Неточные совпадения
Уж звезды рассажалися
По небу темно-синему,
Высоко
месяц стал.
Когда пришла хозяюшка
И стала нашим странникам
«Всю душу открывать...
Есть градоначальники, кои вожделеют ежемгновенно и, находясь в сем достойном жалости виде, оставляют резолюции городнического правления
по целым
месяцам без утверждения.
Через полтора или два
месяца не оставалось уже камня на камне. Но
по мере того как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую в весеннее время водой. Бред продолжался.
Тем не менее Митькиным словам не поверили, и так как казус [Ка́зус — случай.] был спешный, то и производство
по нем велось с упрощением. Через
месяц Митька уже был бит на площади кнутом и,
по наложении клейм, отправлен в Сибирь в числе прочих сущих воров и разбойников. Бригадир торжествовал; Аленка потихоньку всхлипывала.
— Право? — сказал он, вспыхнув, и тотчас же, чтобы переменить разговор, сказал: — Так прислать вам двух коров? Если вы хотите считаться, то извольте заплатить мне
по пяти рублей в
месяц, если вам не совестно.
Вронский с Анною три
месяца уже путешествовали вместе
по Европе. Они объездили Венецию, Рим, Неаполь и только что приехали в небольшой итальянский город, где хотели поселиться на некоторое время.
Вообще тот медовый
месяц, то есть
месяц после свадьбы, от которого,
по преданию, ждал Левин столь многого, был не только не медовым, но остался в воспоминании их обоих самым тяжелым и унизительным временем их жизни.
В сентябре Левин переехал в Москву для родов Кити. Он уже жил без дела целый
месяц в Москве, когда Сергей Иванович, имевший именье в Кашинской губернии и принимавший большое участие в вопросе предстоящих выборов, собрался ехать на выборы. Он звал с собою и брата, у которого был шар
по Селезневскому уезду. Кроме этого, у Левина было в Кашине крайне нужное для сестры его, жившей за границей, дело
по опеке и
по получению денег выкупа.
Левины жили уже третий
месяц в Москве. Уже давно прошел тот срок, когда,
по самым верным расчетам людей знающих эти дела, Кити должна была родить; а она всё еще носила, и ни
по чему не было заметно, чтобы время было ближе теперь, чем два
месяца назад. И доктор, и акушерка, и Долли, и мать, и в особенности Левин, без ужаса не могший подумать о приближавшемся, начинали испытывать нетерпение и беспокойство; одна Кити чувствовала себя совершенно спокойною и счастливою.
Матери не нравились в Левине и его странные и резкие суждения, и его неловкость в свете, основанная, как она полагала, на гордости, и его,
по ее понятиям, дикая какая-то жизнь в деревне, с занятиями скотиной и мужиками; не нравилось очень и то, что он, влюбленный в ее дочь, ездил в дом полтора
месяца, чего-то как будто ждал, высматривал, как будто боялся, не велика ли будет честь, если он сделает предложение, и не понимал, что, ездя в дом, где девушка невеста, надо было объясниться.
— Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор мы не говорили о Бэле: я видел, что ему будет неприятно, так зачем же?
Месяца три спустя его назначили в е….й полк, и он уехал в Грузию. Мы с тех пор не встречались, да, помнится, кто-то недавно мне говорил, что он возвратился в Россию, но в приказах
по корпусу не было. Впрочем, до нашего брата вести поздно доходят.
Месяц светил в окно, и луч его играл
по земляному полу хаты.
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит
по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
Два
месяца он провозился у себя на квартире без отдыха около мыши, которую засадил в маленькую деревянную клеточку, и добился наконец до того, что мышь становилась на задние лапки, ложилась и вставала
по приказу, и продал потом ее тоже очень выгодно.
Сияние
месяца там и там: будто белые полотняные платки развешались
по стенам,
по мостовой,
по улицам; косяками пересекают их черные, как уголь, тени; подобно сверкающему металлу блистают вкось озаренные деревянные крыши, и нигде ни души — все спит.
Я намедни посылал в город к Ивану Афанасьичу воз муки и записку об этом деле: так они опять-таки отвечают, что и рад бы стараться для Петра Александрыча, но дело не в моих руках, а что, как
по всему видно, так вряд ли и через два
месяца получится ваша квитанция.
