Неточные совпадения
Для Достоевского вопрос этот решается
свободой, как основой мира, и Христом, т. е. принятием на себя страданий мира самим
Богом.
Остается вечной истиной, что человек в том лишь случае сохраняет свою высшую ценность, свою
свободу и независимость от власти природы и общества, если есть
Бог и Богочеловечество.
И это движение от человека к
Богу нужно понимать совсем не в смысле выбора, совершаемого человеком через
свободу воли, как это, например, понимает традиционное католическое сознание.
Огромная разница еще в том, что в то время как Руссо не остается в правде природной жизни и требует социального контракта, после которого создается очень деспотическое государство, отрицающее
свободу совести, Толстой не хочет никакого социального контракта и хочет остаться в правде божественной природы, что и есть исполнение закона
Бога.
Идея
Бога — отречение от человеческого разума, от справедливости и
свободы.
Я формулировал эту тему так, что не человек требует от
Бога свободы, а
Бог требует от человека
свободы и в этой
свободе видит достоинство богоподобия человека.
И эта трансцендентность Бога,
свобода Бога от мировой необходимости, от всякой объектности есть источник свободы человека, есть самая возможность существования личности.
Неточные совпадения
— Ну вот ей-Богу, — улыбаясь сказал Левин, — что не могу найти в своей душе этого чувства сожаления о своей
свободе!
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к последней
свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной.
Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
— Да, — забывая о человеке Достоевского, о наиболее свободном человеке, которого осмелилась изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но следует идти дальше Достоевского — к последней
свободе, к той, которую дает только ощущение трагизма жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно с одиночеством во вселенной? В пустоте, где только вещество и нет
бога?
Где Вера не была приготовлена, там она слушала молча и следила зорко — верует ли сам апостол в свою доктрину, есть ли у него самого незыблемая точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной
свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и поверить если не ему, то опыту. «И будем как
боги!» — прибавлял он насмешливо.
— И слава
Богу: аминь! — заключил он. — Канарейка тоже счастлива в клетке, и даже поет; но она счастлива канареечным, а не человеческим счастьем… Нет, кузина, над вами совершено систематически утонченное умерщвление
свободы духа,
свободы ума,
свободы сердца! Вы — прекрасная пленница в светском серале и прозябаете в своем неведении.