Неточные совпадения
Ему хотелось поисповедоваться, раскрыть душу
не по одному вопросу о крестьянстве, показать
себя в настоящем свете, без прикрасы, выслушать,
быть может, и приговор
себе.
Положим, и на женщину он давно смотреть стал как бы по-охотницки, да и невысокого о ней вообще мнения, — в этом,
быть может, мужик сказался, — ловить
себя он
не даст, да и застраховать
себя от ее чар
не в состоянии.
Не одной красотой смущала его вообще женщина, с ранних лет, еще когда школьником
был,
по шестнадцатому году, — а какою-то потребностью сойтись, в нее заглянуть, вызвать преклонение перед
собою, видеть, как в какой-нибудь несмышленой или робкой немудрой девочке вдруг распустится душа, откуда ни возьмутся ум, игра, смелость, дерзкая отвага.
«Нет, она
не барское дитя», — сказал он
себе тогда же, и с этой самой минуты у них пошел разговор все живее и живее, и она ему рассказала под гул голосов, что муж ее уехал на следствие,
по поручению прокурора,
по какому-то важному убийству, что она всего два года как кончила курс и замужем второй год, что отец и мать ее —
по старой вере, отец перешел в единоверие только недавно, а прежде
был в «бегло-поповской» секте.
За это он ей благодарен. Значит, в ней
есть прямота. Противно ей ввести его к
себе в дом и под личиною держать при
себе в звании тайного любовника. При редких наездах ничего бы и
не всплыло наружу. Тогда стало бы гораздо свободнее. Вот такая встреча в саду показалась бы совсем простой встречей. Да и надобности
не было бы сходиться здесь
по уговору. Просто явился к ним, когда мужа нет, да и предложил пройтись на набережную.
— Все равно… Прежние-то, лет пятнадцать тому назад, когда я еще в школе
был и всякая дурь в голову лезла… те,
по крайности, хоть смелы
были, напролом шли, а частенько и собственной шкурой отвечали. А нынешние-то в те же барышни норовят, воображают о
себе чрезвычайно и ни на какое толковое дело
не пригодны.
Когда он произносил эти слова, за него думал еще кто-то. Ему вспомнилось, что тот делец, Усатин, к кому он ехал на низовья Волги сделать заем или найти денег через него, для покрытия двух третей платы за пароход «Батрак»,
быть может, и
не найдет ни у
себя, ни вокруг
себя такой суммы, хоть она и
не Бог знает какая. — А во сколько, — спросил он Серафиму, перебивая самого
себя, —
по твоим соображениям, мог он приумножить капитал Калерии?
Они оба
были уверены, что ни одна душа ничего
не видала и
не слыхала. В классе Виттих вел
себя осторожно и стал как будто даже мирволить им: спрашивал реже и отметки пошли щедрее. Как надзиратель в пансионе обходился с Зверевым по-прежнему, балагурил, расспрашивал про его деревню, родных, даже про бильярдную игру.
После кризиса Теркин стал поправляться, но его «закоренелость», его бодрый непреклонный дух и смелость подались. Он совсем по-другому начал
себя чувствовать. Впереди — точно яма. Вся жизнь загублена. С ним церемониться
не будут, исполнят то, что «аспид» советовал директору:
по исключении из гимназии передать губернскому начальству и отдать на суд в волость, и там, для острастки и ему, и «смутьяну» Ивану Прокофьеву, отпустить ему «сто лозанов», благо он считал
себя богатырем.
Даже
по прошествии десяти с лишком лет Теркин
не мог дать
себе ясного отчета в том, чего в нем
было больше — притворства или настоящей психопатии?
По крайней мере, в первые дни после того, как он бросился на лазаретного сторожа, и доктор с Терентьевым начали верить в его умственное расстройство;
быть может, одна треть душевного недомогания и
была, но долю притворства он
не станет и теперь отрицать. В нем сидела тогда одна страстная мысль...
Но он с ним
был согласен, хотя и
не знал, из-за чего Дубенский «выгораживал»
себя на случай истории
по акционерному обществу. Усатин, наверно, расскажет ему, в чем дело,
не теперь, так позднее. Несомненно, однако ж, что минута для займа двадцати тысяч неподходящая, и лучше
будет первому
не заводить об этом речи.
— Сядь, сядь!
Не бурли! Что это в самом деле, Васенька! Такой дивный вечер, тепло, звездочки вон загораются. На душе точно ангелы
поют, а ты со своими глупостями… Зачем мне твой вексель? Рассуди ты по-купечески… А еще деловым человеком считаешь
себя! Выдал ты мне документ. И прогорел. Какой же нам от этого профит
будет? А?..
