Неточные совпадения
Москва уже
на пути к тому, чтобы сделаться
первым городом мира. Это
на наших глазах.
Так я в
первый раз увидел колибер, уже уступивший место дрожкам, высокому экипажу с дрожащим при езде кузовом, задняя часть которого лежала
на высоких, полукругом, рессорах. Впоследствии дрожки были положены
на плоские рессоры и стали называться, да и теперь зовутся, пролетками.
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы,
первым делом шли к ним
на поклон. Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: все равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.
Они ютились больше в «вагончике». Это был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева. В
первой половине восьмидесятых годов там появилась и жила подолгу красавица, которую звали «княжна». Она исчезала
на некоторое время из Хитровки, попадая за свою красоту то
на содержание, то в «шикарный» публичный дом, но всякий раз возвращалась в «вагончик» и пропивала все свои сбережения. В «Каторге» она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец качучу.
Первые делали набеги вдали от своей «хазы», вторые грабили в потемках пьяных и одиночек и своих же нищих, появлявшихся вечером
на Хитровской площади, а затем разграбили и лавчонки
на Старой площади.
И в
первое же воскресенье горы награбленного имущества запрудили огромную площадь, и хлынула Москва
на невиданный рынок.
Уже много лет спустя выяснилось, что пушка для Смолина была украдена другая, с другого конца кремлевской стены послушными громилами, принесена
на Антроповы ямы и возвращена в Кремль, а
первая так и исчезла.
— Да, вон он с Цаплей у палатки стоит… Андрей Михайлович,
первый фарт тебе отдал!.. Дай хоть копеечку
на счастье…
В екатерининские времена
на этом месте стоял дом, в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он печатал свои издания. Дом этот был сломан тогда же, а потом, в
первой половине прошлого столетия, был выстроен новый, который принадлежал генералу Шилову, известному богачу, имевшему в столице силу, человеку, весьма оригинальному: он не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно человек в квартире, и никакой не только прописки, но и записей жильцов не велось…
— Нахлынули в темную ночь солдаты — тишина и мрак во всем доме. Входят в
первую квартиру — темнота, зловоние и беспорядок,
на полах рогожи, солома, тряпки, поленья. Во всей квартире оказалось двое: хозяин да его сын-мальчишка.
В них-то и приютились обитатели Шиповки из
первой категории, а «иваны»
первое время поразбрелись, а потом тоже явились
на Хитров и заняли подвалы и тайники дома Ромейко в «Сухом овраге».
Первая категория торговок являлась со своими мужьями и квартирантами
на толкучку чуть свет и сразу успевала запастись свежим товаром, скупаемым с рук, и надуть покупателей своим товаром. Они окружали покупателя, и всякий совал, что у него есть: и пиджак, и брюки, и фуражку, и белье.
Все это рваное, линючее, ползет чуть не при
первом прикосновении. Калоши или сапоги окажутся подклеенными и замазанными, черное пальто окажется серо-буромалиновым,
на фуражке после
первого дождя выступит красный околыш, у сюртука одна пола окажется синей, другая — желтой, а полспины — зеленой. Белье расползается при
первой стирке. Это все «произведения»
первой категории шиповских ремесленников, «выдержавших экзамен» в ремесленной управе.
Чуть свет являлись
на толкучку торговки, барахольщики
первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят
на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
И вот в жаркий июльский день мы подняли против дома Малюшина, близ Самотеки, железную решетку спускного колодца, опустили туда лестницу. Никто не обратил внимания
на нашу операцию — сделано было все очень скоро: подняли решетку, опустили лестницу. Из отверстия валил зловонный пар. Федя-водопроводчик полез
первый; отверстие, сырое и грязное, было узко, лестница стояла отвесно, спина шаркала о стену. Послышалось хлюпанье воды и голос, как из склепа...
Дошагали в этой вони до
первого колодца и наткнулись
на спущенную лестницу. Я поднял голову, обрадовался голубому небу.
— Во-первых, никакого убитого не было, а подняли пьяного, которого ограбили
на Грачевке, перетащили его в мой участок и подкинули.
Взбрело в голову
первое попавшееся слово, и сейчас его
на французское.
На одной из ученических выставок он
первый «углядел» Левитана и приобрел его этюдик.
