепловского) очень хочет, чтобы я… но я ни-ни-ни… Я здесь царица, а они все мои рабы,
и все хотят одного:
и вы,
и вы,
и вы…
Что это за мальчишка?
Екатерина Ивановна. Нет, как он смеет
говорить, чтобы я его поцеловала? Я честная женщина
и… Вы знаете,
что он три раза стрелял в меня
и хотел убить, но честная женщина, я ему никогда не изменяла… Я так тогда испугалась, когда он достал револьвер: Господи, думаю, неужели он хочет меня убить? Налейте мне вина…
Екатерина Ивановна. Нет, серьезно, я раз хотела выброситься в это окно. Вы не верите — как это глупо… А я вам
говорю,
что хотела
и Богу уже помолилась… нет, струсила… Струсила… Лизочка, посмотри — я голая совсем… отчего это?