Само явление Пушкина возможно было потому, что Петр «вздернул Россию на дыбы», приобщил к мировой культуре и уготовил русскому народу удел великого народа. Но маленький Евгений не хотел принять великой судьбы народа, он в ужасе отступил перед жертвами, которых требует
эта судьба.
Неточные совпадения
И то, как воспринимаются массами
эти заклинательные слова о «буржуазии» и «буржуазности», внушает опасение не только за
судьбу России, русского государства, русского народного хозяйства, но — в тысячу раз важнее — за
судьбу души русского народа, души женственной, податливой и хрупкой, не прошедшей суровой школы самодисциплины и самоуправления.
Это очень глубокий конфликт труда количественного с трудом качественным,
это — трагическое для
судьбы России столкновение «народа» с «культурой».
В страшную минуту, решающую
судьбу народа, когда соединилась война с революцией, у русского народа нет своего слова, он говорит на чужом языке, произносит чужие слова — «интернационализм», «социализм» и т. д., искажая европейский смысл
этих слов, выговаривая их на ломаном языке.
Есть три основные страсти, которые могут быть пробуждены в народе и могут стать двигателями его исторической
судьбы,
это — страсть национально-классовая, страсть национальная и страсть религиозная.
Важно не только то, чтобы народная воля была выражена и чтобы в согласии с ней определилась
судьба России, но и то, чтобы
эта народная воля была направлена на добро, чтобы ею владела Божья правда, а не диавольская ложь.
И вот народ
этот, когда особенно сгустилась тьма в нем и вокруг него и когда он душевно болен, призывается решать
судьбы русского государства, определять жизнь грядущих поколений.
Воля народа должна решить
судьбу всего народа,
судьбу России, и она не может быть в
этот ответственный момент раздробленной, в ней должна быть цельность, озаренность идеей единой России.
Лишь в меру преодоления
этой тьмы народ призывается к активной исторической жизни, к определению
судеб государства.
Если в старой России, до революции, церковь была долгое время в рабстве у самодержавного государства и управлялась деспотически то Победоносцевым, то Григорием Распутиным, если после революционного переворота церковь бессильна справиться с безбожной народной стихией и не может иметь определяющего влияния на
судьбу России, то
это означает не немощь той Церкви Христовой, которой не одолеют и врата адовы, а немощь церковного народа, духовное падение народа, слабость веры, утерю религиозной верности.
Она искала, отчего происходит эта неполнота, неудовлетворенность счастья? Чего недостает ей? Что еще нужно? Ведь
это судьба — назначение любить Обломова? Любовь эта оправдывается его кротостью, чистой верой в добро, а пуще всего нежностью, нежностью, какой она не видала никогда в глазах мужчины.
— Бабушка! — с радостью воскликнул Райский. — Боже мой! она зовет меня: еду, еду! Ведь там тишина, здоровый воздух, здоровая пища, ласки доброй, нежной, умной женщины; и еще две сестры, два новых, неизвестных мне и в то же время близких лица… «барышни в провинции! Немного страшно: может быть, уроды!» — успел он подумать, поморщась… — Однако еду:
это судьба посылает меня… А если там скука?
Неточные совпадения
Дело сестричек (
это было филантропическое, религиозно-патриотическое учреждение) пошло было прекрасно, но с
этими господами ничего невозможно сделать, — прибавила графиня Лидия Ивановна с насмешливою покорностью
судьбе.
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная
судьба, что оба Алексеи, не правда ли?), Алексей не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он не едет? Он добр, он сам не знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах,
это ей, девочке моей, будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна,
это даже лучше. Он приедет, ему больно будет видеть ее. Отдайте ее.
И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые люди сами должны устраивать свою
судьбу, он не могла верить
этому, как не могла бы верить тому, что в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
— Ну, доктор, решайте нашу
судьбу, — сказала княгиня. — Говорите мне всё. «Есть ли надежда?» — хотела она сказать, но губы ее задрожали, и она не могла выговорить
этот вопрос. — Ну что, доктор?…
— Так-то и единомыслие газет. Мне
это растолковали: как только война, то им вдвое дохода. Как же им не считать, что
судьбы народа и Славян… и всё
это?