Неточные совпадения
Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда пил чай,
и уселся в своем кресле с
книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю
и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул у окна, он почувствовал что, как ни странно это было, он не расстался с своими мечтами
и что он без них жить не может.
Он читал
книгу, думал о том, что читал, останавливаясь, чтобы слушать Агафью Михайловну, которая без устали болтала;
и вместе с тем разные картины хозяйства
и будущей семейной жизни без связи представлялись его воображению.
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два года буду у меня в стаде две голландки, сама Пава еще может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на казовый конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за
книгу.
Неужели между мной
и этим офицером-мальчиком существуют
и могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме тех, что бывают с каждым знакомым?» Она презрительно усмехнулась
и опять взялась за
книгу, но уже решительно не могла понимать того, что читала.
Она знала тоже, что действительно его интересовали
книги политические, философские, богословские, что искусство было по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или лучше вследствие этого, Алексей Александрович не пропускал ничего из того, что делало шум в этой области,
и считал своим долгом всё читать.
Ровно в двенадцать, когда Анна еще сидела за письменным столом, дописывая письмо к Долли, послышались ровные шаги в туфлях,
и Алексей Александрович, вымытый
и причесанный, с
книгою под мышкой, подошел к ней.
Надо было покориться, так как, несмотря на то, что все доктора учились в одной школе, по одним
и тем же
книгам, знали одну науку,
и несмотря на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор был дурной доктор, в доме княгини
и в ее кругу было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное
и один может спасти Кити.
Вернувшись домой, Алексей Александрович прошел к себе в кабинет, как он это делал обыкновенно,
и сел в кресло, развернув на заложенном разрезным ножом месте
книгу о папизме,
и читал до часу, как обыкновенно делал; только изредка он потирал себе высокий лоб
и встряхивал голову, как бы отгоняя что-то.
С
книгой под мышкой он пришел наверх; но в нынешний вечер, вместо обычных мыслей
и соображений о служебных делах, мысли его были наполнены женою
и чем-то неприятным, случившимся с нею.
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей
и чувств, которых он не мог передать окружающим,
и теперь он изливал в Степана Аркадьича
и поэтическую радость весны,
и неудачи
и планы хозяйства,
и мысли
и замечания о
книгах, которые он читал,
и в особенности идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.
Он сидел в расстегнутом над белым жилетом сюртуке, облокотившись обеими руками на стол
и, ожидая заказанного бифстека, смотрел в
книгу французского романа, лежавшую на тарелке.
Он смотрел в
книгу только затем, чтобы не разговаривать с входившими
и выходившими офицерами,
и думал.
«Разумеется, я скажу, что Бетси прислала меня спросить, приедет ли она на скачки. Разумеется, поеду», решил он сам с собой, поднимая голову от
книги.
И, живо представив себе счастье увидать ее, он просиял лицом.
Вронский взглянул на них, нахмурился
и, как будто не заметив их, косясь на
книгу, стал есть
и читать вместе.
— Человек, хересу! — сказал Вронский, не отвечая,
и, переложив
книгу на другую сторону, продолжал читать.
— Ну, иди, иди,
и я сейчас приду к тебе, — сказал Сергей Иванович, покачивая головой, глядя на брата. — Иди же скорей, — прибавил он улыбаясь
и, собрав свои
книги, приготовился итти. Ему самому вдруг стало весело
и не хотелось расставаться с братом. — Ну, а во время дождя где ты был?
Алексей Александрович велел подать чай в кабинет
и, играя массивным ножом, пошел к креслу, у которого была приготовлена лампа
и начатая французская
книга о евгюбических надписях.
Почитав еще
книгу о евгюбических надписях
и возобновив интерес к ним, Алексей Александрович в 11 часов пошел спать,
и когда он, лежа в постели, вспомнил о событии с женой, оно ему представилось уже совсем не в таком мрачном виде.
