Неточные совпадения
Капитан только что собрался
пить чай и сдал команду помощнику. Он поднялся из общей каюты первого класса, постоял в
дверях рубки и потом оглянулся вправо на пассажиров, ища кого-то глазами.
Беззвучно и жарко
было на этой площадке, где пахло теплыми старыми бревнами наружной стены. Только подальше за дощатой
дверью, приходившейся посредине галерейки, жужжал шмель.
Дверь была одностворчатая, обитая зеленой, местами облупившейся, клеенкой.
— Зачем же откладывать? — заговорила немного погромче Серафима и бросила долгий взгляд в сторону
двери, где через комнату лежал отец. — Ежели папенька проснется да посвежее
будет… вы бы ему напомнили. А то… не ровен час. Он сам же боится.
В гостиной, с
дверью, отворенной на обширную террасу,
было свежее, чем на воздухе. Спущенные шторы не пропускали яркого света, а вся терраса стояла под парусинным навесом.
Дубенский не договорил, стиснул руку Теркина и быстро зашагал к
двери в переднюю. Волосы его
были в беспорядке, все лицо влажное.
Он лежал в мезонине дачи, переделанной из крестьянской избы. Сзади, из балконной
двери на галерейку, в отверстие внутренней подвижной ставни проходил луч зари. Справа окно
было только завешено коленкоровой шторой. Свет уже наполнял низкую и довольно просторную комнату, где, кроме железной кровати, стояли умывальник и шкап для платья да два стула.
Игра артистки трогала и волновала его и в следующих актах. Он даже прослезился в одной сцене. Но в антракте между четвертым и пятым действиями в сенях, где он прохаживался, глядя через
двери подъезда в теплую августовскую ночь, чувство его обратилось от себя и своего поведения к женщине, к героине трагедии и ее сопернице, вообще к
сути женского «естества».
«Не вернулся балконом, а дорогой, чтобы шито-крыто
было», — быстро сообразила Серафима, неторопливо приподнялась и встретила его у
дверей.
Дверь была затворена из передней. Он отворил ее тихо и вошел, осторожно ступая.
Он прошел к
двери на террасу. Там приготовлен
был чай.
Расписанные стены трапезы привлекли Теркина. Туда плелись голодные богомольцы. В сенях трапезы, вправо, из
двери помещения, где раздаются ломти хлеба, служитель в фартуке шумно выпроваживал желающих
поесть, и многие негромко жаловались. На эту сцену, показавшуюся ему совсем уже непривлекательной, смотрели посетители трапезы из чистой публики — две-три дамы с мужьями, по-немецки одетый купец, гимназист, кучка барышень-подростков.
В огромной зале трапезы все
было готово к обеду. Столы стояли покоем, с грубоватой оловянной посудой и полотенцами на несколько человек. К отворенным
дверям ее, с прохода через сени, двигались, больше попарно, монахи в клобуках и служки в низких триповых шапках.
В церкви все носило тот же пошиб,
было так же незатейливо и своеобычно. У правого клироса сидел худощавый монах. Он предложил ему осмотреть убежище митрополита Филарета. Ряд комнат, в дереве, открывался из
двери, выходившей прямо в церковь… Можно
было видеть убранство и расположение тесноватых чистых покоев. Он отказался пройтись по ним, не хотел нарушать своего настроения.
Долго стучал Николай в
дверь. Никто не откликался. И наверху и внизу — везде
было темно.
Силоамский побежал вверх по крутым ступенькам лестницы и отворил
дверь. Когда Теркин проходил мимо, на него пахнуло водкой. Но он уже не чувствовал ни злобы, ни неловкости от этой встречи. Вся история с его наказанием представлялась ему в туманной дали. Не за себя, а скорее за отца могло ему сделаться больно, если б в нем разбередили память о тех временах. Бывший писарь
был слишком теперь жалок и лакейски низмен… Вероятно, и остальные «вороги» Ивана Прокофьича показались бы ему в таком же роде.
— Он разжился и ушел подобру-поздорову. Аггелы его, — становой рассмеялся, довольный своим словом, — все проворовались или пропились. Вот рассыльного при себе, почти Христа ради, держу! — Он указал курчавой головой на
дверь. —
Был писарь у них и первый воротила… Силоамский по фамилии, зашибается горечью… Потерплю-потерплю, да тоже прогоню.
В калитку Теркин вошел осторожно. Она не
была заперта. Двор открытый, тесный. Доска вела к крылечку, обшитому тесом. И на крылечке
дверь подалась, когда он взялся за ручку, и попал в крошечную переднюю, куда из зальца, справа,
дверь стояла отворенной на одну половинку.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к
двери, но в это время
дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть
двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
«Скажи, служивый, рано ли // Начальник просыпается?» // — Не знаю. Ты иди! // Нам говорить не велено! — // (Дала ему двугривенный). // На то у губернатора // Особый
есть швейцар. — // «А где он? как назвать его?» // — Макаром Федосеичем… // На лестницу поди! — // Пошла, да
двери заперты. // Присела я, задумалась, // Уж начало светать. // Пришел фонарщик с лестницей, // Два тусклые фонарика // На площади задул.
Вскочила, испугалась я: // В
дверях стоял в халатике // Плешивый человек. // Скоренько я целковенький // Макару Федосеичу // С поклоном подала: // «Такая
есть великая // Нужда до губернатора, // Хоть умереть — дойти!»
Что шаг, то натыкалися // Крестьяне на диковину: // Особая и странная // Работа всюду шла. // Один дворовый мучился // У
двери: ручки медные // Отвинчивал; другой // Нес изразцы какие-то. // «Наковырял, Егорушка?» — // Окликнули с пруда. // В саду ребята яблоню // Качали. — Мало, дяденька! // Теперь они осталися // Уж только наверху, // А
было их до пропасти!