Неточные совпадения
Конечно, такое
искусство не
есть лишь неотъемлемая принадлежность одной философской музы Платона, оно вообще связано с определенным стилем философствования.
Моя осведомленность в
искусстве была совершенно ничтожна, и вряд ли я хорошо знал, что меня ждет в галерее.
ЕСИ, синтетическое религиозное суждение a priori,
есть единственная опора религии, без которой она не существует, подобно тому как
искусство не существует без красоты или мораль без различия добра и зла.
Религиозный гений необходимо
есть и великий молитвенник, и, в сущности,
искусству молитвы только и учит вся христианская аскетика, имеющая высшей целью непрестанную («самодвижную») молитву, «молитву Иисусову» или «умное делание» [Учением о молитве полны произведения церковной аскетики, в частности творения св. Макария Великого, Симеона Нового Богослова, Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Тихона Задонского, церковных писателей: еп.
«Истинная наука
есть законченное созерцание; истинная практика
есть самопроизвольное развитие и
искусство; истинная религия
есть чувство и вкус к бесконечному» (39. — Курс. мой).
«Ревностное и доставляющее наслаждение занятие христианским
искусством не только не говорит о положительном отношении к религиозному его содержанию, напротив, свидетельствует о таком отчуждении и отдалении от его живого религиозного содержания, что уже исчезла склонность к оппозиции против связанного с ним
искусства и уступила место объективному историко-эстетическому отношению» (41). «Поэтому эстетическое религиозное чувство не
есть подлинное и серьезное религиозное чувство» (39), хотя, конечно, этим не отрицается вспомогательная роль
искусства для религии.
Впрочем, это не мешает Гартману считать, что «мистическое и религиозное чувство собственно и
есть творческое начало в религии, подобно эстетическому чувству в
искусстве» (44).
Если справедливо сравнение чувства в религии с музыкой, то ведь музыка не
есть высший род
искусства и вообще деятельности духа, ибо оно бессловесно, бессмысленно, алогично.
Вера
есть,
быть может, наиболее мужественная сила духа, собирающая в одном узле все душевные энергии: ни наука, ни
искусство не обладают той силой духовного напряжения, какая может
быть свойственна религиозной вере.
Есть ли это язык понятий, подлежащих философской обработке не только в своем значении, но и в самом своем возникновении, или же это
суть знаки иной природы и строения, находящиеся в таком же примерно отношении к философским понятиям, как образы
искусства: о них можно философствовать дискурсивно, но в наличности своей они даны мышлению.
Вообще, миф завладевает всеми
искусствами для своей реализации, так что писаное слово, книга,
есть в действительности лишь одно из многих средств для выражения содержания веры (и здесь выясняется религиозная ограниченность протестантизма, который во всем церковном предании признает только книгу, хочет
быть «Buch-Religion» [Книжная религия (нем.).]).
Искусство тоже не
есть религия и ни в каком случае не может ее заменить, но оно, становясь религиозным, может служить религии, и эпохи религиозного подъема естественно и неизбежно запечатлены и подъемом религиозного
искусства.
Сам же Баадер полагает, что тварь (Creatur) «не
есть составная часть Творца, образующая периферию и произрастающая из него по необходимости рождения, а не с абсолютной свободой, подобно произведению
искусства» (7, 89, Classen, II, 118).
Вся философия, так же как и
искусство эллинов,
есть умное видение этих идей или же искание этого видения, она воспламенена подлинной любовью к Софии — недаром сама она наименовала себя φιλο-σοφία [Букв.: «любомудрие», «любовь к мудрости» (греч.).].
Если религия
есть прямое самосвидетельство и самодоказательство Бога, то
искусство или, шире, красота
есть самодоказательство Софии.
И чего же иного хочет и достигает
искусство, как не того же ософиения плоти или «материи» (
будет ли это звук, тело, мрамор, краски, слово)?
Искусство есть мудрость будущего века, его познание, его философия.
Поэт, мифолог, мист [Участник мистерии.] и маг неотделимы от философа ни в Пифагоре, ни в Платоне, ни в Плотине, и в качестве духовных отцов столпы немецкого идеализма могут взять себе лишь… софистов, столкновение с которыми у Сократа и Платона
было не столько на почве определенного философского учения, сколько самого способа философствования, ars.philosophandi [
Искусство философствования (лат.).].
Эрос проявляется и в состоянии тела, — здоровье и болезни, а потому и «врачебное
искусство управляется этим богом», и гимнастика, и земледелие; им же управляются и музыка, которая
есть «περί άρμονίαν και υθμόν ερωτικών επιστήμη» (187 с) [Знание любовных начал, касающихся строя и ритма (там же.
Искусство, как «рождение в красоте»,
есть обретение чрез себя, а постольку и в себе софийности твари, прорыв чрез ничто, через полубытие к сущности.
Что такое
есть создание
искусства, из чего бы ни
было оно изваяно, из камня, слова, звука, краски, формы?
Искусство, не как совокупность технически-виртуозных приемов, но как жизнь в красоте, несравненно шире нашего человеческого
искусства, весь мир
есть постоянно осуществляемое произведение
искусства, которое в человеке, в силу его центрального положения в мире, достигает завершенности, ибо лишь в нем, как царе творения, завершается космос.
