Неточные совпадения
Одна
идет к юго-западу и образует хребет Богатую Гриву, протянувшийся вдоль всего полуострова Муравьева-Амурского, а
другая ветвь направляется к югу и сливается с высокой грядой, служащей водоразделом между реками Даубихе и Сучаном [Су-чан — площадь, засеваемая растением су-цзы, из которого добывают так называемое травяное масло.].
От Шкотова вверх по долине Цимухе сначала
идет проселочная дорога, которая после села Новороссийского сразу переходит в тропу. По этой тропе можно выйти и на Сучан, и на реку Кангоузу [Сан — разлившееся озеро.], к селу Новонежину. Дорога несколько раз переходит с одного берега реки на
другой, и это является причиной, почему во время половодья сообщение по ней прекращается.
На
другой день мы продолжали наш путь. Долина суживалась, и
идти становилось труднее. Мы
шли целиной и только заботились о том, чтобы поменьше кружить.
Ущелье, по которому мы
шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили
другие такие же ущелья. Из них с шумом бежала вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд
шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к земле и разбирал листву руками.
На
другой день, когда я проснулся, все люди были уже на ногах. Я отдал приказание седлать лошадей и, пока стрелки возились с вьюками, успел приготовить планшет и
пошел вперед вместе с гольдом.
Осенью в пасмурный день всегда смеркается рано. Часов в пять начал накрапывать дождь. Мы прибавили шагу. Скоро дорога разделилась надвое. Одна
шла за реку,
другая как будто бы направлялась в горы. Мы выбрали последнюю. Потом стали попадаться
другие дороги, пересекающие нашу в разных направлениях. Когда мы подходили к деревне, было уже совсем темно.
От описанного села Казакевичево [Село Казакевичево основано в 1872 году.] по долине реки Лефу есть 2 дороги. Одна из них, кружная,
идет на село Ивановское,
другая, малохоженая и местами болотистая,
идет по левому берегу реки. Мы выбрали последнюю. Чем дальше, тем долина все более и более принимала характер луговой.
Некоторые
шли в обратном направлении,
другие — наискось в сторону.
Лошади уже отабунились, они не лягались и не кусали
друг друга. В поводу надо было вести только первого коня, а прочие
шли следом сами. Каждый из стрелков по очереди
шел сзади и подгонял тех лошадей, которые сворачивали в сторону или отставали.
Пошли дальше. Теперь Паначев
шел уже не так уверенно, как раньше: то он принимал влево, то бросался в
другую сторону, то заворачивал круто назад, так что солнце, бывшее дотоле у нас перед лицом, оказывалось назади. Видно было, что он
шел наугад. Я пробовал его останавливать и расспрашивать, но от этих расспросов он еще более терялся. Собран был маленький совет, на котором Паначев говорил, что он пройдет и без дороги, и как подымется на перевал и осмотрится, возьмет верное направление.
Идя по линии затесок, мы скоро нашли соболиные ловушки. Некоторые из них были старые,
другие новые, видимо, только что выстроенные. Одна ловушка преграждала дорогу. Кожевников поднял бревно и сбросил его в сторону. Под ним что-то лежало. Это оказались кости соболя.
Одна
пошла влево,
другая — прямо в лес. Первая мне показалась малохоженой, а вторая — более торной. Я выбрал последнюю.
По мере того как мы удалялись от фанзы, тропа становилась все хуже и хуже. Около леса она разделилась надвое. Одна, более торная,
шла прямо, а
другая, слабая, направлялась в тайгу. Мы стали в недоумении. Куда
идти?
Конная
идет на Янмутьхоузу (приток Улахе), а
другая тропа после шестого брода подымается налево в горы.
Посидев еще немного, я
пошел дальше. Все время мне попадался в пути свежеперевернутый колодник. Я узнал работу медведя. Это его любимейшее занятие. Слоняясь по тайге, он подымает бурелом и что-то собирает под ним на земле. Китайцы в шутку говорят, что медведь сушит валежник, поворачивая его к солнцу то одной, то
другой стороной.
Реки Уссурийского края обладают свойством после каждого наводнения перемещать броды с одного места на
другое. Найти замытую тропу не так-то легко. На розыски ее были посланы люди в разные стороны. Наконец тропа была найдена, и мы весело
пошли дальше.
Чем более мы углублялись в горы, тем порожистее становилась река. Тропа стала часто переходить с одного берега на
другой. Деревья, упавшие на землю, служили природными мостами. Это доказывало, что тропа была пешеходная. Помня слова таза, что надо придерживаться конной тропы, я удвоил внимание к югу. Не было сомнения, что мы ошиблись и
пошли не по той дороге. Наша тропа, вероятно, свернула в сторону, а эта, более торная, несомненно, вела к истокам Улахе.
Другой горный хребет
шел параллельно Сихотэ-Алиню, за ним текла, вероятно, Улахе, но ее не было видно.
Предоставив им заниматься своим делом, я
пошел побродить по тайге. Опасаясь заблудиться, я направился по течению воды, с тем чтобы назад вернуться по тому же ручью. Когда я возвратился на женьшеневую плантацию, китайцы уже окончили свою работу и ждали меня. К фанзе мы подошли с
другой стороны, из чего я заключил, что назад мы
шли другой дорогой.
