Неточные совпадения
Все
на том же
месте и с тем же фасадом
на Тверскую и проезд стояла гостиница «Париж». Ее выбрал дядя,
не любивший франтить ни в чем и по-провинциальному экономный, но
не скупой.
Нисколько
не анекдот то, что Камбек, профессор римского права, коверкал русские слова, попадая
на скандальные созвучия, а Фогель лекцию о неумышленных убийствах с смехотворным акцентом неизменно начинал такой тирадой: „Ешели кдо-то фистрэляет
на бупличном
месте з пулею и упьет трухаго“.
После нижегородской деревянной хоромины только что отстроенный казанский театр мог казаться даже роскошным. По фасаду он был красивее московского Малого и стоял
на просторной площадке, невдалеке от нового же тогда дома Дворянского собрания. Если
не ошибаюсь, он и теперь после пожара
на том же
месте.
Никто
не шел добровольно
на войну (а воинской повинности мы тогда
не знали), кроме студентов-медиков, которым предлагали разные
места и льготы.
Но и в лучшем случае, если б я даже и выдержал
на магистра и занял
место адъюнкта (как тогда называли приват-доцента), я бы впряг себя в такое дело, к которому у меня
не было настоящего призвания, в чем я и убедился, проделав в Дерпте в течение пяти лет целую, так сказать, эволюциюинтеллектуального и нравственного развития, которую вряд ли бы проделал в Казани.
В труппе он занимал исключительное
место, как бы «вне конкурса» и выше всяких правил и обязанностей, был
на «ты» с Федоровым, называл его «Паша», сделался — отчасти от отца, а больше от удачной игры — домовладельцем, членом дорогих клубов, где вел крупную игру, умел обставлять себя эффектно,
не бросал своего любительства, как рисовальщик и даже живописец, почему и отличался всегда своейгримировкой, для которой готовил рисунки.
— Они там собрались для считки. А для меня, дескать, никакой закон
не писан. Я был уже предупрежден, что такое «Василий Васильевич», и уклонился от каких-либо замечаний. Но
на второй или третьей репетиции он вдруг в одном
месте,
не обращаясь ко мне как к автору, крикнул суфлеру...
По общей подготовке, по грамотности и высшему обучению сделал это Антон Рубинштейн; а по развитию своего оригинального стиля в музыкальной драме — те, кто вышел из"Кучки", и те, кто был воспитан
на их идеалах, что
не помешало, однако, таланту, как Чайковский, занять рядом с ними такое видное и симпатичное
место.
Конечно, такая работа позднее меня самого бы
не удовлетворяла. Так делалось по молодости и уверенности в своих силах.
Не было достаточного спокойствия и постоянного досуга при той бойкой жизни, какую я вел в городе. В деревне я писал с большим"проникновением", что, вероятно, и отражалось
на некоторых
местах, где нужно было творческое настроение.
Из всех сотрудников он только и втянут был по доброй воле в эту"галеру", и другой бы
на его
месте давным-давно ушел, тем более что у нас с ним лично
не было никаких затянувшихся счетов. Он
не был мне ничего должен, и я ему также. Вся возня с журналом в течение более полутора года
не принесла ему никаких выгод, а, напротив, отняла много времени почти что даром.
В College de France и при Второй империи
не только допускались всюду женщины, но дамам отводили даже лучшие
места —
на эстраде, вокруг кафедры.
Пришла весна, и Люксембургский сад (тогда он
не был урезан, как впоследствии) сделался
на целые дни
местом моих уединенных чтений. Там одолевал я и все шесть томов"Системы позитивной философии", и прочел еще много книг по истории литературы, философии и литературной критике. Никогда в моей жизни весна — под деревьями, под веселым солнцем —
не протекала так по-студенчески, в такой гармонии всех моих духовных запросов.
Женщин (имевших с Третьей республики свободный вход всюду) тогда в Сорбонну
не пускали. Зато в College de France они были «personae gratae». Им отводили в больших аудиториях все
места на эстраде, вокруг кафедры, куда мужчин ни под каким видом
не пускали. Они могли сидеть и внизу, в аудитории, где им угодно.
