Неточные совпадения
Такого рода книги связаны
с самой таинственной силой в человеке,
с памятью.
Так создавалось некоторое неравенство
с моими товарищами, которые всегда меня чувствовали барином.
Вспоминая прошлое, должен сказать, что единственный быт,
с которым у меня была какая-то связь, есть все-таки помещичий, патриархальный быт.
С детства я решил, что никогда не буду служить,
так как никогда не соглашусь подчиниться никакому начальству.
Я не вижу для него
такого последователя,
с которым он вскоре не порвал бы или которого сам бы не вдохновил на разрыв…
Этот разрыв принял у меня
такие формы, что я одно время предпочитал поддерживать отношения
с евреями, по крайней мере, была гарантия, что они не дворяне и не родственники.
Что меня всегда поражало,
так эта моя большая способность, чем у других интеллигентов, к общению
с простым народом.
Я остро чувствую конфликт любви-эроса
с любовью-жалостью,
так же как конфликт любви со свободой.
Тут я не только согласен
с Вл. Соловьевым, но думал
так всегда, до чтения Вл. Соловьева, и еще более
так чувствовал.
У меня всю жизнь было абсолютное презрение к
так называемому «общественному мнению», каково бы оно ни было, и я никогда
с ним не считался.
Я никогда не испытывал больше
такого чувства связи
с communauté [Сообщество, коллектив (фр.).], я был наименее индивидуалистически настроен.
Так прекратилось общение
с другими, и я мог читать.
По поводу моей статьи князь
С. Трубецкой сказал, что не согласился бы участвовать в сборнике, если бы знал, что там будет
такая ницшеанская статья.
Враждебное и нетерпимое отношение социал-демократов связано было
с тем, что они верующие догматики и в
таком качестве готовы были сжигать «еретиков».
Но двусмысленность и неосновательность
такого рода оценок, обнаружилась тем фактом, что «идеалистическая», порвавшая
с интеллигентским позитивизмом, группа, основавшая журнал «Вопросы жизни», активно участвовала в Союзе освобождения и в петербургском комитете Союза встречалась
с теми самыми представителями интеллигенции, которые обвиняли «идеалистов» в реакционности.
Но я все-таки убежден, что первым мистическим анархистом был я, и об этом я говорил
с Мережковскими и другими.
Мне казалось, что
такого рода мистический анархизм равнодушен к истине, утверждает свободу, не связанную
с истиной, и утверждает ее не для личности.
Так было и у нас, когда сходились
С. Булгаков, М.
От Флоренского пошла и софиология, хотя он не разработал и не развил ее
так, как потом
С. Булгаков.
У меня было
такое впечатление, что он сводил счеты за то, что, соглашаясь
с глазу на глаз, не будучи согласен, он отыгрывался в ругательных статьях.
Даже участие
таких людей, как
С. Булгаков и князь Е. Трубецкой, которые составляли большую часть документов собора, не могло поднять уровня.
Я был настроен
так воинственно, что не захотел поздороваться
с моей старой знакомой А.М. Коллонтай.
Я порвал отношения
с моими старыми друзьями В. Ивановым и М. Гершензоном,
так как видел в их поведении приспособление и соглашательство.
С большим трудом я объяснил следователю Чека, что
такое духовная культура и чем она отличается от материальной.
На трех докладах (о книге Шпенглера, о магии и мой доклад о теософии) было
такое необычайное скопление народа, что стояла толпа на улице, была запружена лестница, и я
с трудом проник в помещение и должен был объяснить, что я председатель.
Первый раз я был арестован в 20 году в связи
с делом
так называемого Тактического центра, к которому никакого прямого отношения не имел.
После моей длинной речи, которая, как мне впоследствии сказали, понравилась Дзержинскому своей прямотой, он все-таки задал мне несколько неприятных вопросов, связанных
с людьми.
Некоторые обвиняемые вели себя
с большим достоинством, но были и
такие, которые вели себя недостойно и унизительно.
К Живой церкви я относился отрицательно,
так как ее представители начали свое дело
с доносов на патриарха и Патриаршую церковь.
Вскоре после моего приезда в Берлин произошла встреча некоторых высланных
с некоторыми представителями эмиграции, принадлежавшими к
так называемому белому движению.
Но,
с другой стороны, и в них, в интимном общении
с теми, которые были мне во многом близки, я чувствовал все то же одиночество, все ту же невозможность сказать людям самое главное
так, чтобы они восприняли.
Это было сближение Православной церкви
с церковью Англиканской, представленной
так называемыми англо-католиками, наиболее близкими к православию.
Разговор
с ними бывал иногда поучителен, но он редко захватывал,
так как проходил мимо самого главного.
Уже категория бытия, которая играет
такую роль в истории философии, начиная
с Греции, есть продукт объективации мысли.
Такой тип философии совершенно ошибочно было бы смешивать
с философией прагматизма или
с философией жизни.
Я отрицаю одноплановое перевоплощение, то есть перевоплощение душ в этом земном плане,
так как вижу в этом противоречие
с идеей целостной личности.
Средний гуманный человек XIX века не поступил бы
так жестоко
с девами, не наполнившими своих светильников маслом,
с не приумножившим талантов, как хозяин в притчах.
Средний человек, средняя масса всегда определялась коллективностью, социальной группой, и
так было
с первобытных кланов.
Я думаю, что это отчасти связано
с тем, что у меня не было полного доверия к реальности,
так называемой «действительности».
Творческие подъемы гения,
так часто связанного
с несчастной жизнью на земле и не признанного, уходят в Царство Божье.
Так, например, во мне совмещается духовная революционность
с большой ролью привычки в моей жизни, анархизм по чувству и убеждению
с любовью к установившемуся порядку в своей жизни.
Когда в исторической перспективе начинают говорить и писать об умерших дурно и даже считают долгом
так говорить во имя правды, то потому, что умерший тут возвращается к земной истории, в которой добро перемешано со злом, свет
с тьмой.
Так я думал и 25 лет тому назад и очень расходился
с большей частью эмиграции.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я, брат, не
такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал
такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей
с маленькими гусенками, которые
так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в
таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Еще военный все-таки кажет из себя, а как наденет фрачишку — ну точно муха
с подрезанными крыльями.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит
с ног. Только бы мне узнать, что он
такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший
с другой стороны Бобчинский летит вместе
с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (
с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд
с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали,
так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!