С Крестовой горы можно было хорошо рассмотреть все окрестности. В одну сторону
шла широкая долина Вай-Фудзина. Вследствие того что около реки Сандагоу она делает излом, конца ее не видно. Сихотэ-Алинь заслоняли теперь
другие горы. К северо-западу протянулась река Арзамасовка. Она загибала на север и терялась где-то в горах. Продолжением бухты Тихой пристани является живописная долина реки Ольги, текущей параллельно берегу моря.
Хребет, по которому мы теперь
шли, состоял из ряда голых вершин, подымающихся одна над
другою в восходящем порядке. Впереди, в 12 км, перпендикулярно к нему
шел другой такой же хребет. В состав последнего с правой стороны входила уже известная нам Тазовская гора. Надо было достигнуть узла, где соединялись оба хребта, и оттуда начать спуск в долину Сандагоу.
15 июля, рано утром, я выступил в дорогу, взяв с собою Мурзина, Эпова и Кожевникова. Ночевали мы в селе Пермском, а на
другой день
пошли дальше.
Один
идет через село Пермское, а
другой — по реке Поддеваловке, названной так потому, что после дождей на размытой дороге образуется много ям — ловушек.
Утром на следующий день я
пошел осматривать пещеры в известковых горах с правой стороны Арзамасовки против устья реки Угловой. Их две: одна вверху на горе, прямая, похожая на шахту, длина ее около 100 м, высота от 2,4 до 3,6 м,
другая пещера находится внизу на склоне горы. Она спускается вниз колодцем на 12 м, затем
идет наклонно под углом 10°. Раньше это было русло подземной реки.
Землистая, сильно избитая, лишенная растительности тропа привела нас к Сихотэ-Алиню. Скоро она разделилась. Одна
пошла в горы,
другая направилась куда-то по правому берегу Лиственничной. Здесь мы отаборились. Решено было, что двое из нас
пойдут на охоту, а остальные останутся на биваке.
К утру я немного прозяб. Проснувшись, я увидел, что костер прогорел. Небо еще было серое; кое-где в горах лежал туман. Я разбудил казака. Мы
пошли разыскивать свой бивак. Тропа, на которой мы ночевали,
пошла куда-то в сторону, и потому пришлось ее бросить. За речкой мы нашли
другую тропу. Она привела нас к табору.
После полудня вновь погода стала портиться. Опасаясь, как бы опять не
пошли затяжные дожди, я отложил осмотр Ли-Фудзина до
другого, более благоприятного случая. Действительно, ночью полил дождь, который продолжался и весь следующий день. 21 июля я повернул назад и через 2 суток возвратился в пост Ольги.
От залива Владимира на реку Тадушу есть 2 пути. Один
идет вверх по реке Хулуаю, потом по реке Тапоузе и по Силягоу (приток Тадушу);
другой (ближайший к морю) ведет на Тапоузу, а затем горами к устью Тадушу. Я выбрал последний, как малоизвестный.
На
другой день, распростившись со стариком, мы
пошли вверх по реке. Погода нам благоприятствовала. Несмотря на то, что небо было покрыто кучевыми облаками, солнце светило ярко.
Подъем на Сихотэ-Алинь крутой около гребня. Самый перевал представляет собой широкую седловину, заболоченную и покрытую выгоревшим лесом. Абсолютная высота его равняется 480 м. Его следовало бы назвать именем М. Венюкова. Он прошел здесь в 1857 году, а следом за ним, как по проторенной дорожке,
пошли и
другие. Вечная
слава первому исследователю Уссурийского края!
Пока люди собирали имущество и вьючили лошадей, мы с Дерсу, наскоро напившись чаю и захватив в карман по сухарю,
пошли вперед. Обыкновенно по утрам я всегда уходил с бивака раньше
других. Производя маршрутные съемки, я подвигался настолько медленно, что через 2 часа отряд меня обгонял и на большой привал я приходил уже тогда, когда люди успевали поесть и снова собирались в дорогу. То же самое было и после полудня: уходил я раньше, а на бивак приходил лишь к обеду.
Он потрясал в воздухе своей винтовкой. В таком возбужденном состоянии я никогда его не видывал. В глазах Дерсу была видна глубокая вера в то, что тигр, амба, слышит и понимает его слова. Он был уверен, что тигр или примет вызов, или оставит нас в покое и уйдет в
другое место. Прождав 5 минут, старик облегченно вздохнул, затем закурил свою трубку и, взбросив винтовку на плечо, уверенно
пошел дальше по тропинке. Лицо его снова стало равнодушно-сосредоточенным. Он «устыдил» тигра и заставил его удалиться.
Около Черных скал тропа разделилась. Одна (правая)
пошла в горы в обход опасного места, а
другая направилась куда-то через реку. Дерсу, хорошо знающий эти места, указал на правую тропу. Левая, по его словам,
идет только до зверовой фанзы Цу-жун-гоу [Цун-жун-гоу — поляна в лесу около реки.] и там кончается.