В 1894 году
на огромный стол, где обычно рисовали по «средам» художники свои акварели, В. Е. Шмаровин положил лист бристоля и витиевато написал сверху: «1-я среда 1894-го года». Его сейчас же заполнили рисунками присутствующие. Это был
первый протокол «среды».
И князь свой Храппе бросил —
на «самтре» перешел,
первым покупателем у моего будочника стал.
С трактиром «Ад» связана история
первого покушения
на Александра II 4 апреля 1866 года. Здесь происходили заседания,
на которых и разрабатывался план нападения
на царя.
Это Н. Ф. Николаев, осужденный по каракозовскому процессу в
первой группе
на двенадцать лет каторжных работ.
Затем стало сходить
на нет проевшееся барство.
Первыми появились в большой зале московские иностранцы-коммерсанты — Клопы, Вогау, Гопперы, Марки. Они являлись прямо с биржи, чопорные и строгие, и занимали каждая компания свой стол.
В
первом лежало
на полках мясо разных сортов — дичь, куры, гуси, индейки, паленые поросята для жаркого и в ледяных ваннах — белые поросята для заливного.
Речь Жадаева попала в газеты, насмешила Москву, и тут принялись за очистку Охотного ряда.
Первым делом было приказано иметь во всех лавках кошек. Но кошки и так были в большинстве лавок. Это был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты сидели
на прилавках, но крысы обращали
на них мало внимания. В надворные сараи котов
на ночь не пускали после того, как одного из них в сарае ночью крысы сожрали.
Старые москвичи-гурманы перестали ходить к Тестову. Приезжие купцы, не бывавшие несколько лет в Москве, не узнавали трактира.
Первым делом — декадентская картина
на зеркальном окне вестибюля… В большом зале — модернистская мебель,
на которую десятипудовому купчине и сесть боязно.
Вот этот самый Шпейер, под видом богатого помещика, был вхож
на балы к В. А. Долгорукову, при
первом же знакомстве очаровал старика своей любезностью, а потом бывал у него
на приеме, в кабинете, и однажды попросил разрешения показать генерал-губернаторский дом своему знакомому, приехавшему в Москву английскому лорду.
В 1877 году здесь сидел «шлиссельбуржец» Николай Александрович Морозов. Спичкой
на закоптелой стене камеры им было написано здесь
первое стихотворение, положившее начало его литературному творчеству...
И только в 1908 году появился в пожарном депо
на Пречистенке
первый пожарный автомобиль. Это была небольшая машина с прикрепленной наверху раздвижной лестницей для спасения погибавших из верхних этажей, впрочем, не выше третьего.
На этом автомобиле
первым мчался
на пожар брандмайор с брандмейстером, фельдшером и несколькими смельчаками — пожарными-топорниками.
А если сверху крикнут: «
Первый!» — это значит закрытый пожар: дым виден, а огня нет. Тогда конный
на своем коне-звере мчится в указанное часовым место для проверки, где именно пожар, — летит и трубит. Народ шарахается во все стороны, а тот, прельщая сердца обывательниц, летит и трубит! И горничная с завистью говорит кухарке, указывая в окно...
Две местности поставляли «пожарников»
на всю Москву. Это Богородский и Верейский уезды.
Первые назывались «гусляки», вторые — «шувалики». Особенно славились богородские гусляки.
Граф Шувалов, у которого в крепостные времена были огромные имения в Верейском уезде,
первый стал отпускать крестьян в Москву по сбору
на «погорелые» места, потому что они платили повышенный оброк. Это было очень выгодно помещику.
Закрылась Владимирка, уничтожен за заставой и
первый этап, где раздавалось последнее подаяние. Около вокзала запрещено было принимать подаяние — разрешалось только привозить его перед отходом партии в пересыльную тюрьму и передавать не лично арестантам, а через начальство. Особенно
на это обиделись рогожские старообрядцы...
Во-первых, он при заказе никогда не посылал завали арестантам, а всегда свежие калачи и сайки; во-вторых, у него велся особый счет, по которому видно было, сколько барыша давали эти заказы
на подаяние, и этот барыш он целиком отвозил сам в тюрьму и жертвовал
на улучшение пищи больным арестантам. И делал все это он «очень просто», не ради выгод или медальных и мундирных отличий благотворительных учреждений.
