Чистая трагедия возникает, когда люди совершенно свободны и когда происходит столкновение ценностей — ценности любви с
ценностью свободы, или творческого призвания, или высшей ценности любви к Богу и божественному совершенству, когда приходится бороться за вечный богоподобный образ человека, с которым любовь связана, но с которым она может и вступить в конфликт.
Неточные совпадения
«Этика» Н. Гартмана, наиболее интересная в философской литературе нашего времени, представляется мне принципиально несостоятельной, потому что идеальные
ценности у него висят в безвоздушном пространстве и нет антропологии, нет онтологии, которая объяснила бы, откуда берется у человека
свобода, откуда у него сила для осуществления в мире
ценностей.
Человек есть посредник между миром неподвижных идеальных
ценностей и природным миром, в котором нет телеологии и в который человек своей
свободой должен внести цель и
ценность, почерпнутую из небытийственного идеального мира.
Постулируя атеизм как нравственное требование, укрепляющее
свободу человека в осуществлении
ценностей, Н. Гартман неизбежно должен прийти к утверждению бессилия
ценности и добра, т. е. в конце концов к идеализму нормативному.
Но ведь
свобода человека может быть понята не только как оправдание человека добродетелями, вытекающими из его свободной воли, т. е. как возможность осуществить норму,
свобода может быть понята и как творческая сила человека, как создание
ценностей.
Более рафинированные формы атеизма, как, напр., у Н. Гартмана, [См. его «Ethik».] основаны на конфликте идеи человеческой
свободы и человеческого творчества
ценностей и идеи Бога.
Поэтому в христианской мысли очень остро ставится вопрос об отношении Бога и
свободы, Бога и добра,
свободы и
ценности.
Но есть другая проблема, еще более беспокойная, — проблема отношения
свободы и
ценности,
свободы и добра.
Можно ли сказать, что
свободе человека предстоит добро, идеальная
ценность, идеальная норма, которые должны быть реализованы и неисполнение которых есть зло.
Но настоящая
свобода не есть
свобода в исполнении закона, а есть
свобода творчества нового, творчества
ценностей.
Творческая
свобода определяет
ценность.
Мир
ценностей не есть неподвижный, идеальный мир, возвышающийся над человеком и
свободой, он есть мир подвижный и творимый.
Но также можно сказать, что несоединимо со
свободой и нравственной жизнью и учение Гартмана об идеальных
ценностях, которые человек должен свободно реализовать в мире.
Нравственная
свобода есть
свобода личности, а не
ценности.
Ценность не предопределяет и не детерминирует, поэтому она соединима со
свободой личности.
Н. Гартман очень серьезно ставит вопрос о
свободе человека и творчестве
ценностей.
Но, как я уже говорил, остается непонятным, откуда у человека берется
свобода, откуда берется сила человека творить
ценности.
Прав Н. Гартман, что телеологическая точка зрения в этике ведет к отрицанию нравственной
свободы человека и утверждает необходимость, хотя сам он не вполне преодолевает телеологическую точку зрения в своем учении об идеальных
ценностях.
Для этики творчества
свобода означает не принятие закона добра, а индивидуальное творчество добра и
ценности.
Человек иногда жертвует любовью, в которой видит величайшую
ценность и благо, во имя
ценности другого порядка, во имя сохранения особенным образом понятой
свободы, во имя семейных привязанностей, во имя жалости к другим людям, страдающим от этой любви.
Но и наоборот, человек может пожертвовать несомненной
ценностью своей
свободы и своего дела в мире,
ценностью семьи и
ценностью сострадания к людям во имя бесконечной
ценности любви.
Трагические конфликты жизни разрешаются для нее творческой
свободой человека, и область «нравственного» расширяется, т. е. приобретает нравственное значение и то, что не относится обычно к
ценностям нравственного порядка, что связано с
ценностями иного порядка.
Свобода духа есть
ценность верховная, но она не обладает верховной силой в мире социальной обыденности.
Роковое и греховное в старом государстве и роковое и греховное в коррелятивной ему революции одинаково враждебны
свободе духа, одинаково сталкиваются с бесконечной
ценностью личности, и столкновение это есть трагизм, непреодолимый в пределах греховного мира.
Его аристократический, идеалистический коммунизм есть совершенная тирания, отрицание всякой
свободы и
ценности личности.
Но эти экономические
ценности должны быть соподчинены иерархически более высоким
ценностям, и прежде всего
ценности человеческой личности и ее
свободе.
Зло должно и социально преодолеваться, но непременно с сохранением
ценности личности и духовной
свободы.
Этика творчества должна признать успехи техники положительной
ценностью и благом, обнаружением творческого призвания человека в мире и
свободы его духа.
Неточные совпадения
— Ну, да! А — что же? А чем иным, как не идеализмом очеловечите вы зоологические инстинкты? Вот вы углубляетесь в экономику, отвергаете необходимость политической борьбы, и народ не пойдет за вами, за вульгарным вашим материализмом, потому что он чувствует
ценность политической
свободы и потому что он хочет иметь своих вождей, родных ему и по плоти и по духу, а вы — чужие!
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней
свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной. Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную
ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
Коммюнотарность и соборность всегда признают
ценность личности и
свободу.
Я могу ограничить свою
свободу во имя жалости к людям, но могу это сделать только свободно, и только в этом случае это имеет
ценность.
Эти основоположные в жизни общества
ценности располагают географически: Советская Россия за социальную справедливость, Америка за
свободу.