Неточные совпадения
Потом, уже достигнув зрелого возраста, прочла она несколько
книг содержания романтического, да недавно еще, через посредство господина Лебезятникова, одну книжку «Физиологию» Льюиса [«Физиология» Льюиса —
книга английского философа
и физиолога Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной жизни», в которой популярно излагались естественно-научные идеи.] — изволите знать-с? — с большим интересом прочла,
и даже нам отрывочно вслух сообщала: вот
и все ее просвещение.
Мебель соответствовала помещению: было три старых стула, не совсем исправных, крашеный стол в углу, на котором лежало несколько тетрадей
и книг; уже по тому одному, как они были запылены, видно было, что до них давно уже не касалась ничья рука;
и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть не всю стену
и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях,
и служившая постелью Раскольникову.
— Оставь, я сам… — проговорил тот, взял перо
и расписался в
книге. Артельщик выложил деньги
и удалился.
Да я сам знаю,
и в тайне храню, сочинения два-три таких, что за одну только мысль перевесть
и издать их можно рублей по сту взять за каждую
книгу, а за одну из них я
и пятисот рублей за мысль не возьму.
— Я думаю, что у него очень хорошая мысль, — ответил он. — О фирме, разумеется, мечтать заранее не надо, но пять-шесть
книг действительно можно издать с несомненным успехом. Я
и сам знаю одно сочинение, которое непременно пойдет. А что касается до того, что он сумеет повести дело, так в этом нет
и сомнения: дело смыслит… Впрочем, будет еще время вам сговориться…
На комоде лежала какая-то
книга. Он каждый раз, проходя взад
и вперед, замечал ее; теперь же взял
и посмотрел. Это был Новый завет в русском переводе.
Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете.
«Лизавета! странно!» — подумал он. Все у Сони становилось для него как-то страннее
и чудеснее, с каждою минутой. Он перенес
книгу к свече
и стал перелистывать.
— Все об воскресении Лазаря, — отрывисто
и сурово прошептала она
и стала неподвижно, отвернувшись в сторону, не смея
и как бы стыдясь поднять на него глаза. Лихорадочная дрожь ее еще продолжалась. Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу
и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной
книги. Прошло минут пять или более.
Мне только очень досадно, что она в последнее время как-то совсем перестала читать
и уже не берет у меня больше
книг.
Надо было учиться, я
книги распродал; а на столе у меня, на записках да на тетрадях, на палец
и теперь пыли лежит.
Рвение имел, по ночам богу молился,
книги старые, «истинные» читал
и зачитывался.
Он подошел к столу, взял одну толстую запыленную
книгу, развернул ее
и вынул заложенный между листами маленький портретик, акварелью, на слоновой кости. Это был портрет хозяйкиной дочери, его бывшей невесты, умершей в горячке, той самой странной девушки, которая хотела идти в монастырь. С минуту он всматривался в это выразительное
и болезненное личико, поцеловал портрет
и передал Дунечке.
Он глубоко задумался о том: «каким же это процессом может так произойти, что он, наконец, пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж, почему ж
и нет? Конечно, так
и должно быть. Разве двадцать лет беспрерывного гнета не добьют окончательно? Вода камень точит.
И зачем, зачем же жить после этого, зачем я иду теперь, когда сам знаю, что все это будет именно так, как по
книге, а не иначе!»
Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта
книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии
и навязывать ему
книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни,
и она молча принесла ему
книгу. До сих пор он ее
и не раскрывал.
Генерал жил генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье; сам, разумеется, визитов не платил, говорил хрипло, читал
книги и имел дочь, существо невиданное, странное, которую скорей можно было почесть каким-то фантастическим видением, чем женщиной.
Хозяин игрушечной лавки начал в этот раз с того, что открыл счетную
книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидев внушительное трехзначное число. «Вот сколько вы забрали с декабря, — сказал торговец, — а вот посмотри, на сколько продано». И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть
книг,
и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки,
и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом
и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Аммос Федорович. Нет, нет! Вперед пустить голову, духовенство, купечество; вот
и в
книге «Деяния Иоанна Масона»…
Была тут также лавочка // С картинами
и книгами, // Офени запасалися // Своим товаром в ней.
«А статских не желаете?» // — Ну, вот еще со статскими! — // (Однако взяли — дешево! — // Какого-то сановника // За брюхо с бочку винную //
И за семнадцать звезд.) // Купец — со всем почтением, // Что любо, тем
и потчует // (С Лубянки — первый вор!) — // Спустил по сотне Блюхера, // Архимандрита Фотия, // Разбойника Сипко, // Сбыл
книги: «Шут Балакирев» //
И «Английский милорд»…
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что
книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера //
И не милорда глупого — // Белинского
и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их
книги прочитать…