Неточные совпадения
Изложив таким манером нечто в свое извинение, не могу не присовокупить,
что родной наш город Глупов, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь
же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только состоит,
что в Риме сияло нечестие, а у нас — благочестие, Рим заражало буйство, а нас — кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас — начальники.
Головотяпами
же прозывались эти люди оттого,
что имели привычки «тяпать» головами обо все,
что бы ни встретилось на пути.
Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда
же лгали, то прибавляли «да будет мне стыдно» и были наперед уверены,
что «стыд глаза не выест».
Таким образом взаимно разорили они свои земли, взаимно надругались над своими женами и девами и в то
же время гордились тем,
что радушны и гостеприимны.
С таким убеждением высказал он это,
что головотяпы послушались и призвали новото́ра-вора. Долго он торговался с ними, просил за розыск алтын да деньгу, [Алтын да деньга — старинные монеты: алтын в 6 денег, или в 3 копейки (ср. пятиалтынный — 15 коп.), деньга — полкопейки.] головотяпы
же давали грош [Грош — старинная монета в 2 копейки, позднее — полкопейки.] да животы свои в придачу. Наконец, однако, кое-как сладились и пошли искать князя.
— И будете вы платить мне дани многие, — продолжал князь, — у кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится, тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне
же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда
же пойду на войну — и вы идите! А до прочего вам ни до
чего дела нет!
— И тех из вас, которым ни до
чего дела нет, я буду миловать; прочих
же всех — казнить.
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, — старики седые и плакали горько,
что сладкую волю свою прогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда
же раздались заключительные стихи песни...
2) Ферапонтов, Фотий Петрович, бригадир. Бывый брадобрей оного
же герцога Курляндского. Многократно делал походы против недоимщиков и столь был охоч до зрелищ,
что никому без себя сечь не доверял. В 1738 году, быв в лесу, растерзан собаками.
Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было такое,
что нельзя было терять ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут
же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому
что умы еще были полны воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись,
что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Соображения эти показались до того резонными,
что храбрецы не только отреклись от своих предложений, но тут
же начали попрекать друг друга в смутьянстве и подстрекательстве.
Он не без основания утверждал,
что голова могла быть опорожнена не иначе как с согласия самого
же градоначальника и
что в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
[Ныне доказано,
что тела всех вообще начальников подчиняются тем
же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое тело, но не следует забывать,
что в 1762 году наука была в младенчестве.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или
же некоторое время молчать и выжидать,
что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и в то
же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Так, например, заседатель Толковников рассказал,
что однажды он вошел врасплох в градоначальнический кабинет по весьма нужному делу и застал градоначальника играющим своею собственною головою, которую он, впрочем, тотчас
же поспешил пристроить к надлежащему месту.
Смотритель подумал с минуту и отвечал,
что в истории многое покрыто мраком; но
что был, однако
же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя и не порожний, но все равно как бы порожний сосуд, а войны вел и трактаты заключал.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил,
что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове был городничий, имеющий вместо головы простую укладку, то, стало быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то
же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Сей последний, как человек обязательный, телеграфировал о происшедшем случае по начальству и по телеграфу
же получил известие,
что он за нелепое донесение уволен от службы.
Так, например, он говорит,
что на первом градоначальнике была надета та самая голова, которую выбросил из телеги посланный Винтергальтера и которую капитан-исправник приставил к туловищу неизвестного лейб-кампанца; на втором
же градоначальнике была надета прежняя голова, которую наскоро исправил Байбаков, по приказанию помощника городничего, набивши ее, по ошибке, вместо музыки вышедшими из употребления предписаниями.
Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де Сан-Кюлот (в Глупове она была известна под именем Устиньи Протасьевны Трубочистихи; впоследствии
же оказалась сестрою Марата [Марат в то время не был известен; ошибку эту, впрочем, можно объяснить тем,
что события описывались «Летописцем», по-видимому, не по горячим следам, а несколько лет спустя.
Утром помощник градоначальника, сажая капусту, видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились,
что даже подходили к нему, хлопали по плечу и в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда
же записал на бумажку.
Между тем дела в Глупове запутывались все больше и больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том,
что она два месяца жила у какого-то градоначальника в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку и только
что хотели спустить туда
же пятого Ивашку, как были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.
Дело в том,
что она продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности
же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
Но к полудню слухи сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною. В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша, Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе такую
же претензию заявила Матренка Ноздря. Обе основывали свои права на том,
что и они не раз бывали у градоначальников «для лакомства». Таким образом, приходилось отражать уже не одну, а разом трех претендентш.
Стал бригадир считать звезды («очень он был прост», — повторяет по этому случаю архивариус-летописец), но на первой
же сотне сбился и обратился за разъяснениями к денщику. Денщик отвечал,
что звезд на небе видимо-невидимо.
В ту
же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало оно не на кого другого, а на Митьку. Узнали,
что Митька напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир
же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял,
что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит,
что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Не пошли ему впрок ни уроки прошлого, ни упреки собственной совести, явственно предупреждавшей распалившегося старца,
что не ему придется расплачиваться за свои грехи, а все тем
же ни в
чем не повинным глуповцам.