На
другой день мы
пошли вверх по реке Дананце. Она длиной около 50 км.
Не доходя 10 км до перевала, тропа делится на две. Одна
идет на восток,
другая поворачивает к югу. Если
идти по первой, то можно выйти на реку Динзахе, вторая приведет на Вангоу (притоки Тадушу). Мы выбрали последнюю. Тропа эта пешеходная, много кружит и часто переходит с одного берега на
другой.
Через 10 минут подошли вьюки. Первое, что я сделал, — это смазал ушиб раствором йода, затем освободил одну лошадь, а груз разложил по
другим коням. На освободившееся седло мы посадили Дерсу и
пошли дальше от этого проклятого места.
У последней земледельческой фанзы тропа разделяется. Одна
идет низом, по болотам, прямо к морю,
другая — к броду на Тютихе, в 5 км от устья.
Долина Тютихе — денудационная; она слагается из целого ряда котловин, замыкаемых горами. Проходы из одной котловины в
другую до того узки, что трудно усмотреть, откуда именно течет река. Очень часто какой-нибудь приток мы принимали за самое Тютихе, долго
шли по нему и только по направлению течения воды узнавали о своей ошибке.
Китайская заездка устраивается следующим образом: при помощи камней река перегораживается от одного берега до
другого, а в середине оставляется небольшой проход. Вода просачивается между камнями, а рыба
идет по руслу к отверстию и падает в решето, связанное из тальниковых прутьев. 2 или 3 раза в сутки китаец осматривает его и собирает богатую добычу.
От хозяина фанзы мы узнали, что находимся у подножия Сихотэ-Алиня, который делает здесь большой излом, а река Тютихе течет вдоль него. Затем он сообщил нам, что дальше его фанзы
идут 2 тропы: одна к северу, прямо на водораздельный хребет, а
другая — на запад, вдоль Тютихе. До истоков последней оставалось еще 12 км.
На
другой день, 7 сентября, мы продолжали наше путешествие. От китайского охотничьего балагана
шли 2 тропы: одна — вниз, по реке Синанце, а
другая — вправо, по реке Аохобе (по-удэгейски — Эhе, что значит — черт). Если бы я
пошел по Синанце, то вышел бы прямо к заливу Джигит. Тогда побережье моря между реками Тютихе и Иодзыхе осталось бы неосмотренным.
С Тютихе на Аохобе можно попасть и
другой дорогой. Расстояние между ними всего только 7 км. Тропа начинается от того озерка, где мы с Дерсу стреляли уток. Она
идет по ключику на перевал, высота которого равна 310 м. Редколесье по склонам гор, одиночные старые дубы в долинах и густые кустарниковые заросли по увалам — обычные для всего побережья. Спуск на Аохобе в 2 раза длиннее, чем подъем со стороны Тютихе. Тропа эта продолжается и далее по побережью моря.
Многие охотники рассказывают о том, что они били медведя без всякого страха, и выставляют при этом только комичные стороны охоты. По рассказу одних, медведь убегает после выстрела;
другие говорят, что он становится на задние лапы и
идет навстречу охотнику, и что в это время в него можно влепить несколько пуль. Дерсу не соглашался с этим. Слушая такие рассказы, он сердился, плевался, но никогда не вступал в пререкания.
Я
пошел к
другому — опять то же.
Около болот тропа разделилась. Одна
пошла влево к горам, а
другая по намывной полосе прибоя. Эта последняя привела нас к небольшой, но глубокой протоке, которой озеро Долгое сообщается с морем.
Когда на
другой день я поднялся, солнце было уже высоко. Напившись чаю, мы взяли свои котомки и
пошли к перевалу. Здесь тропа долгое время
идет по хребту, огибая его вершины то с одной, то с
другой стороны. Поэтому кажется, что она то подымается, то опускается и как будто пересекает несколько горных отрогов.
Слияние Сицы и Дунцы происходит в 10 км от моря. Здесь долина Санхобе разделяется на 2 части, из которых одна
идет на север (Дунца), а
другая — на запад (Сица).
Во время пути я наступил на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился в ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно быть, не всю. Вероятно, кончик ее остался в ране, потому что на
другой день ногу стало ломить. Я попросил Дерсу еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот день я
шел, зато ночью нога сильно болела. До самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро стало ясно, что на ноге у меня образовался большой нарыв.
Та к как при ходьбе я больше упирался на пятку, то сильно натрудил и ее.
Другая нога устала и тоже болела в колене. Убедившись, что дальше я
идти не могу, Дерсу поставил палатку, натаскал дров и сообщил мне, что
пойдет к китайцам за лошадью. Это был единственный способ выбраться из тайги. Дерсу ушел, и я остался один.
За рекой все еще бушевало пламя. По небу вместе с дымом летели тучи искр. Огонь
шел все дальше и дальше. Одни деревья горели скорее,
другие — медленнее. Я видел, как через реку перебрел кабан, затем переплыл большой полоз Шренка; как сумасшедшая, от одного дерева к
другому носилась желна, и, не умолкая, кричала кедровка. Я вторил ей своими стонами. Наконец стало смеркаться.