Но он ясно видел теперь (работа его над
книгой о сельском хозяйстве, в котором главным элементом хозяйства должен был быть работник, много помогла ему в этом), — он ясно видел теперь, что то хозяйство, которое он вел, была только жестокая
и упорная борьба между им
и работниками, в которой на одной стороне, на его стороне, было постоянное напряженное стремление переделать всё на считаемый лучшим образец, на другой же стороне — естественный порядок вещей.
Простившись с дамами
и обещав пробыть завтра еще целый день, с тем чтобы вместе ехать верхом осматривать интересный провал в казенном лесу, Левин перед сном зашел в кабинет хозяина, чтобы взять
книги о рабочем вопросе, которые Свияжский предложил ему.
Дела эти вместе с остальным хозяйством, оставшимся на его руках, вместе с работой кабинетною над своею
книгой, так занимали всё лето Левина, что он почти
и не ездил на охоту.
Он перечитал
книги, данные ему Свияжским,
и, выписав то, чего у него не было, перечитал
и политико-экономические
и социалистические
книги по этому предмету
и, как он ожидал, ничего не нашел такого, что относилось бы до предпринятого им дела.
То же самое он видел
и в социалистических
книгах: или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался, еще бывши студентом, — или поправки, починки того положения дела, в которое поставлена была Европа
и с которым земледельческое дело в России не имело ничего общего.
Пообедав, Левин сел, как
и обыкновенно, с
книгой на кресло
и, читая, продолжал думать о своей предстоящей поездке в связи с
книгою.
Золотое сияние на красном фоне иконостаса,
и золоченая резьба икон,
и серебро паникадил
и подсвечников,
и плиты пола,
и коврики,
и хоругви вверху у клиросов,
и ступеньки амвона,
и старые почерневшие
книги,
и подрясники,
и стихари — всё было залито светом.
И как голодное животное хватает всякий попадающийся предмет, надеясь найти в нем пищу, так
и Вронский совершенно бессознательно хватался то за политику, то за новые
книги, то за картины.
Занятия его
и хозяйством
и книгой, в которой должны были быть изложены основания нового хозяйства, не были оставлены им; но как прежде эти занятия
и мысли показались ему малы
и ничтожны в сравнении с мраком, покрывшим всю жизнь, так точно неважны
и малы они казались теперь в сравнении с тою облитою ярким светом счастья предстоящею жизнью.
И прочтя несколько
книг антропологии, педагогики
и дидактики, Алексей Александрович составил себе план воспитания
и, пригласив лучшего петербургского педагога для руководства, приступил к делу.
Воспоминание о жене, которая так много была виновата пред ним
и пред которою он был так свят, как справедливо говорила ему графиня Лидия Ивановна, не должно было бы смущать его; но он не был спокоен: он не мог понимать
книги, которую он читал, не мог отогнать мучительных воспоминаний о своих отношениях к ней, о тех ошибках, которые он, как ему теперь казалось, сделал относительно ее.
— Нет, вы мне только скажите, Василий Лукич, — спросил он вдруг, уже сидя за рабочим столом
и держа в руках
книгу, — что больше Александра Невского? Вы знаете, папа получил Александра Невского?
— Ты гулял хорошо? — сказал Алексей Александрович, садясь на свое кресло, придвигая к себе
книгу Ветхого Завета
и открывая ее. Несмотря на то, что Алексей Александрович не раз говорил Сереже, что всякий христианин должен твердо знать священную историю, он сам в Ветхом Завете часто справлялся с
книгой,
и Сережа заметил это.
— Да чем же? — с тою же улыбкой продолжала Кити. — Разве ты тоже не делаешь для других?
И твои хутора,
и твое хозяйство,
и твоя
книга?…
Левин вызвался заменить ее; но мать, услыхав раз урок Левина
и заметив, что это делается не так, как в Москве репетировал учитель, конфузясь
и стараясь не оскорбить Левина, решительно высказала ему, что надо проходить по
книге так, как учитель,
и что она лучше будет опять сама это делать.
