Неточные совпадения
Богумилы отрицают христианский догмат троичности
Бога, допускают дуализм добра и зла, материи и духа, презирают телесную природу
человека, требуют строгого соблюдения безбрачия.]).
У нас нет своего ответа на эти укоры, он и не может быть дан человеческими силами, но невозможное
человеку возможно для
Бога.
Вера и надежда говорят нам о чуде, т. е. о новом откровении, о творческом акте
Бога в
человеке.
Но, чувствуя
Бога,
человек тем самым ощущает себя в «мире», другими словами, для него открывается основная религиозная антитеза, неизменно сопровождающая религиозную жизнь, — противоположность
Бога и мира.
В душе человеческой появляется сознание неабсолютности и внебожественности, а следовательно, относительности и греховности своего бытия, но одновременно зарождается и стремление освободиться от «мира», преодолеть его в
Боге; другими словами, вместе с религиозным самосознанием в
человеке родится и чувство зла, вины, греха, отторженности от
Бога, а равно и потребность спасения и искупления.
Бог говорил, а
человек слушал, слышал…
Тогда раз навсегда я узнал, что
Бог действительно говорит, а
человек слышит и — не испепеляется.
Если бы
люди веры стали рассказывать о себе, что они видели и узнавали с последней достоверностью, то образовалась бы гора, под которой был бы погребен и скрыт от глаз холм скептического рационализма. Скептицизм не может быть до конца убежден, ибо сомнение есть его стихия, он может быть только уничтожен, уничтожить же его властен
Бог Своим явлением, и не нам определять пути Его или объяснять, почему и когда Он открывается. Но знаем достоверно, что может Он это сделать и делает…
Итак, в религиозном переживании дано — и в этом есть самое его существо — непосредственное касание мирам иным, ощущение высшей, божественной реальности, дано чувство
Бога, притом не вообще, in abstracto, но именно для данного
человека;
человек в себе и чрез себя обретает новый мир, пред которым трепещет от страха, радости, любви, стыда, покаяния.
Мы можем определить поэтому религиозную функцию как отношение
человека к
богу.
Канта — «ноумен» — синоним «вещи в себе».], — Grand Etre О. Конта [Высшее существо (фр.) —
бог «позитивной религии» О. Конта, которым объявляется общество или совокупное человечество и которое должно почитаться каждым отдельным
человеком.].
Эту основную полярность религиозного сознания, напряженную противоположность трансцендентного и имманентного, можно выражать в разных терминах: «
Бог и мир», «
Бог и природа», «
Бог и
человек», «
Бог и я» и под<обное>.
Человек делает в ней усилие выйти за себя, подняться выше себя: в молитве Трансцендентное становится предметом человеческого устремления как таковое, именно как
Бог, а не мир, не
человек, как нечто абсолютно потустороннее.
Не надо притом смешивать с молитвой ее теософических суррогатов: «концентрации, медитации, интуиции», которые все-таки имеют дело не с
Богом, но с миром, погружают
человека не в Трансцендентное, но в имманентное, божественным хотят подменить
Бога, — обман или самообман.
При обращении же за помощью к святым последние отнюдь не являются в качестве таких промежуточных иерархий, заполняющих пропасть между
человеком и
Богом (ибо эта бездна незаполнима никаким «эволюционным» процессом и никаким иерархическим восхождением), но лишь как близкие нам и, вместе с нами, предстоящие престолу Господа силы.
В вере не
человек создает
Бога, как говорит неверие (Фейербах), но
Бог открывается
человеку, а потому и
человек находит в себе
Бога или себя в
Боге.
Вера в
Бога рождается из присущего
человеку чувства
Бога, знания
Бога, и, подобно тому как электрическую машину нельзя зарядить одной лекцией об электричестве, но необходим хотя бы самый слабый заряд, так и вера рождается не от формул катехизиса, но от встречи с
Богом в религиозном опыте, на жизненном пути.
Религия знаменует собой не только связь, но и удаленность
человека от
Бога.
