Княжна думала о том, что говорят теперь в московских гостиных, думала, что на ее
свадьбе было бы, пожалуй, более народа, чем на похоронах князя, что теперь ей летом не придется жить в Баратове, вспоминался ей мимоходом эпизод с китайской беседкой, даже — будем откровенны — ей не раз приходило на мысль, что ее подвенечное платье, которое так к ней шло, может устареть в смысле моды до тех пор, пока явится другой претендент на ее руку.
Неточные совпадения
Похороны молодого князя Владимира Яковлевича Баратова, получившие, вследствие его смерти чуть ли не накануне
свадьбы, романтический оттенок,
были чрезвычайно многолюдны. Весь петербургский бомонд
был налицо и частью пешком, а частью в самых разнообразных экипажах проводил гроб покойного из его дома в церковь Донского монастыря, на кладбище которого, в фамильном склепе князей Баратовых, нашел вечное успокоение последний из их рода по мужской линии.
Как причину княжеских странностей и чудачеств в Москве рассказывали целый роман из его жизни. Говорили, что в молодости, вскоре после
свадьбы, во время одной из поездок князя с молодой княгиней в Москву из его Саратовского имения, на дороге на них напали разбойники. Последние
были дворовые люди, во главе с соседним помещиком вдовцом-красавцем, по уши влюбленным в княгиню. Преступная их цель
была украсть молодую женщину.
— Успокойтесь, князь, — заговорил Сигизмунд Нарцисович, — ведь если человек умер, то ему уже не поможешь… Хорошо, что это случилось до
свадьбы… Приятно ли
было вам видеть вашу дочь вдовою в первый же год замужества? Бог с ним и с богатством… Княжне Варваре Ивановне не нужно богатства… Она сама — богатство… ей нужно счастье, а счастья не мог дать ей этот больной человек.
О матери Александра Васильевича Суворова известно только то, что ее звали Авдотьей Федосьевной и что вышла она замуж за Василия Ивановича в конце 20-х годов. Отец ее Федосий Мануков
был дьяк и по указу Петра Великого описывал Ингерманландию по урочищам. В 1718 году, во время празднования
свадьбы князя-папы, он участвовал в потешной процессии, одетый по-польски, со скрипкою в руках; в 1737 году
был петербургским воеводою и в конце года судился за злоупотребления по службе.
По приезде в Петербург цесаревна тотчас приобрела большую популярность в среде гвардейских солдат, вступила с ними в такие сношения, в каких находилась прежде со слобожанами Покровской слободы: крестила у них детей, бывала на их
свадьбах; солдат именинник приходил к ней, по старому обычаю, с именинным пирогом и получал от нее подарки и чарку анисовки, которую, как хозяйка, Елизавета и сама
выпивала за здоровье именинника.
В ее сердце шевельнулось минутное чувство надежды. Но разве теперь не все равно ей —
будет или не
будет свадьба, тотчас подсказал ей внутренний разочаровывающий голос. Ведь теперь она не принадлежит себе. Она — его.
Именно так
было в доме генерал-аншефа князя Ивана Андреевича Прозоровского. Казалось, в нем ничего не изменилось. Жизнь катилась по той же колее, в какой шла до дня, в который покойный князь Баратов сделал предложение княжне Варваре. Дней приготовления к
свадьбе, сменившейся похоронами, почти не существовало.
В дальнейшие свидания Сигизмунд Нарцисович сумел совершенно подготовить княжну к давно намеченному им плану овладеть ею после
свадьбы и таким образом
быть безответственно счастливым.
Верная своему слову, она купила у князя Прозоровского его дворовую девку Пелагею, выдала ее замуж за буфетчика Михайлу,
была даже на их
свадьбе посаженою матерью и отпустила счастливых супругов на волю, наградив их, как обещала, пятью тысячами рублей.
Венчание происходило в церкви Феодора Студита, что на Никитской, а бал
был дан в доме князя Ивана Андреевича Прозоровского, перебравшегося во флигель, где
было еще несколько свободных комнат, и отдавшего дом в распоряжение молодых супругов. Весь великосветский московский бомонд присутствовал на этой
свадьбе «непобедимого Суворова» и бывшей невесты князя Баратова.
У госпожи Грин
была дочь и племянница, обе молодые девушки, и обе невесты. Одна сговорена
была за доктора, родом итальянца, другая — за голштинского уроженца, бывшего во Фридрихсгаме учителем. Госпожа Грин желала, чтобы обе
свадьбы совершились в одно время, и сама назначила день — 16 июля.
В доме, когда Александр Васильевич вернулся из Нейшлота, уже шли приготовления. За день до
свадьбы штаб-лекарша пришла к своему жильцу. Суворов
был очень весел, бегал по комнате и, увидев свою «маменьку», сам подал ей стул.
Хозяйка сказала ему о наступающем дне
свадьбы дочери и племянницы и просила графа осчастливить ее,
быть посаженым отцом у ее дочери. Александр Васильевич согласился и, сверх того, вызвался
быть посаженым отцом и у племянницы, заявив, что любит обеих невест и желает познакомиться с их будущими мужьями. Госпожа Грин поблагодарила графа за честь.
История с учителем на
свадьбе госпожи Грин не
была, таким образом, неожиданностью для жителей Фридрихсгама.
Что он
был обманут, Александр Васильевич, как и все мужья, узнал последний, через пять лет после
свадьбы. Это открытие произвело на него ошеломляющее действие, тем более что измена жены началась чуть ли не с первых месяцев супружества, когда он после медового месяца отправился из Москвы на театр военных действий.
Неточные совпадения
Городничий. А когда же, то
есть… вы изволили сами намекнуть насчет, кажется,
свадьбы?
Это соображение
было тем более удобно, что молодые ехали тотчас после
свадьбы в деревню, где вещи большого приданого не
будут нужны.
Вообще тот медовый месяц, то
есть месяц после
свадьбы, от которого, по преданию, ждал Левин столь многого,
был не только не медовым, но остался в воспоминании их обоих самым тяжелым и унизительным временем их жизни.
Княгиня Щербацкая находила, что сделать
свадьбу до поста, до которого оставалось пять недель,
было невозможно, так как половина приданого не могла
поспеть к этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным, что после поста
было бы уже и слишком поздно, так как старая родная тетка князя Щербацкого
была очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал бы еще
свадьбу.
Она и про себя рассказывала и про свою
свадьбу, и улыбалась, и жалела, и ласкала его, и говорила о случаях выздоровления, и всё выходило хорошо; стало
быть, она знала.