Это была своего рода тюрьма, созданная Дарьей Николаевной Салтыковой для своих провинившихся дворовых и крепостных. Туда запирали несчастных на хлеб и на воду и держали иногда
по месяцам в сообществе с волком, который в одном из углов был прикован на цепь. Поэтому-то эта постройка и получила название «волчьей погребицы». Выдумала это сама Салтыкова, и очень этим забавлялась.
Неточные совпадения
Это поглощало первые весенние
месяцы и часть летних
месяцев, в июне же и в июле сержант обязательно начинал пропадать из дома, и его,
по выражению Ираиды Яковлевны, одна заря вгоняла, другая выгоняла, и иногда отсутствие его продолжалось и
по несколько дней.
«Настоящим царем российским»,
по словам посланников, стал Остерман, но всего на 8
месяцев. У него не оказалось помощников; никто ничего не делал, всякий заботился только об ограждении своей собственной особы. Правительница по-прежнему скучала и трепетала за судьбу своего собственного ребенка.
С необычайным волнением ожидал он писем, приходивших не более раза в два
месяца и, казалось, его жизнь состояла в этом ожидании, а время исчислял он
по срокам их получения.
Дарья Николаевна тоже набожно крестилась, возводя глаза к потолку. Глеб Алексеевич плавал в море блаженства. С необычайною роскошью и с предупредительностью влюбленного, он заново отделывал внутренность своего дома, чтобы создать для своей ненаглядной Дони, достойное ее жилище. С работами очень спешили, так как день свадьбы приближался.
По желанию тетушки Глафиры Петровны, он назначен был через
месяц после официального объявления Салтыкова и Дарьи Николаевны женихом и невестой.
Слухи эти, носясь
по Москве, между дворовыми людьми, конечно, достигали и ушей их господ, которые усердно распространяли их в обществе, тем с большим удовольствием, что молодые Салтыковы не держали открытого дома, а напротив, отшатнулись от общества с первых же
месяцев их брачной жизни.
Помещенная совершенно отдельно, как в Москве, так и в Троицком, она иногда
по целым
месяцам не видала ни Дарьи Николаевны, ни Глеба Алексеевича, к которому первая ревниво никого не допускала.
Добиться с ним свидания не могли подчас
по целым
месяцам высокопоставленные лица, а с каким-нибудь стариком-нищим или старухой-богомолкой он беседовал
по целым часам.
По окончании медового
месяца, проведенного шумно и весело, Рачинские действительно уехали из России.
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И с ними в славе спорили // Дворянские дома. // Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими парками; // На каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу не привидится // Во сне, какие праздники, // Не день, не два —
по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!
Она и не подозревала, что Райский более, нежели кто-нибудь в доме, занимался ею, больше даже родных ее, живших в селе, которые
по месяцам не видались с ней.
И у него ужасно странные мысли: он вам вдруг говорит, что и подлец, и честный — это все одно и нет разницы; и что не надо ничего делать, ни доброго, ни дурного, или все равно — можно делать и доброе, и дурное, а что лучше всего лежать, не снимая платья
по месяцу, пить, да есть, да спать — и только.
Неточные совпадения
Уж звезды рассажалися //
По небу темно-синему, // Высоко
месяц стал. // Когда пришла хозяюшка // И стала нашим странникам // «Всю душу открывать…»
Есть градоначальники, кои вожделеют ежемгновенно и, находясь в сем достойном жалости виде, оставляют резолюции городнического правления
по целым
месяцам без утверждения.
Через полтора или два
месяца не оставалось уже камня на камне. Но
по мере того как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую в весеннее время водой. Бред продолжался.
Тем не менее Митькиным словам не поверили, и так как казус [Ка́зус — случай.] был спешный, то и производство
по нем велось с упрощением. Через
месяц Митька уже был бит на площади кнутом и,
по наложении клейм, отправлен в Сибирь в числе прочих сущих воров и разбойников. Бригадир торжествовал; Аленка потихоньку всхлипывала.
— Право? — сказал он, вспыхнув, и тотчас же, чтобы переменить разговор, сказал: — Так прислать вам двух коров? Если вы хотите считаться, то извольте заплатить мне
по пяти рублей в
месяц, если вам не совестно.