Поразительно, что именно внутри
христианского мира наиболее развилась воинская, рыцарская этика, столь сталкивающаяся с этикой евангельской.
Но от рыцарства же пошел нравственный институт дуэли, который основан на нехристианском, родовом понятии чести, охраняемой кровью, и он представляет парадокс в
христианском мире.
Розанов, которого нужно признать величайшим критиком христианского лицемерия в отношении к полу, верно говорит, что в
христианском мире, т. е. в мире христианской социальной обыденности, охраняется не брак, не семья, не содержание, не реальность, а форма, обряд бракосочетания, закон.
Мы постоянно видим такое символическое братство в
христианском мире, напр., в среде духовенства, и оно роковым образом вырождается в условное лицемерие.
Неточные совпадения
Христианское сознание преодолевает рок в античном смысле слова, освобождает человеческий дух от власти
мира, власти космических сил.
Шелер установил четыре типа антропологических учений: 1) еврейско-христианский, творение человека Богом и грехопадение; 2) антично-греческий, человек, как носитель разума; 3) естественнонаучный, человек, как продукт эволюции животного
мира; 4) теория декаданса, возникновение сознания, разума, духа как биологический упадок, ослабление жизни.
Антропология
христианская должна раскрыться как учение о человеке-творце, носящем образ и подобие Творца
мира.
Этика же
христианская более индивидуальна, чем социальна, для нее человеческая душа стоит больше, чем все царства
мира.
Право раскрыто языческим римским
миром, и
мир христианский реципировал римское право.
«Добрые дела», как дела закона, ничего общего не имеют с Евангелием и с
христианским откровением, они остаются в
мире дохристианском.
В основе евангельской,
христианской этики лежит безусловное признание значения всякой человеческой души, которая стоит дороже царств
мира, самоценности личности как образа и подобия Божьего.
Но
христианскому человечеству было непосильно провести ее в жизнь, ибо это значило бы стать «по ту сторону добра и зла», которыми живет
мир.
Христианская мораль, нестерпимая для
мира, возможна лишь потому, что она есть мораль богочеловеческая, что есть взаимодействие человека и Бога.
Тайна творчества раскрывается в библейско-христианском мифе о творении
мира Богом.
Толстой правдиво обличает в
христианском духовном
мире недостойную любовь к сильным и властвующим, к богатым, к царским дворцам, к генералам и пр. и справедливо видит тут страшную ложь.
Границы эти установлены христианством,
христианским освобождением от власти
мира.
Но духовная проповедь
мира и братства народов есть дело
христианское, и
христианская этика должна оспаривать его у рационалистического пасифизма.
Но от греко-римского
мира осталась положительная идея ценности качественного аристократически творческого труда, которая должна быть согласована с библейско-христианской идеей священно-аскетического значения труда и равенства всех людей перед Богом.
Техника имеет свою эсхатологию, обратную
христианской, — завоевание
мира и организацию жизни без Бога и без духовного перерождения человека.
Мир христианский выдвинул идеал святого, т. е. целостного преображения и просветления человека, явления новой твари, победившей ветхую природу.
Гипотетически Н. Федоров прав, что человек и
мир перешли бы в вечную жизнь без катастрофы конца и страшного суда, если бы человечество объединилось братски для общего дела осуществления
христианской правды и для воскрешения всех умерших.
Задача эта многим представлялась весьма темною и даже вовсе непонятною, но тем не менее члены терпеливо выслушивали, как Зайончек, стоя в конце стола перед составленною им картою «
христианского мира», излагал мистические соображения насчет «рокового разветвления христианства по свету, с таинственными божескими целями, для осуществления которых Господь сзывает своих избранных».
Неточные совпадения
— Я прошу простить мне этот экскурс в область философии древнего
мира. Я сделал это, чтоб напомнить о влиянии стоиков на организацию
христианской морали.
Идея нового человека, нового Адама, нового рождения есть
христианская идея, ее не знал античный
мир.
И хотя невозможен в
христианском человечестве исключительный национальный мессианизм, отрицающий саму идею человечества, мессианизм ветхозаветный, но возможен преображенный новозаветный мессианизм, исходящий от явления Мессии всему человечеству и всему
миру.
И думается, что для великой миссии русского народа в
мире останется существенной та великая
христианская истина, что душа человеческая стоит больше, чем все царства и все
миры…
Это и есть истина
христианского лишь персонализма, незнакомая древнему, дохристианскому
миру.