Неточные совпадения
Он был взяточник в душе, по теории, ухитрялся брать взятки, за неимением дел и просителей, с сослуживцев, с приятелей, Бог
знает как и за что — заставлял, где и
кого только мог, то хитростью, то назойливостью, угощать себя, требовал от всех незаслуженного уважения, был придирчив.
Его никогда не смущал стыд за поношенное платье, но
он не чужд был тревоги, если в перспективе дня не было у
него громадного обеда, с приличным количеством вина и водки.
— Видишь, и сам не
знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с
кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с
ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
Ум и сердце ребенка исполнились всех картин, сцен и нравов этого быта прежде, нежели
он увидел первую книгу. А
кто знает, как рано начинается развитие умственного зерна в детском мозгу? Как уследить за рождением в младенческой душе первых понятий и впечатлений?
— Как
он смеет так говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая на кучера. — Да
знает ли
он,
кто мой барин-то? — с благоговением спросил
он. — Да тебе, — говорил
он, обращаясь к кучеру, — и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка, дыр-то не сосчитаешь!..
— А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил
он. — Дедушка-то, я
знаю,
кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
«Боже мой! Да ведь я виновата: я попрошу у
него прощения… А в чем? — спросила потом. — Что я скажу
ему: мсьё Обломов, я виновата, я завлекала… Какой стыд! Это неправда! — сказала она, вспыхнув и топнув ногой. —
Кто смеет это подумать?.. Разве я
знала, что выйдет? А если б этого не было, если б не вырвалось у
него… что тогда?.. — спросила она. — Не
знаю…» — думала.
Она ни перед
кем никогда не открывает сокровенных движений сердца, никому не поверяет душевных тайн; не увидишь около нее доброй приятельницы, старушки, с которой бы она шепталась за чашкой кофе. Только с бароном фон Лангвагеном часто остается она наедине; вечером
он сидит иногда до полуночи, но почти всегда при Ольге; и то
они все больше молчат, но молчат как-то значительно и умно, как будто что-то
знают такое, чего другие не
знают, но и только.
— Да вот долго нейдут что-то, не видать, — сказала она монотонно, глядя на забор, отделявший улицу от двора. — Я
знаю и шаги
их; по деревянной мостовой слышно, как
кто идет. Здесь мало ходят…
— Можно, Иван Матвеевич: вот вам живое доказательство — я!
Кто же я? Что я такое? Подите спросите у Захара, и
он скажет вам: «Барин!» Да, я барин и делать ничего не умею! Делайте вы, если
знаете, и помогите, если можете, а за труд возьмите себе, что хотите, — на то и наука!
Он и
знал, что имеет этот авторитет; она каждую минуту подтверждала это, говорила, что она верит
ему одному и может в жизни положиться слепо только на
него и ни на
кого более в целом мире.
— Вот тут написано, — решил
он, взяв опять письмо: — «Пред вами не тот,
кого вы ждали, о
ком мечтали:
он придет, и вы очнетесь…» И полюбите, прибавлю я, так полюбите, что мало будет не года, а целой жизни для той любви, только не
знаю…
кого? — досказал
он, впиваясь в нее глазами.
Она
знала, у
кого спросить об этих тревогах, и нашла бы ответ, но какой? Что, если это ропот бесплодного ума или, еще хуже, жажда не созданного для симпатии, неженского сердца! Боже! Она,
его кумир — без сердца, с черствым, ничем не довольным умом! Что ж из нее выйдет? Ужели синий чулок! Как она падет, когда откроются перед
ним эти новые, небывалые, но, конечно, известные
ему страдания!
— А! Это расплата за Прометеев огонь! Мало того что терпи, еще люби эту грусть и уважай сомнения и вопросы:
они — переполненный избыток, роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда нет грубых желаний;
они не родятся среди жизни обыденной: там не до того, где горе и нужда; толпы идут и не
знают этого тумана сомнений, тоски вопросов… Но
кто встретился с
ними своевременно, для того
они не молот, а милые гости.
—
Кто же иные? Скажи, ядовитая змея, уязви, ужаль: я, что ли? Ошибаешься. А если хочешь
знать правду, так я и тебя научил любить
его и чуть не довел до добра. Без меня ты бы прошла мимо
его, не заметив. Я дал тебе понять, что в
нем есть и ума не меньше других, только зарыт, задавлен
он всякою дрянью и заснул в праздности. Хочешь, я скажу тебе, отчего
он тебе дорог, за что ты еще любишь
его?
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «
Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?»
Они, пентюхи, и не
знают, что такое значит «прикажете принять».
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький — как
его узнаешь,
кто он?
О! я шутить не люблю. Я
им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя
знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не
знаю твоей книжки, однако читай ее, читай.
Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из
них все то, что переведено по-русски.
Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Правдин. А
кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь
знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об
нем то, что вселило в душу мою истинное к
нему почтение. Что называют в
нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие
его прямодушия. Отроду язык
его не говорил да, когда душа
его чувствовала нет.