Неточные совпадения
И после
того как философия была превращена Гегелем в идол, философия была свергнута, она пала так низко, как не падала еще никогда в
истории человеческого самосознания.
Теория Гарнака о
том, что догматы были рационализацией христианства, интеллектуализмом, внесением начал греческой философии, опровергается всей
историей Церкви, которая учит, что все догматы были мистичны и безумны, опытны и для разума человеческого антиномичны, ереси же были рационалистичны, человеческим разумом устраняли антиномичность, были выдумкой человеческой.
Но на
том же основании, на котором Кант не признается рационалистом, рационалистами должны быть признаны Эккерт и Бёме, блаженный Августин и Скотт Эригена, католики и православные, все верующие в Церковь и все, все
те, кого в
истории принято называть мистиками.
У риккертианцев получается очень смешной вывод: все мистики,
те мистики, которых знает
история, все эти Эккерты, Бемы, Сведенборги, Баадеры, Соловьевы, все они оказываются рационалистами.
Тот дифференцирующий процесс самосознания, которым наполнена
история философии, имел положительную миссию, он ко многому привел.
Но мистическая философия должна избежать
того крайнего и исключительного мистицизма, который отвергает сверхиндивидуальный Разум и его традиции в
истории и вместе с
тем поглощает индивидуальность, растворяет личность в хаотической стихии.
Понять смысл
истории мира значит понять провиденциальный план творения, оправдать Бога в существовании
того зла, с которого началась
история, найти место в мироздании для каждого страдающего и погибающего.
История лишь в
том случае имеет смысл, если будет конец
истории, если будет в конце воскресение, если встанут мертвецы с кладбища мировой
истории и постигнут всем существом своим, почему они истлели, почему страдали в жизни и чего заслужили для вечности, если весь хронологический ряд
истории вытянется в одну линию и для всего найдется окончательное место.
Если начальным в мировой
истории была свобода выбора добра и зла,
то конечным будет свобода утверждения добра, так как зло будет сознано как окончательное рабство.
Если без Христа-Логоса
история мира не имела бы смысла и оправдания,
то без Св.
Тот же диалектический процесс совершается в творении, но таинственно отраженным:
история мира проходит эпохи Отца, Сына и Духа.
Религиозный смысл этой диалектики
истории и составляет мою
тему, для которой я устанавливаю религиозно-философские посылки.
Смысл дохристианской
истории в
том и заключался, чтобы привести землю и человечество к Христу, подготовить мировую почву для принятия человечеством Христа.
Только однажды в
истории мира была дана возможность увидеть Бога в человеческом образе, и
то было чудом
истории, единственным по своему значению, чудесным фактом искупления и спасения.
Учение о богочеловечестве Христа, христологические догматы — факты, мистические факты вселенской
истории, а не теории, не умственные доктрины, не отвлеченные построения, как
то хотят представить рационалисты.
Если бы Христос явился как царь земли,
то этим
история мира закончилась бы, никакой дальнейшей
истории не могло бы быть.
Со стороны величайшее чудо
истории не видно, неверующему нельзя доказать, что Христос воскрес, тут нет доказательного насилия, но
тот, кто увидел это чудо, кто поверил в него,
тот знает, что мертвые встанут для вечной жизни.
В
истории мира произошел космический переворот, началось подлинно новое летосчисление, и не могут объяснить этой чудесной роли Иисуса
те, которые видят в Нем только человека, хотя бы и самого необыкновенного.
И весь крещеный христианский мир, даже потеряв высшее религиозное сознание
того, кто был Иисус, в мистической своей стихии чувствует, что в Нем скрыта великая тайна, что с Ним связана величайшая проблема мировой
истории.
Самые позитивные историки знают, что после Христа ось мировой
истории изменила свое направление; Христос стал
темой мировой
истории.
Христианская
история была прохождением через ряд искушений,
тех дьявольских искушений, которые были отвергнуты Христом в пустыне: искушением царством этого мира, искушением чудом и искушением хлебами.
Этот трагизм христианской
истории в
том коренился, что христианская религия все еще не была полным откровением, что не наступили еще времена для раскрытия положительной религиозной антропологии, монистической правды о земной судьбе человечества.
Учение о прогрессе, о смысле
истории неизбежно предполагает благодатное завершение
истории, конечный исход, конец
истории,
ту или иную эсхатологию; в эсхатологии — пафос религии прогресса, душа ее.
А вместе с
тем прогрессисты-позитивисты отрицают конец
истории, исповедуют религию плохой бесконечности, отсутствия конца во времени, бесконечного совершенствования.
Смысл мировой
истории не в благополучном устроении, не в укреплении этого мира на веки веков, не в достижении
того совершенства, которое сделало бы этот мир не имеющим конца во времени, а в приведении этого мира к концу, в обострении мировой трагедии, в освобождении
тех человеческих сил, которые призваны совершить окончательный выбор между двумя царствами, между добром и злом (в религиозном смысле слова).
Вот почему религиозный план
истории не есть непременно схематизм, как
то кажется позитивистам-номиналистам.
Христос уничтожил противоположность между человеческой свободой и божественной необходимостью, и христианские пророчества открывают конец
истории и путь к нему по
ту сторону этой противоположности.
Беда не в
том, что христианский мир отверг язычество, беда в
том, что христианская
история была двойственна, что мир стал язычески-христианским, что весь он был проникнут дуалистическим сознанием.
Страдание в религии Христа совсем не
то, что в религии буддийской, к которой слишком часто уклонялось христианство в
истории.
И христианская
история есть вместе с
тем вечный соблазн проникновения и внедрения порядка законнической необходимости в порядок благодатной свободы, соблазн смешения.
Та лишь мистика реальная и подлинная, для которой совершается преосуществление, преображение в мировом бытии, в мировой
истории, а не в индивидуальных только переживаниях.
Никогда еще мы не были так близки к окончательному осознанию
той религиозной истины, что не только Церковь как живая историческая плоть — мистична, но что мистична и сама
история с ее иррациональной плотью, и сама культура — мистична.
Творческое значение имеет ныне лишь
та мистика, которая связана с временами и сроками всемирной
истории, воспринимает смысл
истории и предчувствует конец
истории.
Наш национальный мистицизм XIX века, мистицизм Чаадаева, некоторых славянофилов, Достоевского, Вл. Соловьева и др.,
тем и ценен, что в нем так остро ставится проблема религиозного смысла
истории, проблема Востока и Запада, проблема национального мессианизма, т. е. в пределе своем проблема апокалиптическая.
Практическая жизненная программа для России может быть сосредоточена лишь вокруг проблемы Востока и Запада, может быть связана лишь с уготовлением себя к
тому часу
истории, в который столкновение восточного и западного мира приведет к разрешению судеб Церкви.
Но хвала
тому, кто своей
историей одинокой души обострил дилемму — «пистолет или подножье Креста» и пришел к подножью Креста через муки декадентства.
Он никогда не задумывается о социальной стороне
той католической религии, которую принимает, никогда не думает о связи католичества с мировой
историей.