Неточные совпадения
Иван Иванович уселся в покойное кресло у письменного стола. Оба привезенных им молодых человека
были еще до такой степени возбуждены, головы их
были так бешено настроены, кровь так сильно кипела в венах, что они не могли спокойно оставаться на местах и
ходили взад и вперед по комнате, стараясь не столкнуться друг с другом.
Арест и горестная судьба его произвела, как мы знаем, сильное впечатление на великую княжну. Она долгое время
была неутешна о своем любимце, и
есть предание, что даже намеревалась принять иноческий сан в Александровском Успенском монастыре. Когда первые порывы грусти
прошли, цесаревна почувствовала себя совершенно одинокою среди неблагоприязненного в ней петербургского двора. В это время она и увидала молодого Розума.
— Шутки я шучу, Алексей Григорьевич, знаешь, чай, меня не первый год, а в душе при этих шутках кошки скребут, знаю тоже, какое дело и мы затеваем. Не себя жаль мне! Что я? Голову не снимут, разве в монастырь дальний
сошлют, так мне помолиться и не грех
будет… Вас всех жаль, что около меня грудью стоят,
будет с вами то же, что с Алексеем Яковлевичем… А ведь он тебе тезка
был.
От Преображенских казарм, расположенных на окраине тогдашнего Петербурга, до Зимнего дворца
было очень далеко. Пришлось идти по Невскому проспекту, безмолвному и пустынному. По обеим сторонам его высились уже в то время обширные дома, в которых жили сановники.
Проходя мимо этих домов, солдаты входили в них и арестовывали тех, которых им
было велено отвезти во дворец Елизаветы Петровны. Таким образом, они арестовали графа Остермана, графа Головнина, графа Левенвольда, барона Менгдена и многих других.
Общее ликование, повторяем,
было в Петербурге. Да и немудрено, так как разгар национального чувства, овладевшего русскими в описываемое нами время, дошел до своего апогея. Русские люди видели, что наверху при падении одного немца возникал другой, а дела все ухудшались. Про верховных иностранцев и их деяния в народе
ходили чудовищные слухи. Народ говорил, указывая на окна дворца цесаревны...
Остермана
сослали в Березов, Миниха — в Пелым. На пути в Сибирь Миних встретился с возвращавшимся Бироном. Соперники-временщики молча раскланялись. Анну Леопольдовну с мужем отправили в Холмогоры, где она умерла через пять лет. Иван VI
был заключен в Шлиссельбургскую крепость.
Когда его
ссылали, то не объявили его имени, а самому ему запрещено
было называть себя кому бы то ни
было под угрозой смертной казни.
Они
прошли в глубь рощи, в такое место, откуда их нельзя
было видеть. Незнакомка медленно откинула вуаль. Она
была не особенно молода, лет за тридцать, но лицо ее, с темными, жгучими глазами, обладало своеобразной прелестью. Такое же очарование
было в ее голосе. Хотя она и понижала его почти до шепота, но в нем все-таки слышались глубокие, мягкие ноты. Она говорила по-русски совершенно бегло, но с иностранным акцентом, что доказывало, что этот язык не
был ей родным.
Прошло несколько минут. Ося высвободился из объятий Станиславы Феликсовны — это
была она.
Поразительное сходство между обеими девочками, видимо, не обращало особенного внимания княгини. Злые языки говорили, что она знала причину этого сходства, а еще более злые утверждали, что из-за этого сходства мать девочки
сошла в преждевременную могилу и что в быстром развитии смертельной болезни Ульяны не безучастна
была княгиня Васса Семеновна. Как бы то ни
было, но девочки
были почти погодки и за несколько лет стали задушевными подругами.
Прошло около недели со дня первого свидания молодого Лысенко с его матерью. В гостиной княжеского дома Полторацких сидела Васса Семеновна, а напротив нее помещался полковник Иван Осипович Лысенко, только что приехавший из Москвы. Должно
быть, предмет разговора
был серьезен и неприятен, потому что Иван Осипович мрачно слушал хозяйку. Княгиня говорила...
