Неточные совпадения
— Успокойтесь, Калисфения Николаевна, я сейчас
поговорю с ним…
И что же,
что теперь ночь… Он не маленький… офицер, — отвечала горничная.
— Я
поговорю с ней…
и думаю,
что это уладится, — сказала она восхищенному князю.
— Честь
и дочь — мои главные сокровища, — сказал Иван Дементьевич, обращаясь к молодому Потемкину. — Ты поступил непорядочно, хотя я убежден,
что не умышленно… Ты
говорил ей о любви
и нарушил ее сердечный покой
и за это ты должен быть наказан. Как?.. Чтобы меня
и мою дочь обвинили в пособничестве к ловле богатой невесты для сына моего друга… Одна эта мысль ужасает меня!
Что подумает обо мне ее сиятельство! Она может потребовать от меня отчета… Ты понимаешь это, Гриц, сознаешь ты свою опрометчивость?
В петербургском свете
говорили,
что брак Святозаровых нельзя отнести к разряду счастливых,
что супруги не сошлись характерами
и ведут жизнь далеко не дружную.
Его друзья
и сослуживцы смеялись над ним
и говорили,
что ему недостает только одного для полнейшего счастья:
что он не может кормить сам грудью своего сына.
— Садитесь здесь со мной. Тут нам никто не помешает
и поговорим о вашем, данном от Бога, серьезном характере. Мне сдается,
что он явился у вас не особенно давно.
Правила были следующие: 1) оставить все чины вне дверей, равномерно как
и шляпы, а наипаче шпаги; 2) местничество
и спесь оставить тоже у дверей; 3) быть веселым, однако ничего не портить, не ломать, не грызть; 4) садиться, стоять, ходить, как заблагорассудится, не смотря ни на кого; 5)
говорить умеренно
и не очень громко, дабы у прочих головы не заболели; 6) спорить без сердца
и горячности; 7) не вздыхать
и не зевать; 8) во всяких затеях другим не препятствовать; 9) кушать сладко
и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий мог найти свои ноги для выхода из дверей; 10) сору из избы не выносить, а
что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое прежде, нежели выступит из дверей.
— Да Клавдия Семеновна
говорит,
что еще денька четыре, а может,
и вся неделька.
—
Что за шутки со стариком Емельянычем шутишь? Кажись, он тебе в отцы годится, а накось,
что выдумал, у него мертвых младенцев приторговывать… напугал
и его, да
и меня даже до трясучки…
Говори, с
чего тебе на ум взбрело такие шутки шутить?..
— Ты вот
что, —
говорила она, крича хриплым голосом, — ступай от меня подобру-поздорову, а не то я сейчас доеду до княгини, а с ней в Петербург прямо к ногам матушки-царицы,
и вас с барином, душегубцев, на чистую воду выведем…
—
И притом же, она при мне Акулине его за ее собственного ребеночка выдала,
и только сказала,
что от скуки одиночества возьмет его к себе
и воспитает, а потому ей,
говорю, супротив нас идти не рука…
— А она-то, Дарья Васильевна, старая хрычевка, мне это опосля, как деньги забрала, сказала… Я было деньги назад требовать… Куда ты… В три шеи прогнала, а если
что, сыну,
говорит, напишу, а он самой государыне доложит… Сколько я страху натерпелся… Смилуйтесь, ваше сиятельство, может, сами съездите… такая уймища денег,
и так зря пропадут.
Нечего
говорить уже о том,
что приезжие мать
и племянницы светлейшего были окружены почти царскою роскошью,
и высшее общество столицы носило их на руках.
—
Что это ты, Гриц,
говоришь, за
что ее Богу наказывать…
И так она без меры страдалица… Тяжело мне бывать у ней…
— Как с
чего… Вот
и нынче заговорила со мной о своей девочке… «Кабы, —
говорит она, — жива была, играла бы теперь с Васей, — красные бы были дети…» А мне каково слушать да знать, да сказать не сметь…
Говорили,
что она удалилась в один из очень удаленных от Москвы
и Петербурга женских монастырей, где, как уже
говорили впоследствии, постриглась.
— Обо мне можете справиться в доме князя Андрея Павловича Святозарова, я с малолетства был при его сиятельстве, — выпалил, перебив ее,
и не обдумав,
что он
говорит, Степан.
— Ты ради Бога это брось… Дело
говори… Я без тебя знаю,
что должна делать честная женщина
и мать…
О
чем говорили они, осталось тайной, но молодая Калисфения вышла с разгоревшимися щеками, блестящими глазками
и с гордо поднятою головой. Она была очаровательна.
Родные
и друзья князя пришли в отчаяние
и говорили,
что он губит себя неуместною гордостью.
— Как,
и вы тоже хотите, — возразил ему Григорий Александрович, — чтобы я склонился на постыдную уступку
и стерпел обидную несправедливость, после всех моих заслуг?
Говорят,
что я себе врежу, я это знаю, но это ложно. Будьте покойны, не мальчишке свергнуть меня; не знаю, кто бы посмел это сделать?
— Ну
что, не правду ли я
говорил, батюшка?
Что, уронил меня мальчишка? Сгубила меня моя смелость?