Теркин слушал его, опустив немного голову. Ему
было не совсем ловко. Дорогой, на извозчике, тот расспрашивал про дела, поздравил Теркина с успехом; про
себя ничего еще
не говорил. «История»
по акционерному обществу до уголовного разбирательства
не дошла, но кредит его сильно пошатнула. С прошлого года они нигде
не сталкивались, ни в Москве, ни на Волге. Слышал Теркин от кого-то, что Усатин опять выплыл и чуть ли
не мастерит нового акционерного общества.
Этого вопроса он
не испугался. Он пошел бы на женитьбу, если б так следовало поступить. Зачем обманывать самого
себя?.. И в брачной жизни Серафима останется такою же. Пока страсть владеет ею — она
не уйдет от него; потом — он
не поручится. Даже теперь, в разгаре влечения к нему, она
не постыдилась высказать свое злобное себялюбие. Предайся он ей душой и телом — у него в два-три года вместо сердца
будет медный пятак, и тогда они превратятся в закоренелых сообщников
по всякой житейской пошлости и грязи.
На носовой палубе сидел Теркин и курил, накинув на
себя пальто-крылатку. Он
не угодил вверх
по Волге на собственном пароходе «Батрак». Тот ушел в самый день его приезда в Нижний из Москвы. Да так и лучше
было. Ему хотелось попасть в свое родное село как можно скромнее, безвестным пассажиром. Его пароход, правда,
не всегда и останавливался у Кладенца.
Силоамский побежал вверх
по крутым ступенькам лестницы и отворил дверь. Когда Теркин проходил мимо, на него пахнуло водкой. Но он уже
не чувствовал ни злобы, ни неловкости от этой встречи. Вся история с его наказанием представлялась ему в туманной дали.
Не за
себя, а скорее за отца могло ему сделаться больно, если б в нем разбередили память о тех временах. Бывший писарь
был слишком теперь жалок и лакейски низмен… Вероятно, и остальные «вороги» Ивана Прокофьича показались бы ему в таком же роде.
— Сами видите, батюшка, как живем. Пенсии я
не выхлопотала от начальства. Хорошо еще, что в земской управе нашлись добрые люди… Получаю вспомоществование. Землица
была у меня… давно продана. Миша без устали работает, пишет…
себя в гроб вколачивает.
По статистике составляет тоже ведомости… Кое-когда перепадет самая малость… Вот теперь в губернии хлопочет… на частную службу
не примут ли. Ежели и примут, он там года
не проживет… Один день бродит, неделю лежит да стонет.
Никогда еще она
не чувствовала
себя такой маленькой и беспомощно-глупенькой. Две слезинки заблестели на ресницах. Щеки заметно побледнели. Она
была в ту минуту очень хорошенькая. Светлая шелковая кофточка, вся в сборках,
по талии перехваченная желтым кожаным кушаком, шла к ней чрезвычайно. Ноги мелькали из-под синей юбки, в атласных туфлях с бантиками… Руки почти до локтей выходили из коротких рукавов с кружевцами.
—
Поет, прыгает… кровь-то, известное дело, играет в ней. Кто первый подвернется… Я небось вижу от
себя, из своей каморки… что ни день — они ее толкают и толкают в самую-то хлябь. И все прахом пойдет. Горбунья и братца-то
по миру пустит, только бы ей властвовать. А у него, у Ивана-то Захарыча, голова-то, сами, чай, изволите видеть,
не больно большой умственности.
Ничего ему
не сказал и Теркин. Оба сидели на мшистом пне и прислушивались к быстро поднявшемуся шелесту от ветерка. Ярко-зеленая прогалина начала темнеть от набегавших тучек. Ближние осины, березы за просекой и большие рябины за стеной
елей заговорили наперебой шелковистыми волнами разных звуков. Потом поднялся и все крепчал гул еловых ветвей, вбирал в
себя шелест листвы и расходился
по лесу, вроде негромкого прибоя волн.
Все равно. Она резнула
себя по живому мясу. Любовь ухнула. Ее место заняла беспощадная вражда к мужчине,
не к тому только, кто держал ее три года на цепи, как рабыню безответной страсти, а к мужчине вообще, кто бы он ни
был. Никакой жалости… Ни одному из них!.. И до тех пор пока
не поблекнет ее красота —
не потеряет она власти над теми, кто подвержен женской прелести, она
будет пить из них душу, истощать силы, выжимать все соки и швырять их, как грязную ветошь.
И однако он ничем тогда
не загладил своего мальчишества и обидчивой резкости и просто"озорства", каков бы ни
был сам
по себе Петька.