— Что так пугает тебя в этой мысли? Ведь ты только пойдешь за матерью, которая безгранично тебя любит и с той минуты
будет жить исключительно тобой. Ты часто жаловался мне, что ненавидишь военную службу, к которой тебя принуждают, что с ума
сходишь от тоски по свободе; если ты вернешься к отцу, выбора уже не
будет: отец неумолимо
будет держать тебя в оковах; он не освободил бы тебя, даже если бы знал, что ты умрешь от горя.
Проходили месяцы, пока министр удостаивался доклада. В глубине души это
была настоящая русская помещица. По вечерам Елизавета Петровна
была окружена бабами и истопником, которые тешили ее сказками и народными прибаутками. От балов она переходила к томительному богослужению, от охоты к «богомольным походам». Она благоговела перед духовенством и часто жила в Москве.
Лесток и Трубецкой старались замешать в это дело кроме Бестужева и бывшего австрийского посла при нашем дворе маркиза Ботта д’Адорна, который
был в хороших отношениях с Лопухиной, и выставить их как главных зачинщиков. Концом процесса
было осуждение Лопухиных: Степана, Наталью и Ивана бить кнутом, вырезать язык,
сослать в Сибирь и все имущество конфисковать.
В «Ведомостях» постоянно появлялись известия о присоединении к православию, и государыня очень часто бывала крестною матерью. Доброе семя
было брошено и начало уже пускать корни. Вслед за принятием христианства неминуемо последовало окончательно обрусение края. К сожалению, благие начала эти не принесли доброго плода и благодаря равнодушию следующих царствований
прошли без следа.
Один враг
был сломлен, но за Пруссию стоял еще граф Лесток, которому государыня
была многим обязана, но которого терпеть не мог граф Алексей Григорьевич и который сам открытым презрением ко всему русскому, бестактным поведением и необдуманными словами приготовил себе погибель. 22 декабря 1747 года Лестока схватили, допрашивали, пытали и
сослали сперва в Углич, а потом в Устюг Великий.
Хотя, как мы уже говорили, гости в Зиновьеве
были редки, но все же в эти редкие дни, когда приезжали соседи, Таня служила им наравне с другой прислугой. После этих дней Татьяна по неделям
ходила насупившись, жалуясь обыкновенно на головную боль. Княжна
была встревожена болезнью своей любимицы и прилагала все старания, чтобы как-нибудь помочь ей лекарством или развеселить ее подарочками в виде ленточек или косыночек.
Она с ужасом думала об этом. О придворной и светской жизни на берегах Невы
ходили ужасающие для скромных провинциалов слухи. Они не
были лишены известного основания, хотя все, что начиналось в Петербурге комом снега, докатывалось до Тамбова в виде громадной снежной горы.
Прошло несколько дней, и до Зиновьева действительно донеслась весть, что князь Сергей Сергеевич Луговой прибыл в свое имение. Прогулки в Луговое
были прекращены.
— У нас в Зиновьеве
есть тоже хорошие места, но они не могут сравниться с вашим парком, — ответила за дочь княгиня, — моя девочка летом чуть не каждый день
ходила сюда.
В то время, когда все это происходило в Зиновьеве, князь Сергей Сергеевич Луговой медленно
ходил по отцовскому кабинету, убранному с тою роскошной, массивной деловитостью, которой отличалась наша седая старина. Все гости разъехались. Слуги
были заняты уборкой столовой и других комнат, а князь, повторяем, удалился в свой кабинет и присел на широкий дедовский диван с трубкой в руке.
— Он мне в ответ: что
прошло,
быльем поросло, умереть мне в родных местах охота…
— Да я все перезабыл, что и
было, чуть ли не два десятка лет
прошло, говорит.
Прошло томительных полчаса, пока наконец, после неимоверных усилий и множества проб всевозможных отмычек, тяжелый замок
был отперт. Но он так заржавел в петле, на которой
был надет железный болт, что его пришлось выбивать молотком. Этим же молотком пришлось расшатывать болт. Удары молотка звучно раздавались по княжескому парку и отдавались гулким эхом внутри беседки.
После того как место парка около беседки-тюрьмы
было приведено в порядок и сама беседка тщательно вычищена, князь Сергей Сергеевич сам осмотрел окончательные работы и приказал оставить дверь беседки отворенной. Вернувшись к себе, он
выпил свое вечернее молоко и сел
было за тетрадь хозяйственного прихода-расхода. Но долго заниматься он не мог. Цифры и буквы прыгали перед его глазами. Он приказал подать себе свежую трубку и стал
ходить взад и вперед по своему кабинету.