Больше ничего от него не могли добиться, потому
что, выговоривши свою нескладицу, юродивый тотчас
же скрылся (точно сквозь землю пропал!), а задержать блаженного никто не посмел. Тем не меньше старики задумались.
При первом столкновении с этой действительностью человек не может вытерпеть боли, которою она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то
же время еще надеется,
что злодейство, быть может, пройдет мимо.
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та
же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба,
что и сказать невозможно.
Отписав таким образом, бригадир сел у окошечка и стал поджидать, не послышится ли откуда:"ту-ру! ту-ру!"Но в то
же время с гражданами был приветлив и обходителен, так
что даже едва совсем не обворожил их своими ласками.
Рад бы посторониться, прижаться к углу, но ни посторониться, ни прижаться нельзя, потому
что из всякого угла раздается все то
же"раззорю!", которое гонит укрывающегося в другой угол и там, в свою очередь, опять настигает его.
Это последнее действие до того поразило Бородавкина,
что он тотчас
же возымел дерзкую мысль поступить точно таким
же образом и относительно прованского масла.
Действовал он всегда большими массами, то есть и усмирял и расточал без остатка; но в то
же время понимал,
что одного этого средства недостаточно.
Но летописец, очевидно, и в свою очередь, забывает,
что в том-то, собственно, и заключается замысловатость человеческих действий, чтобы сегодня одно здание на"песце"строить, а завтра, когда оно рухнет, зачинать новое здание на том
же"песце"воздвигать.
Тут
же, кстати, он доведался,
что глуповцы, по упущению, совсем отстали от употребления горчицы, а потому на первый раз ограничился тем,
что объявил это употребление обязательным; в наказание
же за ослушание прибавил еще прованское масло. И в то
же время положил в сердце своем: дотоле не класть оружия, доколе в городе останется хоть один недоумевающий.
Очевидно,
что когда эти две энергии встречаются, то из этого всегда происходит нечто весьма любопытное. Нет бунта, но и покорности настоящей нет. Есть что-то среднее,
чему мы видали примеры при крепостном праве. Бывало, попадется барыне таракан в супе, призовет она повара и велит того таракана съесть. Возьмет повар таракана в рот, видимым образом жует его, а глотать не глотает. Точно так
же было и с глуповцами: жевали они довольно, а глотать не глотали.
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили,
что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал,
что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда
же, миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.
Только когда уж совсем рассвело, увидели,
что бьются свои с своими
же и
что сцена этого недоразумения происходит у самой околицы Навозной слободы.
На третий день сделали привал в слободе Навозной; но тут, наученные опытом, уже потребовали заложников. Затем, переловив обывательских кур, устроили поминки по убиенным. Странно показалось слобожанам это последнее обстоятельство,
что вот человек игру играет, а в то
же время и кур ловит; но так как Бородавкин секрета своего не разглашал, то подумали,
что так следует"по игре", и успокоились.
Волею-неволей Бородавкин должен был согласиться,
что поступлено правильно, но тут
же вспомнил про свой проект"о нестеснении градоначальников законами"и горько заплакал.
Только на осьмой день, около полдён, измученная команда увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил,
что великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда посылал сказать:"Иду на вы!" — и, руководствуясь этим примером, командировал своего ординарца к стрельцам с таким
же приветствием.
В это
же время, словно на смех, вспыхнула во Франции революция, и стало всем ясно,
что"просвещение"полезно только тогда, когда оно имеет характер непросвещенный.
Поэтому почти наверное можно утверждать,
что он любил амуры для амуров и был ценителем женских атуров [Ату́ры (франц.) — всевозможные украшения женского наряда.] просто, без всяких политических целей; выдумал
же эти последние лишь для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм, все-таки не упускало от времени до времени спрашивать: не пора ли начать войну?
И все сие совершается помимо всякого размышления; ни о
чем не думаешь, ничего определенного не видишь, но в то
же время чувствуешь какое-то беспокойство, которое кажется неопределенным, потому
что ни на
что в особенности не опирается.
Средние законы имеют в себе то удобство,
что всякий, читая их, говорит: «какая глупость!» — а между тем всякий
же неудержимо стремится исполнять их.
Хотя
же в Российской Державе законами изобильно, но все таковые по разным делам разбрелись, и даже весьма уповательно,
что большая их часть в бывшие пожары сгорела.
Произошло объяснение; откупщик доказывал,
что он и прежде был готов по мере возможности; Беневоленский
же возражал,
что он в прежнем неопределенном положении оставаться не может;
что такое выражение, как"мера возможности", ничего не говорит ни уму, ни сердцу и
что ясен только закон.
Хотя
же в последнее время, при либеральном управлении Микаладзе, обычай этот, по упущению, не исполнялся, но они не роптали на его возобновление, ибо надеялись,
что он еще теснее скрепит благожелательные отношения, существовавшие между ними и новым градоначальником.