Неточные совпадения
Он не любит своего села и давно не любил, с той самой поры, как стал понимать,
что вокруг
него делается.
Не заедет
он по доброй воле в Кладенец, и
сделайся он миллионщиком, ни алтына не даст на нужды мира тому сельскому обществу,
что собирает сходки в старинном барском флигеле, до сих пор известном под прозвищем «графского приказа».
Мысль
его шла дальше: вот
он из пайщика скромного товарищества
делается одним из главных воротил Поволжья, и тогда начнет
он борьбу с обмеленьем, добьется того,
что это дело станет общенародным, и миллионы будут всажены в реку затем, чтобы навеки очистить ее от перекатов.
Тотчас после этого вопроса Теркин испытал новую неловкость:
ему сделалось почти противно,
что он втягивается в такой разговор,
что он за сотни верст от того, о
чем мечтал,
что его деловая натура подчиняла себе темперамент увлеченного мужчины.
И так же нестерпимо жалко
сделалось Васи.
Он, бедный, должен теперь биться из-за двадцати тысяч. Скорее всего,
что не достанет… Или впутается в долг за жидовские проценты.
А все в
нем старая-то закваска не высыхала: к молодежи льнул, ход давал тем, кто, как Теркин, с волчьим паспортом выгнан был откуда — нибудь, платил за бедных учащихся, поддерживал в двух земствах все,
что делалось толкового на пользу трудового люда.
«
Чего тут? — поправил
он себя. — Ты сначала кредит-то себе добудь да судохозяином
сделайся!»
Ему и вчера
сделалось неприятно,
что они с Серафимой попали на этот пароход.
Их первые ночи проходили в таком соседстве. Надо терпеть до Нижнего. При хозяйке, не отказывавшейся от заигрывания с мужчинами, состоял хромой татарин, еще мальчишка, прислужник и скрипач, обычная подробность татарских притонов.
И так
им обоим
сделалось молодо,
что они готовы были пуститься назад по липовой аллее в горелки.
Она замолчала;
он видел,
что в ней женская «беспринципность» брала верх, и уже не впервые. В
его дела она не вмешивалась, но каждый раз, как
он вслух при ней обсуждал свои деловые поступки, она становилась на сторону «купецкого расчета» и не поддерживала в
нем того Теркина, который не позволял
ему сделаться бездушным «жохом».
Он не посмел предложить ей руку.
Его волнение росло. Бесстрастно хотелось открыться ей, и жутко
делалось от приближения минуты, когда она услышит от
него,
что он — вот такой, не лучше тех жуликов, которые выхватили у
него бумажник у Воскресенских ворот в Москве.
С отъезда Серафимы
они еще ни разу не говорили об «истории». Теркин избегал такого объяснения, не хотел волновать ее, боялся и еще чего-то.
Он должен был бы повиниться ей во всем, сказать,
что с приезда ее охладел к Серафиме. А если доведет себя еще до одного признания? Какого?
Он не мог ответить прямо. С каждым часом она
ему дороже, —
он это чувствовал… И говорить с ней о Серафиме
делалось все противнее.
Им владело чувство полного отрешения от того,
что делалось вокруг
него.
Он знал, куда едет и где будет через два, много два с половиной часа; знал,
что может еще застать конец поздней обедни.
Ему хотелось думать о своем богомолье, о местах, мимо которых проходит дорога — древний путь московских царей;
он жалел,
что не пошел пешком по Ярославскому шоссе, с котомкой и палкой. Можно было бы, если б выйти
чем свет, в две-три упряжки, попасть поздним вечером к угоднику.
Ее скрипучий голос звучал для Теркина точно где-то вдали;
он даже не понимал, о
чем она кипятится, и
ему стало
делаться отрадным такое отрешение от всего,
что входило в ухо и металось в глаза.
— Весьма рад… Василий Иваныч? — вопросительно выговорил
он и протянул руку так,
что Теркину неловко
сделалось поцеловать, — видимо, настоятель на это и не рассчитывал, —
он только пожал ее.
Он и теперь знает,
что без ее согласия ничего в доме не
делается.
Первач, продолжая есть красиво и очень приятно, поворотил голову к Павле Захаровне и особенно почтительно спросил ее, как она себя чувствует.
Он давно уже распознал,
что в этом доме она — первый номер, и если
он в спальне у Марфы Захаровны так засиживается с Саней, то все это
делается не без ее ведома.
При
нем и у таксатора тон
сделался гораздо скромнее,
что Теркин тотчас же отметил; да и сам Теркин не то
что стеснялся, а не находил в себе уверенности, с какой обходился со всяким народом — будь то туз миллионщик или пароходный лоцман.
Присутствие Первача беспокоило ее. И вообще ей показалось,
что Василий Иваныч делает все это „не в самом деле“, как она говорила, а „нарочно“.
Он ее наверно осудит за эти послеобеденные „посиделки“. И Николай Никанорыч
сделался ей вдруг точно совсем чужой… Как бы хорошо было, если б
он исчез!
Неточные совпадения
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт
его знает, не знаешь,
что и
делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Я раз слушал
его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то я не могу вам сказать,
что с
ним сделалось.
Подумавши, оставили // Меня бурмистром: правлю я // Делами и теперь. // А перед старым барином // Бурмистром Климку на́звали, // Пускай
его! По барину // Бурмистр! перед Последышем // Последний человек! // У Клима совесть глиняна, // А бородища Минина, // Посмотришь, так подумаешь, //
Что не найти крестьянина // Степенней и трезвей. // Наследники построили // Кафтан
ему: одел
его — // И
сделался Клим Яковлич // Из Климки бесшабашного // Бурмистр первейший сорт.
Уподобив себя вечным должникам, находящимся во власти вечных кредиторов,
они рассудили,
что на свете бывают всякие кредиторы: и разумные и неразумные. Разумный кредитор помогает должнику выйти из стесненных обстоятельств и в вознаграждение за свою разумность получает свой долг. Неразумный кредитор сажает должника в острог или непрерывно сечет
его и в вознаграждение не получает ничего. Рассудив таким образом, глуповцы стали ждать, не
сделаются ли все кредиторы разумными? И ждут до сего дня.
Небо раскалилось и целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье и пахло гарью; земля трескалась и
сделалась тверда, как камень, так
что ни сохой, ни даже заступом взять ее было невозможно; травы и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела и выколосилась необыкновенно рано, но была так редка, и зерно было такое тощее,
что не чаяли собрать и семян; яровые совсем не взошли, и засеянные
ими поля стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды не родилось; скотина металась, мычала и ржала; не находя в поле пищи, она бежала в город и наполняла улицы.