И ваши уполномоченные все так же ли упрямы, как вы ожидали? По крайней мере на этот раз, господин дипломат, согласитесь,
что в политике мои предположения вернее вышли… Помните,
что я сказал вам — я любимец не каприза, а разума государыни…
— Нисколько… Я
говорю совершенно серьезно… Любовь есть все,
что есть в мире великого, благородного, прекрасного, самого сладкого, самого сильного, словом, самого лучшего, если она искренняя, полная, то есть заключает в себе все чувства, из которых состоит
и без которых не может существовать: доверие, уважение, безграничная преданность, доходящая до жертв
и до самопожертвования.
Особенно ей понравилась большая, роскошно отделанная зала, вокруг которой по сторонам был изображен, на арабском языке следующий девиз: «
что ни
говори клеветники
и завистники, ни в Испагани, ни в Дамаске, ни в Стамбуле не найдешь подобной».
— Ты
говорил вчера, дедушка,
что ты хил,
и глух,
и глуп стал? — спросил Григорий Александрович.
Воздух был пропитан запахом лекарств
и давал понять всякому приходящему,
что в доме лежит труднобольной
и заставлял каждого
и тише ступать по полу,
и тише
говорить.
— Это вы, матушка, правильно: муж
и жена — плоть одна,
и в писании сказано; а я к тому
говорю,
что болезнь это от Бога, а есть такие попущения,
что хуже болезни. Это уж он, враг человеческий, посылает. Теперича, к примеру, хозяин наш, Виктор Сергеевич, по христианскому кончину приять приготовился; ежели встанет — слава Создателю,
и ежели отыдет — с душою чистою…
— Уж именно, матушка,
что слаб… Как раз ему, бесу-то, прости, Господи, поддаться, он уже насядет, да
и насядет… Я это солдатику в утешение
говорила: «Бог-де дал, Бог
и взял», ан на поверку-то вышло, дал-то ему деньги не Бог, а он же, враг человеческий… Петлю ему на шею этими деньгами накинул… да
и тянул всю жисть, пока не дотянул до геенны огненной…
Она не раз
говорила ему намеками, стороной, чтобы он исповедался, да приобщился… Куда тебе… сердился… Ты
что меня раньше времени хоронишь… Она, бывало,
и замолчит… А вот теперь вдруг
и нет его…
—
Говорят… Я слышала… — заметила княгиня. — Но я потому спросила вас, веселитесь ли вы, — заспешила она, как бы боясь,
что панегирист светлейшего князя снова переведет разговор на него, —
что Basile чуть ли не по целым неделям вечерами не выходит из дома
и… скучает.
Она старалась быть приветливой
и любезной, старалась поддерживать разговор, когда думы ее были совсем не о том, о
чем говорили с ней ее светские знакомые.
«Сын сказал ей,
что и сегодня вечером он будет дома
и зайдет к ней… — начала размышлять она. —
Поговорить с ним… Нет… Нет, он даже не должен знать,
что она получила сведения. Он будет допытываться от кого… Догадается… Это приведет к ссоре между ним
и графом… Граф такой милый… Она
и князю Григорию Александровичу скажет завтра, чтобы он действовал от себя… ведь она… его…»
— Обведет это тебя глазками, точно всю душу высмотрит! —
говорили о ней обращавшиеся к ней бедняки. —
И соврал бы ей, грешным делом, да язык не поворачивается; чуешь, сердцем чуешь,
что ей, ангелу, ведомо, с горем ты тяжелым пришел али с нуждишкой выдуманной, от безделья да праздношатайства.
—
Говорила она,
что не сможет покаяться вашему сиятельству,
и впрямь не смогла… Придется мне за нее поведать ее грех незамолимый против вас, княгинюшка.
—
Говори, Аннушка,
говори…
Что сделано, то не вернешь… Я много страдала, все вынесла…
и это вынесу… Где он, где мой сын… Вот о ком написал мой муж перед смертью.
— Ребята, —
говорил он солдатам, — для русских солдат нет середины между победой
и смертью. Коли сказано вперед, так я не знаю,
что такое ретирада, усталость, голод
и холод.
— А знаете ли вы, —
говорил Суворов, — за
что меня солдаты любят
и народ уважает?
Василий Степанович Попов, отлично изучивший все привычки светлейшего, никогда
и ни в каком случае не начинал
говорить первым
и не осмеливался напоминать ему о каком-либо деле, которое он почему бы то ни было медлил исполнять, потому
что князь, никогда
и ничего не забывавший, терпеть не мог напоминаний.
Двое из товарищей графа Сандомирского
и князя Василия сами вызвались быть секундантами
и начали
говорить,
что дуэль надо отложить до более удобного времени
и назначить в более удобном месте.
Сервировка
и посуда
и на других столах были драгоценные. Нечего
и говорить,
что ужин состоял из самых изысканных
и редких блюд.
Говорили даже,
что он хлопотал о разрешении основать из областей, отнятых у турок, особое царство
и владычествовать в нем под протекторатом России.
— Постой, Лев Александрович, не надо ножей, вот они здесь, это я нарочно… Ты вот
говоришь,
что Репнин вестей не шлет
и здесь ничего о войне неизвестно! А как же быть известным, коли все репнинские вести, как у меня ножи, у светлейшего Григория Александровича под спудом лежат.
Народная молва
говорила,
что, когда Потемкина, по приезде в Чернигов в 1791 году, встречали колокольным звоном во все городские колокола, он отличил звук богословского колокола
и с удовольствием слушал его.