Неточные совпадения
—
Говорите, — сказал молчавший до этого времени
князь Луговой.
— Нет сомнения, что это было бы весьма благоразумно, — сказал
князь Луговой. — Но в чем же, собственно
говоря, состояло бы здесь наказание для этой женщины? Ведь в данном случае необходимо, чтобы порок был наказан.
«Первейший тогда, в особливой милости и доверенности у Ее Императорского Величества находящийся, господин обер-егермейстер граф Алексей Григорьевич Разумовский, —
говорит князь Яков Петрович Шаховской, — приятственно с духовными лицами обходился и в их особливых надобностях всегда представителем был».
«Двор, —
говорит князь Щербатов, — подражая, или, лучше сказать, угождая императрице, в расшитые златотканные одежды облекался».
В описываемое нами время в окрестности разнесся слух, что в Луговое ожидается молодой хозяин,
князь Сергей Сергеевич Луговой, единственный носитель имени и обладатель богатств своих предков. Стоустая молва
говорила о
князе, как будто бы его уже все видели и с ним
говорили. Описывали его наружность, манеры, характер, привычки и тому подобное.
— Знаю, знаю и благодарна, — сквозь зубы проговорила Таня. — Но не об этом речь. Вы
говорили, что
князь красавец.
«А что, если все действительно сделается так, как он
говорит, — неслось в голове Тани, — и тогда она успокоится, она жестоко будет отомщена. И чем она хуже княжны Людмилы? Только тем, что родилась от дворовой женщины, но в ней, видимо, нет ни капли материнской крови, как в Людмиле нет крови княгини Вассы Семеновны. Недаром они так разительно похожи друг на друга. Они дочери одного отца —
князя Полторацкого, они сестры».
День был действительно жаркий, и терраса, вся увитая вьющимися растениями и уставленная цветами, представляла из себя в доме самый прохладный уголок, тем более что построена была в северной части дома. Разговор завязался.
Князь, впрочем,
говорил больше один.
— Что опять, ваше сиятельство?.. Я правду
говорю… Вот ваш
князь в вас по уши влюбился, а на меня, хоть и похожа я на вас, и посмотреть, может, не захочет…
—
Говорят, это качество свойственно только женщинам… — повернула было разговор княжна, но
князь не отставал.
— Но, милая Таня, ведь ты знаешь, что
говорят, что на того из
князей Луговых, кто откроет эту беседку, обрушится несчастье…
Князь Сергей Сергеевич вернулся к себе в Луговое в отвратительном состоянии духа. Это состояние, как результат посещения Зиновьева, было с ним в первый раз. Происходило оно вследствие той душевной борьбы, которая в нем происходила по поводу данного им княжне обещания под влиянием минуты и охватившего его молодечества ни за что не отступиться от него. Между тем какое-то внутреннее предчувствие
говорило ему, что открытием заповедной беседки он действительно накликает на себя большое несчастье.
— Самое лучшее место в саду… —
говорил князь, пробираясь через чащу деревьев к беседке, — и вследствие людского суеверия остается целые сотни лет в таком запущении.
Князь,
говоря последнюю фразу, более обращался к княжне, а не к княгине.
— Вот видите,
князь, я была права,
говоря, что легенда о беседке не сказка.
Княжна покраснела. Ей надо было передать предложение, признание
князя и тот поцелуй, которым они обменялись, но княжна Людмила решила не
говорить о последнем матери. Это был не страх перед родительским гневом. Нет, это было, скорее, инстинктивное желание сохранить в неприкосновенной свежести впечатление первого поцелуя, данного ею любимому человеку.
Собственно
говоря, княгине ничего подобного не показалось, но она ухватилась за это предположение
князя Сергея Сергеевича с целью успокоить не только свою дочь, но и себя. Хотя и крик совы, совпавший с первым признанием в любви жениха, мог навести на размышление суеверных — а княгиня была суеверна, — но все-таки он лучше хохота, ни с того ни с сего раздавшегося из роковой беседки. Из двух зол приходилось выбирать меньшее. Княгиня и выбрала.
— Стыдно,
князь,
говорить на девушку неправду, — вдруг обратилась она к
князю Луговому, — ишь что выдумали, что моя Люда согласилась вчера на ваше предложение быть вашей женой. Бедная девочка, какую небылицу возвел на тебя
князь!