Наталья Савишна два
месяца страдала от своей болезни и переносила страдания с истинно христианским терпением: не ворчала, не жаловалась, а только,
по своей привычке, беспрестанно поминала бога. За час перед смертью она с тихою радостью исповедалась, причастилась и соборовалась маслом.
И взошедший
месяц долго еще видел толпы музыкантов, проходивших
по улицам с бандурами, турбанами, круглыми балалайками, и церковных песельников, которых держали на Сечи для пенья в церкви и для восхваленья запорожских дел.
В отчаянном желании Грэя он видел лишь эксцентрическую прихоть и заранее торжествовал, представляя, как
месяца через два Грэй скажет ему, избегая смотреть в глаза: «Капитан Гоп, я ободрал локти, ползая
по снастям; у меня болят бока и спина, пальцы не разгибаются, голова трещит, а ноги трясутся.
— О, это уже давно! Я еще
месяц назад читал, — отвечал спокойно Раскольников. — Так это-то, по-вашему, мошенники? — прибавил он, усмехаясь.
Говорят вон, в Севастополе, сейчас после Альмы, [После поражения русской армии в сражении на реке Альме 8 сентября 1854 г. во время Крымской войны (1853–1856).] умные-то люди уж как боялись, что вот-вот атакует неприятель открытою силой и сразу возьмет Севастополь; а как увидели, что неприятель правильную осаду предпочел и первую параллель открывает, так куды, говорят, обрадовались и успокоились умные-то люди-с:
по крайности на два
месяца, значит, дело затянулось, потому когда-то правильной-то осадой возьмут!
«Вот чрез неделю, чрез
месяц меня провезут куда-нибудь в этих арестантских каретах
по этому мосту, как-то я тогда взгляну на эту канаву, — запомнить бы это? — мелькнуло у него в голове.
— Да, я действительно вошь, — продолжал он, с злорадством прицепившись к мысли, роясь в ней, играя и потешаясь ею, — и уж
по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; потому, во-вторых, что целый
месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, — ха-ха!
Хлыст я употребил, во все наши семь лет, всего только два раза (если не считать еще одного третьего случая, весьма, впрочем, двусмысленного): в первый раз — два
месяца спустя после нашего брака, тотчас же
по приезде в деревню, и вот теперешний последний случай.
— Вот-с, батюшка: коли
по гривне в
месяц с рубля, так за полтора рубля причтется с вас пятнадцать копеек, за
месяц вперед-с. Да за два прежних рубля с вас еще причитается
по сему же счету вперед двадцать копеек. А всего, стало быть, тридцать пять. Приходится же вам теперь всего получить за часы ваши рубль пятнадцать копеек. Вот получите-с.
По наблюдениям же его, болезнь пациента, кроме дурной материальной обстановки последних
месяцев жизни, имеет еще некоторые нравственные причины, «есть, так сказать, продукт многих сложных нравственных и материальных влияний, тревог, опасений, забот, некоторых идей… и прочего».
— А вы думали нет? Подождите, я и вас проведу, — ха, ха, ха! Нет, видите ли-с, я вам всю правду скажу.
По поводу всех этих вопросов, преступлений, среды, девочек мне вспомнилась теперь, — а впрочем, и всегда интересовала меня, — одна ваша статейка. «О преступлении»… или как там у вас, забыл название, не помню. Два
месяца назад имел удовольствие в «Периодической речи» прочесть.
Однажды, поутру, она объявила прямо, что,
по ее расчетам, скоро должен прибыть Родя, что она помнит, как он, прощаясь с нею, сам упоминал, что именно чрез девять
месяцев надо ожидать его.
Дает вчетверо меньше, чем стоит вещь, а процентов
по пяти и даже
по семи берет в
месяц и т. д.
Это я в этот последний
месяц выучился болтать, лежа
по целым суткам в углу и думая… о царе Горохе.
Матушка, знавшая наизусть все его свычаи и обычаи, всегда старалась засунуть несчастную книгу как можно подалее, и таким образом Придворный календарь не попадался ему на глаза иногда
по целым
месяцам.
Шагая взад и вперед
по тесной моей комнате, я остановился перед ним и сказал, взглянув на него грозно: «Видно, тебе не довольно, что я, благодаря тебя, ранен и целый
месяц был на краю гроба: ты и мать мою хочешь уморить».