Князь Сергей Сергеевич и княжна Людмила
прошли между тем цветник и повернули в одну из аллей парка. Они шли прямо к тому месту, где высилась заветная беседка, верхняя часть которой
была красиво освещена красноватым отблеском солнечных лучей.
«Бедная мама, — замелькало в ее голове, — она так любит Таню, кроме того, она
будет напоминать ей обо мне… Нет, не надо
быть эгоисткой… Здесь она
будет даже счастливее…
Пройдет время, кого-нибудь да полюбит… Ведь я до князя никого не любила, никто даже мне не нравился… А у нас бывали же гости из Тамбова, хотя редко, да бывали, даже офицеры… Так и с ней может случиться… Теперь никто не нравится, а вдруг понравится…»
Общее окружающее барский дом веселье
было заразительно, и день в Зиновьеве
прошел оживленно. В этот день граф Свиридов впервые увидел близко Таню Берестову. Он
был поражен.
Что, если действительно княжна
сошла с ума от испытанного потрясения? Тогда все кончено. Он не видел сегодня ее глаз. Веки ее
были опущены. О, сколько бы он дал, чтобы сейчас посмотреть ей в глаза. Ужели эти дивные глаза омрачились? Ужели в них он прочтет вместо ласки и привета — безумие?
И снова мрачные мысли темными силуэтами стали проноситься перед ним. Тревожное состояние его то увеличивалось, то уменьшалось… Это
была, положительно, лихорадка отчаяния. Так
прошло время до вечера.
Князь вошел в свою спальню и с каким-то почти паническим страхом посмотрел на постель. Он чувствовал, что благодетельный и умиротворяющий сон
будет его уделом нынешнюю ночь. Он стал
ходить по комнате. Вдруг взгляд его упал на висевший у его постели образок Божьей Матери в золотой ризе, которым благословила его покойная мать при поступлении в корпус.
«Это
пройдет, конечно,
пройдет со временем, — думал князь Сергей Сергеевич. — Не может же она не рассудить, что у него не
было в данном случае никакого желания, ни даже мысли причинить ей зло. Она ведь знает, как он любит ее, знает, что он готов пожертвовать для нее жизнью. Разорвать отношения только вследствие этой сумасбродной мысли — это
было бы сумасшествием».
Князь Сергей Сергеевич передал почти дословно разговор свой с княжной Полторацкой, разговор, каждое слово которого глубоко и болезненно запечатлелось в его памяти. Граф Петр Игнатьевич слушал внимательно своего друга, медленно
ходя из угла в угол комнаты, пол комнаты
был устлан мягким ковром, заглушавшим шум шагов. Когда князь кончил, граф выразил свое мнение не сразу.
Сергей Семенович остался один, но, прежде чем собрать нужные ему на сегодня в месте его служения бумаги и выехать из дому, стал
ходить взад и вперед по кабинету, поправляя свой парик, который сидел хорошо на голове и, казалось, не требовал поправки. Этот жест, впрочем,
был обыкновенен у Сергея Семеновича, когда он находился в волнении.
Верхи заборов
были усеяны остриями длинных железных гвоздей от лихих людей, не любящих
ходить прямыми путями.
Целые годы вел свою выгодную, но по тогдашнему времени, ввиду отсутствия полицейского городского благоустройства, почти безопасную линию дядя Тимоха, вел и наживался. Он выстроил себе целый ряд домов на Васильевском острове в городской черте. Его жена и дочь
ходили в шелку и цветных каменьях. За последней он сулил богатое приданое и готов
был почать и заветную кубышку. А в кубышке той, как говорили в народе,
было «много тыщ».
Агаша отправилась к княжне. Дело
было поздно вечером, и княжна Людмила Васильевна только что встала с постели и, сделав свой туалет, сидела за пяльцами. Не
прошло и несколько минут, как Агаша вернулась и сказала страннику...
У него
было какое-то роковое предчувствие, что обаяние ее красоты не
пройдет без следа для его сердца.