Конечно, остается недоступной человеческому уму тайной боговоплощения, каким образом воплотившийся
Бог мог так закрыть Божество человечеством, чтобы оказаться способным и совершить подвиг веры в
Бога, и испытать человеческое чувство богооставленности, но это показывает именно на глубочайшую человечность веры, ее исключительное значение и неустранимость подвига веры для
человека.].
Итак, вера имеет две стороны: субъективное устремление, искание
Бога, религиозная жажда, вопрос
человека, и объективное откровение, ощущение Божественного мира, ответ
Бога.
В вере
Бог нисходит к
человеку, установляется лестница между небом и землей [Имеется в виду «лестница Иакова», которую Иаков увидел во сне: «…лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божий восходят и нисходят по ней.
«
Бог во свете живет неприступном, его же никтоже видел есть из
человек, ниже видети может» (1 Тим. 6:16).
Это любовь
человека к
Богу исключительно и ради самого
Бога, это спасение от самого себя, от данности своей, от имманентности своей, это — ненависть к себе, которая есть любовь к
Богу.
Чувство, по мнению Гегеля является у
человека общим с животным, которое не имеет религии (причем Гегель, конечно, прибавляет, что Gott ist wesentlich im Denken [«
Бог существенно есть в религии» (там же.
«Делание заповедей» становится путем к
Богу, а вместе и возможностью религиозного преткновения для
человека, ибо, по слову ап. Павла, от закона или заповеди рождается грех, а вне закона греха не существует [«Неужели от закона грех?
Трансцендентный
Бог, многочастно и многообразно открывающийся
человеку, заменяется здесь нравственным законом, соответствующим определенному состоянию греховного человеческого сознания.
И если индивидуальная истина есть вообще contradictio in adjecto даже в области познания, то уж тем более в области религии, где каждый отдельный индивид перед лицом
Бога ощущает себя как
человек или как человечество.
Содержание мифа всегда конкретно, речь идет в нем не о
боге вообще и
человеке вообще, но об определенной форме или случае определенного богоявления Подлежащее мифа, его субъект, может быть обозначено только «собственным», а не «нарицательным», родовым именем.
Но единственный в своем роде пример такого соединения ноуменального и исторического, мифа и истории, несомненно представляют евангельские события, центром которых является воплотившийся
Бог — Слово, Он же есть вместе с тем родившийся при Тиверии и пострадавший при Понтии Пилате
человек Иисус: история становится здесь непосредственной и величайшей мистерией, зримой очами веры, история и миф совпадают, сливаются через акт боговоплощения.
Религия вытекает из чувства разрыва между имманентным и трансцендентным и в то же время напряженного к нему влечения:
человек в религии неустанно ищет
Бога, и небо ответным лобзанием приникает к земле.
Никогда нельзя сказать про
человека, действительно прикоснувшегося к церковной жизни, что для него догматы суть только учение или рациональные схемы, логические символы, ибо прикосновенность эта именно и означает реальную встречу
Бога с
человеком в живом личном опыте, личное мифотворчество.
Человеческий разум, сознание своей сущности есть разум вообще, божественное в
человеке, а дух, насколько он есть дух
Бога, не есть дух над звездами, за пределами мира, но
Бог присутствует вездесущно и как дух во всех духах.
Если в разуме мы имеем непосредственно
Бога, то «разум есть то место в духе, где
Бог открывается
человеку» (24) [Ср. там же.
Всякая напряженность имманентного и трансцендентного, познающего и познаваемого,
человека и божества, «снимается», преодолевается божественным монизмом, свободным от обособления мира и
человека: логика — это «
Бог всяческая во всех».
Философия знаменует искание
Бога человеком, предоставленным его собственным силам, его имманентной божественности.
В царственной свободе, предоставленной
человеку, полноте его богосыновства ему предоставлено самое бытие
Бога делать проблемой, философски искать Его, а следовательно, предоставлена и полная возможность не находить и даже отвергать Его, т. е. вместе с философским благочестием заложена возможность и философского нечестия.
