Марсель Пруст, посвятивший все свое творчество проблеме времени, говорит в завершительной своей книге Le temps retrouvé: «J’avais trop expérimenté l’impossibilité d’atteindre dans la réalité ce qui était au fond moi-même» [«Я никогда не достигал
в реальности того, что было в глубине меня» (фр.).].
Неточные совпадения
Я
в глубине души,
в более глубоком слое, чем умственные теории, поверил
в первичную
реальность духа и лишь во вторичную, отраженную, символически-знаковую
реальность внешнего, так называемого «объективного» мира, природного и исторического.
«Спиритуалист» изначально принимает дух как свободу, «материалист» же, изначально затрудненный
в признании
реальности духа, принимает его как авторитет.
Думаю, что особенность моей философии прежде всего
в том, что у меня иное понимание
реальности, чем у большей части философских учений.
Я всегда терпеть не мог «символов»
в человеческих обществах, условных знаков, титулов, мне они представлялись противными
реальностями.
Я делал вид, что нахожусь
в этих
реальностях внешнего мира, истории, общества, хотя сам был
в другом месте,
в другом времени,
в другом плане.
Я мог говорить о войне, о политике, об обыденной жизни так, как будто бы я верил, подобно многим людям,
в первичную, подлинную
реальность всего этого.
Никакие танки и разрушительные бомбардировки не могли убедить меня
в глубокой, первичной и последней
реальности происходящего
в мире.
Миф для меня не противоположен
реальности,
в нем есть реальный элемент.
Творческий акт человека нуждается
в материи, он не может обойтись без мировой
реальности, он совершается не
в пустоте, не
в безвоздушном пространстве.
Настоящая цель заключается
в победе самой
реальности над символом.
Я буду называть «правым» такое мнение, которое подчиняет и,
в сущности, порабощает человека, живое существо, способное страдать и радоваться, коллективным
реальностям государства и его могуществу, нации и национальному богатству, внешней авторитарной церковности и прочему.
Лишь субъект экзистенциален, лишь
в субъекте познается
реальность.
Я наиболее выразил это
в книгах «Дух и
реальность» и «О рабстве и свободе человека».
Победа эта совершилась
в субъекте, то есть
в подлинной перво-жизни и перво-реальности.
Я принужден жить
в эпоху,
в которой торжествует сила, враждебная пафосу личности, ненавидящая индивидуальность, желающая подчинить человека безраздельной власти общего, коллективной
реальности, государству, нации.
Он с большим сочувствием читал мою книгу «Дух и
реальность» и очень хорошо написал обо мне
в своей книге о Ш. Пеги, он видел
в моей идее об объективации некоторое родство с Пеги, что лишь отчасти верно.
Затем наступили очень тяжелые дни. Мать как будто решила договорить все не сказанное ею за пятьдесят лет жизни и часами говорила, оскорбленно надувая лиловые щеки. Клим заметил, что она почти всегда садится так, чтоб видеть свое отражение в зеркале, и вообще ведет себя так, как будто потеряла уверенность
в реальности своей.
Остается необъясненным, каким образом материальная реальность переходит
в реальность интеллектуального и духовного порядка, каким образом экономика может перейти в познание или нравственную оценку.
Суть ли идейные первоначала бытия лишь идеальные схемы, которые по содержанию беднее, суше, однообразнее, нежели они же в «смешении» с материей
в реальностях нашего мира, или же, напротив, им принадлежит реальность in sensu eminentissimo [В самом высшем смысле (лат.).], реальнейшая реальность, realitas realissima?
Неточные совпадения
И, как всякий человек
в темноте, Самгин с неприятной остротою ощущал свою
реальность. Люди шли очень быстро, небольшими группами, и, должно быть, одни из них знали, куда они идут, другие шли, как заплутавшиеся, — уже раза два Самгин заметил, что, свернув за угол
в переулок, они тотчас возвращались назад. Он тоже невольно следовал их примеру. Его обогнала небольшая группа, человек пять; один из них курил, папироса вспыхивала часто, как бы
в такт шагам; женский голос спросил тоном обиды:
Самгин был утомлен впечатлениями, и его уже не волновали все эти скорбные, испуганные, освещенные любопытством и блаженно тупенькие лица, мелькавшие на улице, обильно украшенной трехцветными флагами. Впечатления позволяли Климу хорошо чувствовать его весомость,
реальность. О причине катастрофы не думалось. Да,
в сущности, причина была понятна из рассказа Маракуева: люди бросились за «конфетками» и передавили друг друга. Это позволило Климу смотреть на них с высоты экипажа равнодушно и презрительно.
Она снова тихонько заплакала, а Самгин с угрюмым напряжением ощущал, как завязывается новый узел впечатлений. С поразительной
реальностью вставали перед ним дом Марины и дом Лидии, улица
в Москве, баррикада, сарай, где застрелили Митрофанова, — фуражка губернатора вертелась
в воздухе, сверкал магазин церковной утвари.
«Глупо. Но вспоминать — не значит выдумывать. Книга —
реальность, ею можно убить муху, ее можно швырнуть
в голову автора. Она способна опьянять, как вино и женщина».
Пение удалялось, пятна флагов темнели, ветер нагнетал на людей острый холодок;
в толпе образовались боковые движения направо, налево; люди уже, видимо, не могли целиком влезть
в узкое горло улицы, а сзади на них все еще давила неисчерпаемая масса,
в сумраке она стала одноцветно черной, еще плотнее, но теряла свою
реальность, и можно было думать, что это она дышит холодным ветром.