Неточные совпадения
Зимой он на свидании с ней
в гостинице повел было себя как всякий самолюбивый ухаживатель, начал упрекать ее
в том, что она нарочно тянет их отношения, не
верит ему, издевается над ним, как над мальчуганом, все
то говорил, чем мужчины прикрывают свое себялюбие и свою чувственность у нас,
в чужих краях, во всем свете,
в деревенской хате и
в чертогах.
В его словах не было лести. Он действительно считал Теркина умнейшим и даровитейшим малым,
верил, что он далеко пойдет… «Ежели и плутовать будет, — говорил он о нем приятелям, —
то в меру, сохранит
в душе хоть махонькую искорку»…
Даже по прошествии десяти с лишком лет Теркин не мог дать себе ясного отчета
в том, чего
в нем было больше — притворства или настоящей психопатии? По крайней мере,
в первые дни после
того, как он бросился на лазаретного сторожа, и доктор с Терентьевым начали
верить в его умственное расстройство; быть может, одна треть душевного недомогания и была, но долю притворства он не станет и теперь отрицать.
В нем сидела тогда одна страстная мысль...
В первые дни Теркин не
верил своим глазам: ни мрачного нумера с вонючим тюфяком, ни решеток, ни зверских дядек; ходи, где дозволено, по двору, по саду, работай
в поле, на гумне или
в мастерской. Он боялся заглядывать
в отделение буйных, и
в то же время его тянуло туда.
И с
той самой поры она считает себя гораздо честнее. Нужды нет, что она вела больше года тайные сношения с чужим мужчиной, а теперь отдалась ему, все — таки она честнее. У нее есть для кого жить. Всю свою душу отдала она Васе,
верит в него, готова пойти на что угодно, только бы он шел
в гору. Эта любовь заменяла ей все… Ни колебаний, ни страха, ни вопросов, ни сомнений!..
Но Теркин не хотел допытываться; только у него что-то внутри защемило. Как будто
в уклончивых ответах Верстакова он почуял, что Усатин не может быть настолько при деньгах, чтобы дать ему двадцать тысяч, хотя бы и под залог его «Батрака», а крайний срок взноса много через десять дней, да и
то еще с «недохваткой». Остальное ему
поверят под вексель до будущей навигации.
Конечно, если
верить в звезду Арсения Кирилыча и рискнуть,
то можно даже примоститься к делу, буде оно пойдет опять полным ходом, заставить заплатить за себя двадцать тысяч, которых даром никто не даст… Но придется за это впутать себя
в целую «махинацию», взять с Усатина дутых векселей на сотню тысяч и явиться подставным владетелем не одного десятка акций.
«Нужды нет, — оправдывал себя Теркин, — если он и проводил меня, я-то сам честно
верил в него, считал себя куда рыхлее
в вопросах совести, а теперь я вижу, что он на
то идет, на что, быть может, я сам не пошел бы
в таких же тисках».
Она остановила себя. Ни
в чем не желает она обвинять его. Он ее любит.
Верит она и
в то, что еще ни одна женщина его так не «захлестнула».
Да и вообще он ни крошечки не
верит в успех дознания и поисков. Он даже не очень охотно давал показание
в участке, где продиктовал текст заявления, появившегося на другой день
в газетах. А сегодня, когда он подал новое письменное заявление начальнику сыскной полиции, вон
в той большой комнате, ему хотелось сказать...
— Да, как я! Вы тогда, я думаю, сели на пароход да дорогой меня честили: «хотел, мол, под уголовщину подвести, жулик, волк
в овечьей шкуре…» Что ж!.. Оно на
то смахивало. Человеку вы уж не
верили,
тому прежнему Усатину, которому все Поволжье
верило. И вот, видите, я на скамью подсудимых не попал. Если кто и поплатился,
то я же.
— Почему же потеха? — строже спросил он. — Каждый по — своему
верит. Лучше это, чем никакого закону не знать и никакого предела для
того зверя, который
в нас сидит.
Не могла она не остановиться и не оглядеть Калерии. Ничего не было ни
в ее «мундире», ни
в ее позе раздражающего, но всю ее поводило от этой «хлыстовской богородицы». Не
верила она ни
в ее святость, ни
в ее знания, ни во что! Эта «черничка» торчит тут как живой укор. С ней надо объясняться, выставлять себя чуть не мошенницей, просить отсрочить возврат денег или клянчить: не поделится ли
та с нею после
того, как они с матерью уже похозяйничали на ее счет.
Он
верил, что отец всегда прав и его вороги — шайка мошенников и развратителей
той голытьбы, о которой столько он наслышан, да и знал ее довольно; помнил дни буйных сходок, пьянства, озорства, драк, чуть не побоев, достававшихся
тем, кто не хотел тянуть
в их сторону.
— Доноса от крестьян на меня не было, я
в это не
верю… Было усердие со стороны местного начальства и, быть может, кое-кого из
той партии, которая товариществу, устроенному мною, не сочувствовала и гнула на городовое положение.
Неточные совпадения
А князь опять больнехонек… // Чтоб только время выиграть, // Придумать: как тут быть, // Которая-то барыня // (Должно быть, белокурая: // Она ему, сердечному, // Слыхал я, терла щеткою //
В то время левый бок) // Возьми и брякни барину, // Что мужиков помещикам // Велели воротить! //
Поверил! Проще малого // Ребенка стал старинушка, // Как паралич расшиб! // Заплакал! пред иконами // Со всей семьею молится, // Велит служить молебствие, // Звонить
в колокола!
Стародум.
Поверь мне, всякий найдет
в себе довольно сил, чтоб быть добродетельну. Надобно захотеть решительно, а там всего будет легче не делать
того, за что б совесть угрызала.
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может!
Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он,
в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего счастья и выгод
в том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь
в городе около приказных служителей у счетных дел. Не всякому открыл Господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает
то счетец
поверить,
то итоги подвести.
Тем и питаюсь; праздно жить не люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и
то правда, человек на человека не приходит.
На это могу сказать одно: кто не
верит в волшебные превращения,
тот пусть не читает летописи Глупова.