Объект религии,
Бог, есть нечто, с одной стороны, совершенно трансцендентное, иноприродное, внешнее миру и
человеку, но, с другой, он открывается религиозному сознанию, его касается, внутрь его входит, становится его имманентным содержанием.
Бог абсолютно возвышается над
человеком, «во свете живет неприступном, которого никто не видел из
людей и видеть не может» [Неточная цитата из Первого послания к Тимофею св. апостола Павла (6:16).], и в то же время бесконечно уничижается, снисходит к миру, являет себя миру, вселяется в
человека («приидем и обитель у него сотворим» [Ин. 14:23.]).
Абсолют, который был бы только премирен или трансцендентен миру, не был бы
Богом для
человека, оставаясь для него совершенно нейтральным, равнозначащим чистому ничто.
Бог же, который стал бы совершенно имманентен, и только имманентен, не был бы
Богом, это был бы
человек или мир, взятый в своей последней глубинности.
Мысль рождается не из пустоты самопорождения, ибо
человек не
Бог и ничего сотворить не может, она рефлектируется из массы переживаний, из опыта, который есть отнюдь не свободно полагаемый, но принудительно данный объект мысли [Эту мысль С. Н. Булгаков впоследствии развил в своей работе «Трагедия философии» (1920–1921), о которой писал в предисловии: «Внутренняя тема ее — общая и с более ранними моими работами (в частности, «Свет невечерний») — о природе отношений между философией и религией, или о религиозно-интуитивных отношенях между философией и религией, или о религиозно-интуитивных основах всякого философствования.
Бог в трансцендентности своей бесконечно удален от
человека, уходит от него в запредельную тайну, оставляя в религиозном сознании одно НЕ, одно СВЕРХ, одну пустоту.
Иначе говоря, Абсолютное трансцендентное полагает Себя
Богом, а следовательно, принимает в Себя различение
Бога и мира, и в нем
человека.
Бог есть и Кто, и Что для
человека.
Бог есть для
человека или, шире, для мира.
Но как бы восхищенный и в энтузиазме покоится он в уединении, никуда не склоняясь и даже не обращаясь вокруг себя, стоя твердо и как бы сделавширь неподвижностью (στάσις); и о прекрасном не думает он, находясь уже выше прекрасного, выше хора добродетелей, подобный
человеку, который проник в самое внутреннее святилище и оставил позади себя в храме изображения
богов, и, лишь выходя из святилища, впервые встречает их, после внутреннего созерцания и обращения с тем, что не есть ни образ, ни вид, но сама божественная сущность; образы же, следовательно, были бы предметами созерцания второго порядка.
«
Человек может знать о
Боге не то, каков он есть, но только, что он есть (ουκ οϊός εστί αλλ' δτι εστί)» [De praem. et poen.
Он, чтобы привлечь
людей под власть свою, воспользовался их неверно направленным стремлением найти
Бога и, обманув в желаемом, водя, как слепца, ищущего себе пути, рассеял их по разным стремнинам и низринул в одну бездну смерти и погибели» [Иб., 25.].
Ибо
Бог превышает (ύπερκείται) всякую сущность, сам не будучи чем-либо из сущего, но превыше сущего, и из Него же все сущее; ибо только для всех скрытое божество одного
Бога есть изначальная божественная (θεαρχική) сила, которая управляет и т. наз.
богами, и ангелами, и святыми
людьми, а также она творит (δημιουργός) тех, кто чрез сопричастность становится
богами, действительно, сама происходя из себя самой и беспричинно будучи божеством» (εξ εαυτής και άναιτίως αϋτοθεοτης οδσα).] от всего сущего (δια της πάντων όντων αφαιρέσεως).
«После первой и блаженной природы (Божества) никто — не из
людей только, но даже и из премирных сил, и самих, говорю, Херувимов и Серафимов — никогда не познал
Бога, если кому не открыл Он сам» (1–2). «Из относящегося к учению о
Боге и воплощении как не все неизреченно, так и не все может быть выражено речью; и не все недоступно познанию, и не все доступно ему» (3).