человек мужественно и стойко принимает свой жребий, поднимается душою как бы выше себя и сливается душою с велениями неизбежности. Он как бы ощущает тот таинственный ритм, которым полна
мировая жизнь, в ощущении которого нестрашными становятся опасности и ужасы личного бытия. Ярко и полно выражает это ощущение великий Архилох...
Неточные совпадения
Что это? Какое чудо случилось на наших глазах? Ведь мы присутствовали сейчас всего только при родах женщины — при чем-то самом низменном, обыденном и голобезобразном! Это — неприличие, это — стыд. От чистых детей это нужно скрывать за аистами и капустными листами. Но коснулась темной обыденности живая
жизнь — и вся она затрепетала от избытка света; и грубый, кровавый, оскорбительно-животный акт преобразился в потрясающее душу
мировое таинство.
Как же у людей хватает совести жить и думать о
жизни перед лицом совершающейся величайшей
мировой катастрофы?
И с высоты ощущаемого единства далеко внизу кажется собственная смерть, она теряет свои огромные заслоняющие
жизнь очертания, перестает быть
мировой катастрофой.
Вот
мировое пространство. В нем мириады пылинок-солнц. Вокруг каждого солнца свои миры. Их больше, чем песчинок в пустыне. Века, как миги. То на той, то на другой песчинке
жизнь вспыхнет, подержится миг-вечность и бесследно замрет. На одной крохотной такой песчинке движение. Что это там? Какая-то кипит борьба. Из-за чего? Вечность-миг, — и движение прекратилось, и планета-песчинка замерзла. Не все ли равно, за что шла борьба!
Он теперь видит ужасы и скорби
жизни, видит мир раздробленным, растерзанным; видит и первопричину
мирового страдания — principium in dividuationis, расчленение первоначального, единого Существа на отъединенные, несогласимые между собою «явления».
Мы действительно становимся на краткие мгновения самим Первосущим и чувствуем его неукротимое желание и жажду бытия: борьба, мучение, уничтожение явления кажутся нам теперь необходимыми при этом избытке бесчисленных, врывающихся в
жизнь форм бытия, при этой чрезмерной плодовитости
мировой Воли.
Поэтому наличность в
жизни зла и несправедливости властно ставит перед нами задачу теодицеи, задачу оправдания божества перед лицом
мирового зла.
Ничего, что кругом женщины не видят, не слышат и не чувствуют. Вьюга сечет их полуголые тела, перед глазами — только снег и камни. Но они ударяют тирсами в скалы — бесплодные камни разверзаются и начинают источать вино, мед и молоко. Весь мир преобразился для них в свете и неслыханной радости,
жизнь задыхается от избытка сил, и не в силах вместить грудь
мирового восторга, охватившего душу.
Здесь под каждым словом охотно подписался бы и Достоевский. Умер бог — умерла и
жизнь, умерли и мы в ней; кругом — «ничто», «холод», «беспредельная пустота», все связи с
жизнью оборвались, и человеку в полдень приходится зажигать свой жалкий фонарь, чтобы заменить погасшее
мировое солнце.
Иван Федорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать
мировую жизнь.
Я высказывал мысль (в 22 году), что западные государства должны формально признать советскую власть, что таким образом прекратится изоляция советской России и она будет внедрена в
мировую жизнь, что может смягчить самые дурные стороны большевизма.
Неточные совпадения
Но человек сделал это на свою погибель, он — враг свободной игры
мировых сил, схематизатор; его ненавистью к свободе созданы религии, философии, науки, государства и вся мерзость
жизни.
В таком чисто монистическом, монофизитском религиозном сознании не может быть пророчеств о новой
жизни, новой
мировой эпохе, о новой земле и новом небе, нет исканий нового града, столь характерных для славянства.
«Частный» же взгляд на
жизнь, для которого все историческое,
мировое, сверхличное — чуждое и инородное, делает рабом, способным лишь на рабий бунт.
Для исторического, обращенного к
мировым ценностям взгляда на
жизнь остается в силе заповедь Ницше: будьте жестки, тверды.
Еще более приходится признать, что в духовной
жизни германского народа, в германской мистике, философии, музыке, поэзии были великие и
мировые ценности, а не один лишь культ силы, не один призрачный феноменализм и пр.