Таня мечтой неслась на берега Невы и создавала в своем воображении царские дворцы, палаты вельмож, роскошные праздники, блестящие балы, с толпой блестящих же кавалеров. Обо всем этом она имела смутное понятие по рассказам княжны, передававшей ей то, что
говорил князь Сергей Сергеевич, — фантазия Тани была неудержима, и она по ничтожному намеку умела создавать картину.
Для графа Петра Игнатьевича, не
говоря уже о
князе Луговом, день, проведенный в Зиновьеве, показался часом. Освоившаяся быстро с другом своего жениха, княжна была обворожительно любезна, оживлена и остроумна. Она рассказывала приезжему петербуржцу о деревенском житье-бытье, в лицах представляла провинциальных кавалеров и заставляла своих собеседников хохотать до упаду. Их свежие молодые голоса и раскатистый смех доносились в открытые окна княжеского дома и радовали материнский слух княгини Вассы Семеновны.
Князь Сергей Сергеевич был в таком угнетенном состоянии вследствие сообщения Федосьи о состоянии княжны Людмилы, что почти не понимал, что вокруг него происходит и что ему
говорят.
Прибывший из Тамбова доктор, которого
князь тотчас же отвез в Зиновьево, осмотрев больную, хотя и успокоил Сергея Сергеевича за исход нервного потрясения, но был так сосредоточенно глубокомыслен по выходе из комнаты больной, что его успокоительные речи теряли, по крайней мере, половину своего значения. Кроме того, этот жрец медицинской науки, безусловно, запретил
говорить с княжной о чем-нибудь таком, что может ее взволновать.
— Что вы
говорите, княжна! — побледнел
князь.
—
Говори же,
говори! — озабоченно спрашивал
князя граф Петр Игнатьевич, вводя его в угловую большую комнату, служившую ему кабинетом и спальней.
Несмотря на то что
князь Луговой и граф Свиридов прибыли в Петербург в сентябре месяце, в городе еще не переставали
говорить о происшествии в Гостилицах, именье Алексея Григорьевича Разумовского, происшествии, чуть не стоившем жизни великому
князю и великой княгине. Вот как передавали о случившемся со слов последней.
—
Говорят, что покойная была побочная дочь
князя Полторацкого от его дворовой девушки…
Елизавета Петровна была очень тронута этими словами. Слезы навернулись у ней на глазах, и, чтобы другие не заметили, как она расстроена, она отпустила великого
князя и великую княгиню,
говоря, что уж очень поздно. Было, действительно, около трех часов утра.
— Я не способна так мелко мстить, граф… В моих жилах все-таки, что бы вы ни
говорили, течет кровь
князей Полторацких.
— Я стала думать, что, собственно
говоря, я избрала себе в мужья
князя, не имея положительно ни с кем сравнить его; уже после того, как он сделал предложение, он привез к нам своего друга.
В городе стали
говорить то о том, то о другом вероятном претенденте на ее руку, но среди них не упоминали имени
князя Сергея Сергеевича.
Князь понял, что старый слуга,
говоря «погорели мы», подразумевал его, своего барина.
—
Говорите, что случилось,
князь?.. Княжна Людмила?.. — встревоженно спросил Зиновьев.
Весь «высший свет» выражал свое участие бедному молодому человеку, и в великосветских гостиных, наряду с выражением этого участия, с восторгом
говорили о возобновившейся дружбе между больным
князем и бывшим его соперником — тоже искателем руки покойной княжны Полторацкой — графом Свиридовым, с нежной заботливостью родного брата теперь ухаживавшим за больным.
— Несчастный
князь, он сошел с ума! — с соболезнованием стали
говорить повсюду.
—
Князь сумасшедший, ему простительно
говорить все, но как же могло согласиться на это высшее духовное лицо? — возмущались сообщавшие и слышавшие это известие.
Вдруг, в июле месяце 1761 года, из Тамбова пришло известие, что
князь Сергей Сергеевич скончался. Он был убит ударом молнии при выходе из часовни, находившейся в храме в Луговом и переделанной им из старой, много лет не отпиравшейся беседки. Из Тамбова сообщали даже и легенду об этой беседке и историю ее самовольного открытия покойным
князем. Сделалось известно также и его завещание. Понятно, что подобного рода смерть заставила долго
говорить о себе в обществе.
Полтавский победитель был принижен, рабствовал Бирону, который
говорил: «Вы, русские, как так смело и в самых винах себя защищать дерзаете». Эти слова были сказаны временщиком
князю Шаховскому, защищавшему своего дядю от обвинения Миниха. Сколько в этих словах презрительного отношения к русским!