Неточные совпадения
Был бл. Августин, но ведь возможно то
же нуменальное направление,
что и у бл. Августина, то
же качество жизни и без его гениальности.
Все,
что я скажу в этой книге, будет дерзающей попыткой сказать «что-то», а не «о чем-то», и дерзость свою я оправдываю так
же, как оправдывал ее Хомяков.
Теория Гарнака о том,
что догматы были рационализацией христианства, интеллектуализмом, внесением начал греческой философии, опровергается всей историей Церкви, которая учит,
что все догматы были мистичны и безумны, опытны и для разума человеческого антиномичны, ереси
же были рационалистичны, человеческим разумом устраняли антиномичность, были выдумкой человеческой.
Шеллинг и Вл. Соловьев больше признавали разум,
чем Спенсер и Милль,
чем Коген и Авенариус, и они
же больше признавали возможность чудесного.
В теософических течениях нашего времени нельзя не видеть возрождения гностицизма; это все то
же желание узнать, не поверив, узнать, ни от
чего не отрекаясь и ни к
чему не обязываясь, благоразумно подменив веру знанием.
Ведь слишком ясно,
что эмпиризм признает только опыт в рациональных пределах, к опыту
же не рациональному он относится отрицательно, как к мистике.
Вышло
же,
что не опыт повелевает эмпириками, а эмпирики повелевают опытом и ему навязывают свою рассудочность и ограниченность.
Знаменательно,
что Джемс, трезвый англосаксонец, признает за опытом святых и мистиков такой
же фактический характер, как и за всяким другим опытом.
Лишь рационалистическое рассечение целостного человеческого существа может привести к утверждению самодовлеющей теоретической ценности знания, но для познающего, как для существа живого и целостного, не рационализированного, ясно,
что познание имеет прежде всего практическую (не в утилитарном, конечно, смысле слова) ценность,
что познание есть функция жизни,
что возможность брачного познания основана на тождестве субъекта и объекта, на раскрытии того
же разума и той
же бесконечной жизни в бытии,
что и в познающем.
Гносеология сама по себе не в силах разрешить этого вопроса; она может лишь констатировать,
что знание всегда упирается в веру, дальнейшее
же углубление возможно лишь для метафизики.
Но все
же то,
что мы называем «знанием», и то,
что называем «верой», глубоко различается, и мы старались пролить свет на это различие.
Основное свойство Логоса, отличающее его от разума малого, — то,
что он присутствует в такой
же мере в объекте, как и в субъекте.
То,
что я скажу, по внешности покажется парадоксальным, но по существу неопровержимо: наука и религия говорят одно и то
же о чуде, согласны в том,
что в пределах порядка природы чудо невозможно и чуда никогда не было.
Мы
же полагаем,
что в безмерной области первичного, нерационализированного сознания есть царство света, а не только тьмы, космоса, а не только хаоса.
Знание потому есть жизнь самого бытия, и потому в самом бытии происходит то,
что происходит в знании, потому так,
что в познающем субъекте и в познаваемом объекте, в мышлении и в бытии живет и действует тот
же универсальный разум, Логос — начало божественное, возвышающееся над противоположностями.
Когда я говорю с братом по духу, у которого есть та
же вера,
что и у меня, мы не уславливаемся о смысле слов и не разделены словами, для нас слова наполнены тем
же реальным содержанием и смыслом, в наших словах живет Логос.
От меня
же требуют, чтобы я притворился,
что ничего не знаю и целиком завишу от формализма суждений и номинализма слов.
Человек потому постигает тайну вселенной,
что он одного с ней состава,
что в нем живут те
же стихии, действует тот
же разум.
Всякое допущение трансцендентности знания, т. е. предположение,
что бытие или отражается в субъекте неверно или верно отражается, для Лосского так
же абсурдно, как и предположение,
что познание есть лишь состояние нашего сознания.
Но сам
же Лосский помогает нам перенести вопрос о дефектах познания на почву онтологическую, увидеть корень зла в самом бытии, в самой живой действительности, а не в том,
что субъект конструирует объект и тем умерщвляет в нем жизнь.
Сфера интуитивного знания гораздо шире,
чем обычно думают, но все
же уже,
чем думает Лосский.
Не должна ли открыть философия будущего,
что в основе знания и в основе веры лежит одна и та
же интуиция, непосредственное восприятие вещей, «обличение вещей невидимых»?
Сознание
же наступает тогда, когда освобождается человек от лживой идеи,
что он лишь пленник у посторонней ему злой стихии,
что он обиженный внешней силой, когда возвращается человеку его высшее достоинство, повелевающее самого себя считать виновником своей судьбы и ответственным за зло.
Конец мировой трагедии так
же предвечно дан, как и ее начало; само время и все,
что в нем протекает, есть лишь один из актов трагедии, болезнь бытия в момент его странствования.
Болезнь эта прежде всего выразилась в том,
что все стало временным, т. е. исчезающим и возникающим, умирающим и рождающимся; все стало пространственным и отчужденным в своих частях, тесным и далеким, требующим того
же времени для охватывания полноты бытия; стало материальным, т. е. тяжелым, подчиненным необходимости; все стало ограниченным и относительным; третье стало исключаться, ничто уже не может быть разом А и не-А, бытие стало бессмысленно логичным.
Пусть умственно сравнивают Христа с Буддой, Сократом или Магометом, все
же в глубине чувствуют,
что это не то,
что с пришествием Христа изменился космический состав мира,
что вошла в мир сила не от мира сего,
что трансцендентное стало имманентным.
Великая правда этого соединения была в том,
что языческое государство признало благодатную силу христианской церкви, христианская
же церковь еще раньше признала словами апостола,
что «начальствующий носит меч не напрасно», т. е.
что власть имеет положительную миссию в мире (независимо от ее формы).
В современной «теософии» есть то
же рационалистическое бессилие,
что и в старых ересях, в старом гностицизме.
Его мучит то,
что «католицизм современный далек от мистики, потому
что религия католическая настолько
же низменна, насколько мистика высока».
Так
же принял католичество и Верлен: в католических стихах Верлена те
же переживания,
что и у Гюисманса.
Но то
же католичество было очагом культуры и творчества, с ним связана такая красота культуры,
что не сравнится с ней ничто, рожденное в недрах антирелигиозного движения, имевшее менее благородное происхождение.