Еще задолго до этого времени
первым блеснул парижский парикмахер Гивартовский
на Моховой. За ним Глазов
на Пречистенке, скоро разбогатевший от клиентов своего дворянского района Москвы. Он нажил десяток домов, почему и переулок назвали Глазовским.
Горячо взялся Лазарев за дело, и в
первый же месяц касса клуба начала пухнуть от денег. Но главным образом богатеть начал клуб
на Тверской, в доме, где был когда-то «Пушкинский театр» Бренко.
Октябрь смел пристройки, выросшие в
первом десятилетии двадцатого века, и перед глазами — розовый дворец с белыми стройными колоннами, с лепными работами.
На фронтоне белый герб республики сменил золоченый графский герб Разумовских. В этом дворце — Музее Революции — всякий может теперь проследить победное шествие русской революции, от декабристов до Ленина.
Это
первый выплыв Степана «по матушке по Волге». А вот и конец его: огромная картина Пчелина «Казнь Стеньки Разина». Москва, площадь, полная народа, бояре, стрельцы… палач… И он сам
на помосте, с грозно поднятой рукой, прощается с бунтарской жизнью и вещает грядущее...
Поднимаешься
на пролет лестницы — дверь в Музей, в
первую комнату, бывшую приемную. Теперь ее название: «Пугачевщина». Слово, впервые упомянутое в печати Пушкиным. А дальше за этой комнатой уже самый Музей с большим бюстом
первого русского революционера — Радищева.
И с
первым появлением этого вестника выскакивал А. А. Козлов, будь в это время обед или ужин, и мчался
на своей лихой паре, переодеваясь
на ходу в непромокаемый плащ и надевая каску, которая всегда была в экипаже. С пожара он возвращался в клуб доедать свой обед или ужин.
Устав окончательно скрутил студенчество. Пошли петиции, были сходки, но все это не выходило из университетских стен. «Московские ведомости», правительственная газета, поддерживавшая реакцию, обрушились
на студентов рядом статей в защиту нового устава, и
первый выход студентов
на улицу был вызван этой газетой.
На свадьбу из церкви
первыми приезжают гости.
Это был самый дорогой гость,
первый знаток вин, создавший огромное виноделие Удельного ведомства и свои образцовые виноградники «Новый Свет» в Крыму и
на Кавказе, — Лев Голицын.
Вина составляли главный доход Елисеева. В его погребах хранились самые дорогие вина, привезенные отцом владельца
на трех собственных парусных кораблях, крейсировавших еще в
первой половине прошлого века между Финским заливом и гаванями Франции, Испании, Португалии и острова Мадейры, где у Елисеева были собственные винные склады.
Даже в моей
первой книге о «Москве и москвичах» я ни разу и нигде словом не обмолвился и никогда бы не вспомнил ни их, ни ту обстановку, в которой жили банщики, если бы один добрый человек меня носом не ткнул, как говорится, и не напомнил мне одно слово, слышанное мною где-то в глухой деревушке не то бывшего Зарайского, не то бывшего Коломенского уезда; помню одно лишь, что деревня была вблизи Оки, куда я часто в восьмидесятых годах ездил
на охоту.
Он уезжает уже
на «
первом взводе» в Китайские бани… Там та же история. Те же вызовы по приметам, но никто не откликается
на надпись «Петрунька Некованый».
—
Первое — это надо Сандуновские бани сделать такими, каких Москва еще не видела и не увидит. Вместо развалюхи построим дворец для бань, сделаем все по последнему слову науки, и чем больше вложим денег, тем больше будем получать доходов, а Хлудовых сведем
на нет. О наших банях заговорит печать, и ты — знаменитость!
— А вот
на последнем гандикапе вы уже к столбу подходили
первым, да вас Балашов объехал… Его Вольный-то сбил вашего, сам заскакал и вашего сбил… Балашов-то успел своего
на рысь поставить и выиграл, а у вас проскачка…
А вот с этого Антиноя. Это наш непревзойденный учитель гимнастики, знаменитый танцор и конькобежец, старший брат другого прекрасного гимнаста и ныне здравствующего известного хирурга Петра Ивановича Постникова, тогда еще чуть ли не гимназиста или студента
первых курсов. Он остановился под холодным душем, изгибался, повертывался мраморным телом ожившего греческого полубога, играя изящными мускулами, живая рельефная сеть которых переливалась
на широкой спине под тонкой талией.