Неточные совпадения
На Западе еще не почувствовали, что духовные силы России могут определять и преображать духовную
жизнь Запада, что
Толстой и Достоевский идут на смену властителям дум Запада для самого Запада и внутри его.
Духовное странствование есть в Лермонтове, в Гоголе, есть в Л.
Толстом и Достоевском, а на другом конце — у русских анархистов и революционеров, стремящихся по-своему к абсолютному, выходящему за грани всякой позитивной и зримой
жизни.
Очень характерно, что Л.
Толстой и тогда, когда писал «Войну и мир», и тогда, когда писал свои нравственно-религиозные трактаты, был безнадежно замкнут в кругу частной точки зрения на
жизнь, не желающей знать ничего, кроме индивидуальной
жизни, ее радостей и горестей, ее совершенств или несовершенств.
Жизнь историческая, национальная, задачи истории, борьба народов и царств, великие исторические люди — все это казалось Л.
Толстому несущественным, нереальным, обманчивой и внешней оболочкой
жизни.
Для
Толстого частная, растительно органическая
жизнь всегда реальнее и существеннее, чем
жизнь духовная, чем презираемое им культурное творчество, чем «науки и искусства».
По-другому, менее последовательно, чем Л.
Толстой, но также отвергла исторический и утверждала «частный» взгляд на
жизнь значительная часть русской интеллигенции в своем традиционном миросозерцании.
«Тополь знал, что умирает», «черемуха почуяла, что ей не жить». У Толстого это не поэтические образы, не вкладывание в неодушевленные предметы человеческих чувств, как делают баснописцы. Пусть не в тех формах, как человек, — но все же тополь и черемуха действительно знают что-то и чувствуют. Эту тайную их
жизнь Толстой живо ощущает душою, и жизнь эта роднит дерево с человеком.
Я был в полном недоумении. Но одно мне стало ясно: если бы в
жизни Толстой увидел упадочника-индуса, отдающего себя на корм голодной тигрице, — он почувствовал бы в этом только величайшее поругание жизни, и ему стало бы душно, как в гробу под землей.
На что уж Советская власть беспощадна ко всяким имущественным привилегиям, а и она вскоре после своего установления поспешила назначить исключительно-крупную пенсию — да еще не самому Толстому, тогда уже умершему, а его вдове, игравшей в последнем периоде
жизни Толстого весьма сомнительную роль.
Я был в полном недоумении. Но теперь я понимаю. Это Наташа возмутилась в его душе и сказала про самоотверженную девушку: «она — неимущий; в ней нет эгоизма, — и любовь ее пустоцветна». И теперь для меня совершенно несомненно: если бы в
жизни Толстой увидел упадочника-индуса, отдающего себя на корм голодной тигрице, он почувствовал бы в этом только величайшее поругание жизни, и ему стало бы душно, как в гробу под землей.
Неточные совпадения
Я поместил в этой книге только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе; в моих руках осталась еще
толстая тетрадь, где он рассказывает всю
жизнь свою. Когда-нибудь и она явится на суд света; но теперь я не смею взять на себя эту ответственность по многим важным причинам.
Но вы, как и большинство, слушаете голоса всех нехитрых истин сквозь
толстое стекло
жизни; они кричат, но вы не услышите.
Они казались стенами, заключившими
жизнь в самой
толще своей.
А
Толстой — человек мира, его читают все народы, —
жизнь бесчеловечна, позорна, лжива, говорит он.
Вслед за ним явился
толстый — и страховидный поэт с растрепанными и давно не мытыми волосами; узкобедрая девица в клетчатой шотландской юбке и красной кофточке, глубоко открывавшей грудь; синещекий, черноглазый адвокат-либерал, известный своей распутной
жизнью, курчавый, точно баран, и носатый, как армянин; в полчаса набралось еще человек пять.