Люди «одни из тварей, кроме способности к разуму и слову, имеют еще чувственность (το αισθητικό ν), которая,
будучи по природе соединена с умом, изобретает многоразличное множество
искусств, умений и знаний: занятие земледелием, строение домов и творчество из не-сущего (προάγειν ёк μη οντων), хотя и не из совершенно не сущего (μη ёк μηδαμώς όντων) — ибо это принадлежит лишь Богу — свойственно одному лишь человеку…
Всякое истинное произведение
искусства есть в этом смысле некое чудо, и прежде всего для того, кто его совершил, ибо совершил он это не своею силою, не в психологической ограниченности своей, но исторгаясь из нее в таинственную глубь своего существа.
Лишь таким узрением вообще и может нечто твориться (и это не только в
искусстве, но и в философии с наукой), и, напротив, настоящее творчество не достигается хозяйственно-техническим путем с его закономерной непрерывностью, ибо незакономерность и прерывность
есть отличительная его черта.
Можно сказать, что
искусство есть симптом, и притом бесконечной значительности.
Хозяйственный труд
есть мощь, — магия этого мира;
искусство же перед лицом мира бессильно и безответно.
Он
был глубоко изведан Пушкиным, который солнечному своему любимцу, наивному и чистому избраннику муз Моцарту, влагает слова растерянности пред лицом неземной силы и земного бессилия
искусства.
Таковой синтез хозяйства и
искусства, деятельная, творческая жизнь в красоте, предуказан
был для Адама и
Евы.
Это изначальное единство жизни раскололось после грехопадения, когда создался плен плоти и необходимость хозяйства, а тем самым обречено
было на особное существование и
искусство.
Поэтому и само
искусство отнюдь не имеет самодовлеющего значения, оно
есть лишь путь к обретению красоты.
И не
есть ли красота — сладкая иллюзия, а поэзия — греза, если
искусство только волнует и манит к прекрасному среди непрекрасной жизни, утешает, но не преображает?
Целые исторические эпохи, особенно богатые творчеством, отмечены тем, что все основные элементы «культуры»
были более или менее тесно связаны с культом, имели сакральный характер:
искусство, философия, наука, право, хозяйство.
Факт культа, как и
искусства, наглядно свидетельствует о той истине, что не о хлебе едином живет человек, что он не
есть economic man, меряющий мир меркантильным аршином, но способен к бескорыстию и вдохновению.
Невольно возникает вопрос:
быть может, именно здесь, в природе отношений, существовавших между культом и
искусством, и разрешалась религиозная проблема
искусства, и
искусство,
будучи храмовым, тем самым
было и теургическим?
Искусство, посвящая себя религии, сделалось ее ancilla, играя служебную роль, а отношение к нему
было утилитарное, хотя и в самом высшем смысле.
Искусство сковано
было аскетическим послушанием, которое не вредило ему лишь до тех пор, пока выполнялось искренно и свободно, но стало невыносимым лицемерием и ложью, когда аскетический жар
был им утрачен.
Это сделалось неизбежным и даже вполне правомерным, как только по тем или иным причинам
была нарушена искренность отношений между культом и
искусством и в них проник расчетливый утилитаризм, одинаково чуждый природе как религии, так и
искусства.
Пока
искусство оставалось храмовым и само рассматривало себя лишь как средство для культа, его душа
была вполне успокоена этим сознанием.
Первый акт самосознания, который совершает
искусство на пути своего освобождения,
есть провозглашение своей полной свободы и независимости от каких бы то ни
было извне навязанных задач или норм, как бы они ни
были сами по себе почтенны.
Утверждается, наконец, вполне ясное сознание, что сама форма и
есть существенное содержание
искусства, и его нет вне работы над формой.
Отсюда недалек путь уже к совершенно ложному самосознанию, что не Красота создает
искусство, призывая к алтарю своему его служителя, но
искусство само творит красоту, поэтому художник
есть бог, который созидает радужный мир мечты и сказки по образу своему и подобию.
Этот субъективный идеализм в
искусстве есть не что иное, как эстетический иллюзионизм, который не верит в красоту, а потому, собственно говоря, не верит и в
искусство.
Благодаря своей связи с Космосом, реальность коего и
есть Красота,
искусство становится символическим.
Символическое
искусство не разрывает связи двух миров, как это делает эстетический идеализм, примиряющийся на одной лишь художественной мечтательности, — оно прозревает эту связь,
есть мост от низшей реальности к высшей, ad realiora.
Дело в том, что и самый символизм, выражающий собой высшее самосознание свободного, автономного
искусства, все же не
есть еще реализм в Красоте и не может его досягнуть.
Символическая природа
искусства есть свидетельство столько же о его высоком призвании, сколько и о его роковом бессилии.
Фактические возможности
искусства вообще неисчерпаемы, а потому внешнего, суммирующего синтеза их
быть и не может.
Ведь и без того всякое
искусство в глубине своей
есть все
искусство,
искусство вообще, и не на поверхности, не в феноменальности надо искать этого единства.
Между
искусством и Красотой обозначается как будто даже антагонизм:
искусство не существует вне граней, помимо их не происходит художественного оформления — in der Beschränkung zeigt sich der Meister [В ограничении проявляется мастер (нем.).], — а между тем Красота
есть вселенская сила, которой принадлежит безмерность.