К Теркину он быстро стал привязываться. Не очень он долюбливал нынешних „самодельных людей“, выскочивших из простого звания, считал многим хуже
самых плохих господ, любил прилагать к ним разные прозвания, вычитанные в журналах и газетах. Но этот хоть и делец, он ему верит: они с ним схожи в мыслях и мечтаниях. Этому дороги родная земля, Волга, лес; в компании, где он главный воротила, есть идея.
Неточные совпадения
Теркину сначала не хотелось возражать. Он уже чувствовал себя под обаянием этого милого человека с его задушевным голосом и страдательным выражением
худого лица. Еще немного, и он
сам впадет, пожалуй, в другой тон, размякнет на особый лад, будет жалеть мужика не так, как следует.
Двое судей в верблюжьих кафтанах. Оба — пьянчуги, из
самых отчаянных горлопанов, на отца его науськивали мир; десятки раз дело доходило до драки; один — черный, высокий,
худой; другой — с брюшком, в «гречюшнике»: так называют по-ихнему высокую крестьянскую шляпу. Фамилии их и имена всегда ему памятны; разбуди его ночью и спроси: как звали судей, когда его привели наказывать? — он выговорит духом: Павел Рассукин и Поликарп Стежкин.
Как может он оградить
самого себя, раз он в делах да еще без капитала, с
плохим кредитом, от того, что не вылетит в трубу и не попадет в лапы прокурорского надзора?..
— Ах, Калерия Порфирьевна! Всего
хуже, когда стоишь перед решением своей судьбы и не знаешь: нет ли в тебе
самом фальши?.. Не лжешь ли?.. Боишься правды-то.
— Да позвольте, господа, — заговорил Теркин, — может, и в
самом деле здешнему бедному люду придется еще
хуже, когда Кладенец будет городом?.. Ведь я, хоть и давно на родине не бывал, однако помню кое — что. Кто не торговец, тоже пробавляется кустарным промыслом. Есть у вас и сундучники, посуду делают, пряники, шкатулочники прежде водились.
Но там что-то неладно. В городе заехал он к предводителю, своему дальнему родственнику и даже однополчанину, — только тот его моложе лет на десять, ему пошел сорок второй год, — выбранному после него два года назад, когда Иван Захарыч
сам отказался наотрез служить третье трехлетие, хотя ему и хотелось получить орден или статского советника. Дела тогда сильно покачнулись. Почет-почетом; но разорение —
хуже всего.
«Это не
самая плохая из историй борьбы королей с дворянством. Король и дворянство, — повторил он, ища какой-то аналогии. — Завоевал трон, истребив лучших дворян. Тридцать лет царствовал. Держал в своих руках судьбу Пушкина».
— Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а
сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
Но город, конечно, не весь виден, говорили мы: это, вероятно, только часть, и
самая плохая, предместье; тут все домишки да хижины!
Неточные совпадения
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом я не могу судить; но вы посудите
сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень
худо: господин ревизор или другой кто может принять это на свой счет.
Пришел и
сам Ермил Ильич, // Босой,
худой, с колодками, // С веревкой на руках, // Пришел, сказал: «Была пора, // Судил я вас по совести, // Теперь я
сам грешнее вас: // Судите вы меня!» // И в ноги поклонился нам.
Анна смотрела на
худое, измученное, с засыпавшеюся в морщинки пылью, лицо Долли и хотела сказать то, что она думала, именно, что Долли
похудела; но, вспомнив, что она
сама похорошела и что взгляд Долли сказал ей это, она вздохнула и заговорила о себе.
Кити еще более стала умолять мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как ни неприятно было княгине как будто делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею себе чем-то гордиться, она навела справки о Вареньке и, узнав о ней подробности, дававшие заключить, что не было ничего
худого, хотя и хорошего мало, в этом знакомстве,
сама первая подошла к Вареньке и познакомилась с нею.
Гостиница губернского города, в которой лежал Николай Левин, была одна из тех губернских гостиниц, которые устраиваются по новым усовершенствованным образцам, с
самыми лучшими намерениями чистоты, комфорта и даже элегантности, но которые по публике, посещающей их, с чрезвычайной быстротой превращаются в грязные кабаки с претензией на современные усовершенствования и делаются этою
самою претензией еще
хуже старинных, просто грязных гостиниц.