Неточные совпадения
Есть несколько типов
книг, написанных о себе
и своей жизни.
«Былое
и думы» Герцена — самая блестящая
книга воспоминаний.
Все эти типы
книг хотят с большей или меньшей правдивостью
и точностью рассказать о том, что было, запечатлеть бывшее.
Между фактами моей жизни
и книгой о них будет лежать акт познания, который меня более всего
и интересует.
Гёте написал
книгу о себе под замечательным заглавием «Поэзия
и правда моей жизни».
В
книге, написанной мной о себе, не будет выдумки, но будет философское познание
и осмысливание меня самого
и моей жизни.
Книга эта откровенно
и сознательно эгоцентрическая.
Главы
книги я распределил не строго хронологически, как в обычных автобиографиях, а по темам
и проблемам, мучившим меня всю жизнь.
Мной руководило желание написать эту
книгу с наибольшей простотой
и прямотой, без художественного завуалирования.
Но главное в
книге не это, главное — самопознание, познание собственного духа
и духовных исканий.
Психологически я себе объясняю, почему я всегда был неспособным учеником, несмотря на очень раннее мое умственное развитие
и на чтение
книг, которых в моем возрасте никто не читал.
И я, вероятно, срезался бы, если бы мне предложили конспектировать мою собственную
книгу.
При этом в
книге его, столь оклеветанной правыми кругами, есть сильный аскетический элемент
и большая чистота.
Даже старая знакомая
книга при перечитывании представлялась мне новой
и по-новому воспринималась мной.
При активном чтении
книг мысль моя обострялась
и во мне рождались мысли, иногда совсем непохожие на прочитанные, часто в отрицательной реакции на прочитанное.
Мистические
книги в собственном смысле я начал читать позже
и находил в них много родственного себе.
Сейчас отмечу с благодарностью некоторых авторов
и некоторые
книги.
В это же время я читал классическую
книгу Ольденбурга о буддизме,
и она произвела на меня сильное впечатление.
Вспоминаю еще потрясение, которое я испытал при чтении
книги Карлейля «Герои
и героическое в истории».
Я любил пророков
и книгу Иова, особенно любил греческую трагедию, Сервантеса, Шекспира, Гёте, Байрона, Гофмана, Диккенса, Бальзака, В. Гюго за его человечность, более всего любил Ибсена, поэзию Бодлера.
Большая часть моих
книг относится к философии истории
и этики, к метафизике свободы.
Конечно, в своих философских
книгах я прибегаю
и к дискурсивной мысли, но это имеет для меня лишь второстепенное
и подсобное значение.
Странно, что периоды ослабления творчества
и охлаждения у меня чаще бывали в молодости, особенно один такой период был,
и их почти не было под старость, когда я написал наиболее значительные свои
книги.
Впоследствии я написал
книги, которые формально я ставлю выше, в которых мысль была более развита
и более последовательна, терминология была более точна, но в
книге «Смысл творчества» я поднялся до высшей точки творческого горения.
Опыт парадоксальной этики», наиболее систематическая из моих
книг; «Я
и мир объектов.
Основы бого-человеческой духовности»
и самая радикальная, самая духовно революционная из моих
книг «О свободе
и рабстве человека.
Творчество
и объективация”
и книга “Экзистенциальная диалектика божественного
и человеческого”.
Со времени появления
книг Гейдеггера
и Ясперса,
и особенно Сартра во Франции экзистенциальная философия стала модной.
За это время я начал писать, написал свою первую статью
и первую
книгу «Субъективизм
и индивидуализм в общественной философии».
Первая
книга «Субъективизм
и индивидуализм в общественной философии» с большим предисловием П. Струве, который тоже совершенно повернул к идеализму
и спиритуализму, отражала мое миросозерцание того времени, но недостаточно выражала более интимные стороны моего отношения к жизни.
Книга представляет опыт синтеза марксизма в критической форме с идеалистической философией Канта
и отчасти Фихте.
В моей юношеской
и столь несовершенной
книге «Субъективизм
и индивидуализм в общественной философии» мне все-таки удалось поставить проблему, которая меня беспокоила всю жизнь
и которую я потом выразил в более совершенной форме.
В конце концов это привело меня к экзистенциальной философии,
и я выразил это потом в
книге «Я
и мир объектов».
В то время появились его первые
книги,
и меня особенно заинтересовала его
книга о Ницше
и Достоевском.
Когда я читал свой первый публичный доклад, который был главой моей
книги «Субъективизм
и индивидуализм в общественной философии», то мне сделали настоящую овацию.
Моя первая
книга «Субъективизм
и индивидуализм в общественной философии» вышла, когда я был в ссылке.
Наряду с моей
книгой две статьи способствовали моей дурной репутации в кругах марксистских
и вообще в кругах традиционной левой интеллигенции.
В статье, написанной в 1907 году
и вошедшей в мою
книгу «Духовный кризис интеллигенции», я довольно точно предсказал, что, когда в России настанет час настоящей революции, то победят большевики.
Его
книга о Л. Толстом
и Достоевском имела большое значение.
В его
книге о Л. Толстом
и Достоевском есть интересные страницы о художественном творчестве Толстого, но она представляет собой памфлет против Толстого.
Он разом
и очень восхищался моей
книгой,
и очень нападал на нее, усматривая в ней западный дух.
Очень несовершенная
книга «Новое религиозное сознание
и общественность» выразила мои тенденции религиозного анархизма.
Особенно заинтересовал меня Хомяков,
и я начал о нем готовить
книгу.
Об его
книге «Столп
и утверждение истины»,
книге блестящей, имевшей большой успех
и влияние в некоторых кругах, я написал статью под названием «Стилизованное православие».
Моя религиозная философия, которая была вполне осознана
и выражена лишь в
книге «Смысл творчества», отличалась от преобладающего течения.
Но я читал много богословских
книг, я хотел узнать
и определить, что такое «православие».
Во многих
книгах я развивал свою философию свободы, связанную
и с проблемой зла,
и с проблемой творчества.
С известного момента я начал много читать
книг по мистике,
и меня поражало сходство мистик всех времен
и всех религиозных вероисповеданий.
В этом кружке были В.А. Кожевников, друг Н. Федорова
и автор главной
книги о нем, человек необъятной учености, Ф.Д. Самарин, Б. Мансуров, осколки старого славянофильства, ректор Московской духовной академии епископ Федор, аскетического типа.
После Пророков,
книги Иова, Экклезиаста, Евангелий мои любимые духовные авторы германские мистики, более всего Я. Бёме
и Ангелус Силезиус, отчасти Таулер.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть
книг,
и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки,
и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом
и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Аммос Федорович. Нет, нет! Вперед пустить голову, духовенство, купечество; вот
и в
книге «Деяния Иоанна Масона»…
Была тут также лавочка // С картинами
и книгами, // Офени запасалися // Своим товаром в ней.
«А статских не желаете?» // — Ну, вот еще со статскими! — // (Однако взяли — дешево! — // Какого-то сановника // За брюхо с бочку винную //
И за семнадцать звезд.) // Купец — со всем почтением, // Что любо, тем
и потчует // (С Лубянки — первый вор!) — // Спустил по сотне Блюхера, // Архимандрита Фотия, // Разбойника Сипко, // Сбыл
книги: «Шут Балакирев» //
И «Английский милорд»…
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что
книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера //
И не милорда глупого — // Белинского
и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их
книги прочитать…