Из съездов, бывших в последние годы Второй империи, самым содержательным и вещим для меня был конгресс недавно перед тем созданного по инициативе Карла Маркса Международного общества рабочих. Сам Маркс
на него
не явился — уже
не знаю почему. Может быть,
место действия — Брюссель — он тогда
не считал вполне для себя безопасным.
Знание немецкого языка облегчало всякие сношения. Я мог сразу всем пользоваться вполне: и заседаниями рейхсрата (
не очень, впрочем, занимательными после французской Палаты), и театрами, и разговорами во всех публичных
местах, и знаменитостями в разных сферах, начиная с"братьев славян", с которыми ведь тоже приходилось объясняться
на"междуславянском"диалекте, то есть по-немецки же.
Мне представлялся очень удачный случай побывать еще раз в Праге — в первый раз я был там также, и я, перед возвращением в Париж, поехал
на эти празднества и писал о них в те газеты, куда продолжал корреспондировать. Туда же отправлялся и П.И.Вейнберг. Я его
не видал с Петербурга, с 1865 года. Он уже успел тем временем опять"всплыть"и получить
место профессора русской литературы в Варшавском университете.
Если б он или кто другой
на его
месте обошелся со мною невнимательно или некрасиво, это
не помешало бы мне оценить его с полной правдивостью.
Вышло так, что в течение этих долгих лет — в общем, с лишком сорока лет! — я ни разу
не задавался какой-нибудь программой изучения Испании
на месте, хотя, ознакомившись с языком, стал читать многое в подлиннике, что прежде было мне доступно лишь в переводах, начиная с"Дон-Кихота".
Я очень хорошо помню, что чуть
не на этом торжественном бое первый бык выбежал, потоптался
на месте и"дал бежку"при смехе и негодующих криках публики, более кровожадной и животненной, чем это четвероногое.
"Вестника Европы"я давно
не читал, ни в Париже, ни в других
местах. С редакцией я
не имел еще тогда никаких личных сношений и только в конце 1873 года сделался его сотрудником
на целые десятки лет.
С Б. мы столкнулись как-то в России (скорее в Москве, чем в Петербурге), когда он уже устроился заново в Казани и занял довольно видное общественное положение, а я и тогда оставался только писателем без всякого
места и звания, о котором никогда и
не заботился
на протяжении всей моей трудовой жизни.
Про Седан я
на месте слышал много рассказов от тамошних обывателей,
не скрывавших и от иностранца того, до какой степени армия Наполеона III была деморализована во всех смыслах. Предательство маршала Базена, сдавшего Мец, еще ярче встало передо мною, когда я видел выход французской гвардии, безоружной, исхудалой, в изношенных мундирах и шинелях, под конвоем прусских гусар. Такие картины
не забываются!
Я попросил день
на"размышление"и
не принял
места по мотивам, которые считал для себя обязательными, несмотря
на то, что я так симпатично относился к варшавской труппе тамошнего драматического театра.
Я до сих пор
не могу без глубокого негодования вспомнить, как он, когда вел партию пленных коммунаров из Парижа в Версаль, приказал остановить ее и тут же
на месте расстрелять несколько сот без всякого разбирательства.
Обещать безусловную поддержку я
не мог; но сказал, что буду рад изменить свое мнение о молодой артистке, которая, конечно, будет более
на месте на русской сцене, если она в Париже
не разучилась родному языку.
На нынешнюю оценку, содержание и тон этого документа были бы признаны совсем
не такими ужасными: повели бы за собою ссылку, пожалуй, и в
места довольно-таки отдаленные, но вряд ли каторжные работы
на долголетний срок с лишением всех прав состояния.
Как я сейчас сказал, в это время меня
не было в России. И в Париже (откуда я уехал после смерти Герцена в январе 1870 года) я
не мог еще видеть Лаврова. Дальнейшее наше знакомство относится к тем годам Третьей республики, когда Лавров уже занял в Париже как вожак одной из революционных групп видное
место после того, как он издавал журналы и сделал всем характером своей пропаганды окончательно невозможным возвращение
на родину.