И он продолжал заниматься с Гришей уже не по-своему, а по
книге, а потому неохотно
и часто забывая время урока.
Анна без гостей всё так же занималась собою
и очень много занималась чтением —
и романов
и серьезных
книг, какие были в моде.
Она выписывала все те
книги, о которых с похвалой упоминалось в получаемых ею иностранных газетах
и журналах,
и с тою внимательностью к читаемому, которая бывает только в уединении, прочитывала их.
Он удивлялся ее знанию, памяти
и сначала, сомневаясь, желал подтверждения;
и она находила в
книгах то, о чем он спрашивал,
и показывала ему.
Она сидела в гостиной, под лампой, с новою
книгой Тэна
и читала, прислушиваясь к звукам ветра на дворе
и ожидая каждую минуту приезда экипажа.
Он
и попытался это делать
и ходил сначала в библиотеку заниматься выписками
и справками для своей
книги; но, как он говорил ей, чем больше он ничего не делал, тем меньше у него оставалось времени.
И, так просто
и легко разрешив, благодаря городским условиям, затруднение, которое в деревне потребовало бы столько личного труда
и внимания, Левин вышел на крыльцо
и, кликнув извозчика, сел
и поехал на Никитскую. Дорогой он уже не думал о деньгах, а размышлял о том, как он познакомится с петербургским ученым, занимающимся социологией,
и будет говорить с ним о своей
книге.
― Да вот написал почти
книгу об естественных условиях рабочего в отношении к земле, ― сказал Катавасов. ― Я не специалист, но мне понравилось, как естественнику, то, что он не берет человечества как чего-то вне зоологических законов, а, напротив, видит зависимость его от среды
и в этой зависимости отыскивает законы развития.
Львов в домашнем сюртуке с поясом, в замшевых ботинках сидел на кресле
и в pince-nez с синими стеклами читал
книгу, стоявшую на пюпитре, осторожно на отлете держа красивою рукой до половины испеплившуюся сигару.
— Смотря по нападениям. Впрочем, не угодно ли чаю? — Она поднялась
и взяла в руку переплетенную сафьянную
книгу.
Она услыхала порывистый звонок Вронского
и поспешно утерла эти слезы,
и не только утерла слезы, но села к лампе
и развернула
книгу, притворившись спокойною. Надо было показать ему, что она недовольна тем, что он не вернулся, как обещал, только недовольна, но никак не показывать ему своего горя
и, главное, жалости о себе. Ей можно было жалеть о себе, но не ему о ней. Она не хотела борьбы, упрекала его за то, что он хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы.
— Vous comprenez l’anglais? [Вы понимаете по-английски?] — спросила Лидия Ивановна
и, получив утвердительный ответ, встала
и начала перебирать на полочке
книги.
И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя
и зла
книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей всё то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть
и навсегда потухла.
Книга эта после тщательной отделки была издана в прошлом году
и разослана книгопродавцам.
Ни у кого не спрашивая о ней, неохотно
и притворно-равнодушно отвечая на вопросы своих друзей о том, как идет его
книга, не спрашивая даже у книгопродавцев, как покупается она, Сергей Иванович зорко, с напряженным вниманием следил за тем первым впечатлением, какое произведет его
книга в обществе
и в литературе.
Но прошла неделя, другая, третья,
и в обществе не было заметно никакого впечатления; друзья его, специалисты
и ученые, иногда, очевидно из учтивости, заговаривали о ней. Остальные же его знакомые, не интересуясь
книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней.
И в обществе, в особенности теперь занятом другим, было совершенное равнодушие. В литературе тоже в продолжение месяца не было ни слова о
книге.
Только в Северном Жуке, в шуточном фельетоне о певце Драбанти, спавшем с голоса, было кстати сказано несколько презрительных слов о
книге Кознышева, показывавших, что
книга эта уже давно осуждена всеми
и предана на всеобщее посмеяние.