Неточные совпадения
— Я этого
не говорю. Но борьба с ними бессмысленна и
не имеет под собою почвы. Добровольцы выкидывают
против них затрепанные, испачканные грязью знамена, и народ к белым откровенно враждебен. Сейчас же только эти две силы и есть. Надо же нам, истинным демократам и социалистам, честно взглянуть правде в глаза, как бы она тяжела ни была.
— Да хоть бы и физически.
Не ликвидируешь их, — уйдут к Колчаку, к Деникину и будут сражаться
против нас.
— Но погоди, — сказал Иван Ильич. — Ведь вы сами при Керенском боролись
против смертной казни, вы Церетели называли палачом. И я помню, я сам читал в газетах твою речь в Могилеве: ты от лица пролетариата заявлял солдатам, что совесть пролетариата
не мирится и никогда
не примирится со смертною казнью. Единственный раз, когда я тебе готов был рукоплескать. И что же теперь?
— Я сказал, что подумаю, но что, во всяком случае, необходимое условие — свобода слова и печати, что иначе я просвещения
не мыслю. Они заявили, что в принципе со мною совершенно согласны, что меры
против печати принимаются только ввиду военного положения. Уверяли, что теперь большевики совсем
не те, как в прошлом году, что они дорожат сотрудничеством интеллигенции. Через два дня обещались приехать за ответом.
Первый с восторгом стал говорить о русских: во всемирной истории
не бывало такого случая, — в первый раз
не фразами одними, а делом люди пошли
против войны, свергли биржевиков, которые бросили трудящихся друг на друга. И борьбу в стороны заменили борьбою вверх.
— Я одного
не понимаю: зачем такое изысканное бесчеловечие? Как будто нарочно всех хотят восстановить
против себя.
— Таких мы жалеем. А монополии хлебной никак нельзя отменить. Сейчас спекулянтство пойдет. Вы поймите: революция! Неужели
не ясно? Как в осажденной крепости! — Желтов начинал сердиться. — Вы тех вините, кто антанту призвал, Деникиных и Колчаков вините, да! Рябушинских. Они хотят костлявой рукой голода задушить революцию, а социал-предатели им подпевают и мужиков
против нас восстанавливают… А кто им землю отдал? Ну-ка, товарищ, скажи, — землю вам Деникин отдал или нет?
— А все-таки таких, как вы, нужно бы… Уж
не знаю, что бы… Расстрелять
не за что, а вред большой… У вас образование, нам трудно с вами. Дай вот, образование отнимем у вас, себе возьмем, — тогда вы
против меня ничего
не сможете сказать, как теперь я
против вас.
— Вот самые страшные для вас враги! Какие
против них лозунги могут выдвинуть большевики? Грабь все, что увидишь, измывайся над буржуями, — это и их лозунги. А они еще говорят, что
не нужно у мужиков отбирать хлеб, и что следует избивать жидов. С этим согласится и всякий ваш красноармеец.
— Катя! Меня спрашивают: «Вы
против смертных казней, производимых советскою властью?» А я буду вилять, уклоняться от ответа? Это ты называешь —
не задирать!.. Я тут всего третий день. И столько насмотрелся, что стыдно становится жить. Да, Катя, стыдно жить становится!.. Каждый день по нескольку человек уводят на расстрел, большинство совершенно даже
не знает, в чем их вина. А Вера с ними, а ты водишь с ними компанию…
— Да, бывают, я это хорошо знаю. Но только, — уж извините,
не из рабочих. В Курске, пред нашим отъездом сюда, Михаил хотел освободить одного арестованного, — никаких данных
против него. А чекист, потрясая руками: «они всю жизнь нас давили, расстреливали нашего брата-рабочего. И его расстрелять!» Михаилу он показался подозрительным. Велел навести справки. Оказалось, — бывший жандармский офицер. Расстреляли.
Краснов, арестованный, был у нас в Смольном, — и его отпустили на свободу под честное слово, что
не пойдет
против нас.
— Впрочем, если ваш батюшка согласится дать подписку, что
не будет агитировать
против смертной казни и советской власти, и если за него поручатся в этом отношении ваша сестра и товарищ Седой, — я его освобожу.
— А вы
не думаете, полковник, что это может раздражать население, возбуждать его
против добровольческой армии?
— Но ведь он заведовал просвещением. Он
не большевик, он смотрит, что самое убийственное оружие
против большевиков, как и
против самодержавия, просвещение. Он пошел к ним, как шел раньше к самодержавию.
— Вы, госпожа Дмитревская, этими фразами нас
не убедите. У нас
против него есть такой один документик…
Если бы, по моей отвлеченной гипотезе, какая-нибудь сильная потребность этого человека, предположим, ведь это только для примера, потребность любви — совершенно не удовлетворялась, или удовлетворялась плохо, я ничего не говорил бы против риска, предпринимаемого им самим, но только против такого риска, в никак
не против риска, навлекаемого не него кем-нибудь посторонним.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего
не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно
против этого говорят.
Если бы, то есть, чем-нибудь
не уважили его, а то мы уж порядок всегда исполняем: что следует на платья супружнице его и дочке — мы
против этого
не стоим.
Впопад ли я ответила — //
Не знаю… Мука смертная // Под сердце подошла… // Очнулась я, молодчики, // В богатой, светлой горнице. // Под пологом лежу; //
Против меня — кормилица, // Нарядная, в кокошнике, // С ребеночком сидит: // «Чье дитятко, красавица?» // — Твое! — Поцаловала я // Рожоное дитя…
Хитры, сильны подьячие, // А мир их посильней, // Богат купец Алтынников, // А все
не устоять ему //
Против мирской казны — // Ее, как рыбу из моря, // Века ловить —
не выловить.
Крестьяне речь ту слушали, // Поддакивали барину. // Павлуша что-то в книжечку // Хотел уже писать. // Да выискался пьяненький // Мужик, — он
против барина // На животе лежал, // В глаза ему поглядывал, // Помалчивал — да вдруг // Как вскочит! Прямо к барину — // Хвать карандаш из рук! // — Постой, башка порожняя! // Шальных вестей, бессовестных // Про нас
не разноси! // Чему ты позавидовал! // Что веселится бедная // Крестьянская душа?