Яков действительно принялся за дело умело и энергично. Он собрал шесть молодцев, которые терпеливо и зорко, по двое, стали дежурить у калитки сада княжны Людмилы Васильевны Полторацкой. Дня через четыре графу Свянторжецкому донесли, что странник
прошел в калитку, и Иосиф Янович, переодевшись в нагольный тулуп, в сопровождении Якова и других его товарищей отправился и сел в засаду около калитки сада княжны Полторацкой. Ночь
была темная, крутила вьюга.
— Ну-с, ваше сиятельство, как вам понравится сообщение вашего папеньки, — весело потирая руки, говорил сам себе,
ходя по кабинету, граф Иосиф Янович Свянторжецкий. Через денек-другой придем к вам за ответом. Вы
будете, вероятно, благосклоннее. Чай, Никитушка сегодня побежит к вам и все доподлинно доложит. И как сразу, бестия, догадался, чего мне нужно от этой крали.
Она, впрочем, теперь вспоминает, что, забившись в кусты зиновьевского сада, она дрожала как в лихорадке, хотя ночь
была теплая, и у ней из головы не выходила мысль, все ли устроит Никита как следует. Ночь
прошла довольно быстро.
Выступило человеколюбие, смягчение нравов, и прежде всего наверху. Недаром императрица Елизавета Петровна сблизилась с таким мягким и просвещенным человеком, как граф Иван Иванович Шувалов. Оба они
были живым свидетельством того, что
проходит пора «ужасных сердец».
В начале ноября Апраксин приехал в Нарву и получил через ординарца кампании, вице-капрала Суворова, высочайший приказ отдать все находящиеся у него письма. Причиной этого отобрания писем
были письма великой княгини, о которых проведали. Императрице
было сообщено об этой переписке, причем дело
было представлено в очень опасном свете.
Прошло полтора месяца после отобрания у Апраксина переписки, но он все сидел в Нарве и не
был приглашаем в Петербург, что
было равносильно запрещению въезда.
— Я-то в уме, а ты, видно, свой-то совсем пропил…
Ходит каждую ночь и спрашивает: «
Был или не
был?» Ждет, когда его второй раз сцапают и отправят в Сыскной приказ…
— Пожалуйте в гостиную, — указал лакей графу дверь направо, тогда как гость, по привычке, хотел
пройти в будуар княжны, где обыкновенно ранее
был принимаем ею и где произошел их последний разговор, когда в пылу начатого признания графу бросился в глаза ее предательский ноготь.
Он не знал, что уже коса, в виде княжны, нашла на камень, который изображал на ее дороге «беглый Никита», и легко сбросила его с этой дороги. Граф нервными шагами стал
ходить по мягкому, пушистому ковру, которым
был устлан пол гостиной, отделанной в восточном вкусе. Проходившие минуты казались ему вечностью.
«Какова! Может
быть, Никита ей ничего не сказал? Навряд. Тогда бы она меня приняла попросту, без затей. Посмотрите, уже с полчаса как я сижу здесь, как дурак. Поплатишься же ты за это, Татьяна Берестова». Он снова встал и снова стал
ходить по комнате. Княжна не появлялась. «Я еду домой и напишу ей», — в страшном озлоблении подумал граф.
— Вы правы. Этот случай
был с Таней, но вы ошибаетесь в дальнейшем; в следующую за тем летом, в которое случилось с ней это несчастье, осень занозила тот же палец и я. У меня тоже
сошел ноготь и вырос несколько неправильным. Я тогда еще ребенком решила, что это меня наказал Бог за то, что я радовалась, что между мною и Таней
есть какое-нибудь различие.
Время с момента выхода его из гостиной княжны и до того момента, когда он очутился у себя, для него как бы не существовало. Он совсем не помнил, как оделся, сел в сани и приказал ехать домой, даже как снял дома верхнее платье и
прошел в свой кабинет. Все это в его памяти
было подернуто густым непроницаемым туманом.
Случилось так, что
прошло около месяца, а граф Иосиф Янович ни одной минуты не мог остаться с глазу на глаз с княжной, как он ни старался пересидеть ее многочисленных посетителей. Он
был мрачен и озлоблен. Это не ускользнуло от молодой девушки.