В Бадене [Баден — знаменитый курорт.] он как-то опять сошелся с нею по-прежнему; казалось, никогда еще она так страстно его не любила… но через
месяц все уже было кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда.
— Он должен жить и учиться здесь, — сказала она, пристукнув
по столу маленьким, но крепким кулачком. — А когда мне будет пятнадцать лет и шесть
месяцев, мы обвенчаемся.
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился в гимназии, при переходе в седьмой класс был арестован, сидел несколько
месяцев в тюрьме, отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить
по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
Она ушла во флигель, оставив Самгина довольным тем, что дело
по опеке откладывается на неопределенное время. Так оно и было, — протекли два
месяца — Марина ни словом не напоминала о племяннике.
Он поехал
по Саймскому каналу, побывал в Котке, Гельсингфорсе, Або и почти
месяц приятно плутал «туда-сюда»
по удивительной стране, до этого знакомой ему лишь из гимназического учебника географии да
по какой-то книжке, из которой в памяти уцелела фраза...
Попробовали устроить одно, — председатель позволил себе оскорбительные выражения
по адресу чина полиции, за что тот собрание закрыл, а я оратора, для примера, посадил на три
месяца.
— Революционеры от скуки жизни, из удальства, из романтизма,
по евангелию, все это — плохой порох. Интеллигент, который хочет отомстить за неудачи его личной жизни, за то, что ему некуда пристроить себя, за случайный арест и
месяц тюрьмы, — это тоже не революционер.
«Денег ни гроша, три
месяца, приехать самому, разобрать дела крестьян, привести доход в известность, служить
по выборам», — все это в виде призраков обступило Обломова. Он очутился будто в лесу, ночью, когда в каждом кусте и дереве чудится разбойник, мертвец, зверь.
Обломов отдал хозяйке все деньги, оставленные ему братцем на прожиток, и она,
месяца три-четыре, без памяти по-прежнему молола пудами кофе, толкла корицу, жарила телятину и индеек, и делала это до последнего дня, в который истратила последние семь гривен и пришла к нему сказать, что у ней денег нет.
Ну, пусть бы так; но он положил ему жалованье, как мастеровому, совершенно по-немецки:
по десяти рублей в
месяц, и заставлял его расписываться в книге.
«Законное дело» братца удалось сверх ожидания. При первом намеке Тарантьева на скандалезное дело Илья Ильич вспыхнул и сконфузился; потом пошли на мировую, потом выпили все трое, и Обломов подписал заемное письмо, сроком на четыре года; а через
месяц Агафья Матвеевна подписала такое же письмо на имя братца, не подозревая, что такое и зачем она подписывает. Братец сказали, что это нужная бумага
по дому, и велели написать: «К сему заемному письму такая-то (чин, имя и фамилия) руку приложила».
Так блаженствовал он с
месяц: в комнатах чисто, барин не ворчит, «жалких слов» не говорит, и он, Захар, ничего не делает. Но это блаженство миновалось — и вот
по какой причине.
Они вели счет времени
по праздникам,
по временам года,
по разным семейным и домашним случаям, не ссылаясь никогда ни на
месяцы, ни на числа. Может быть, это происходило частью и оттого, что, кроме самого Обломова, прочие всё путали и названия
месяцев, и порядок чисел.
Он стал давать
по пятидесяти рублей в
месяц еще, предположив взыскать эти деньги из доходов Обломова третьего года, но при этом растолковал и даже побожился сестре, что больше ни гроша не положит, и рассчитал, какой стол должны они держать, как уменьшить издержки, даже назначил, какие блюда когда готовить, высчитал, сколько она может получить за цыплят, за капусту, и решил, что со всем этим можно жить припеваючи.
Ему нужен был этот
месяц,
по словам его, чтоб кончить все расчеты, сдать квартиру и так уладить дела с Петербургом, чтоб уж более туда не возвращаться.
Он уже не ходил на четверть от полу
по комнате, не шутил с Анисьей, не волновался надеждами на счастье: их надо было отодвинуть на три
месяца; да нет! В три
месяца он только разберет дела, узнает свое имение, а свадьба…
Счастливый, сияющий, точно «с
месяцем во лбу»,
по выражению няньки, пришел он домой, сел в угол дивана и быстро начертил
по пыли на столе крупными буквами: «Ольга».
Все мы трое в трактире сидели и торговались, и сербский сражатель требовал «
по сту рублей на
месяц, за три
месяца».