Неточные совпадения
Оно все состояло из небольшой земли, лежащей вплоть у города, от которого отделялось полем и слободой близ
Волги, из пятидесяти душ крестьян, да из двух домов — одного каменного, оставленного и запущенного, и другого деревянного домика, выстроенного его отцом, и
в этом-то домике и жила Татьяна Марковна с двумя, тоже двоюродными, внучками-сиротами, девочками по седьмому и шестому году, оставленными ей двоюродной племянницей, которую она любила, как дочь.
Подле огромного развесистого вяза, с сгнившей скамьей, толпились вишни и яблони; там рябина; там шла кучка лип, хотела было образовать аллею, да вдруг ушла
в лес и братски перепуталась с ельником, березняком. И вдруг все кончалось обрывом, поросшим кустами, идущими почти на полверсты берегом до
Волги.
Сидя одна, она иногда улыбалась так грациозно и мечтательно, что походила на беззаботную, богатую, избалованную барыню. Или когда, подперев бок рукою или сложив руки крестом на груди, смотрит на
Волгу и забудет о хозяйстве, то
в лице носится что-то грустное.
Бабушка что-то затолковалась с мужиками, а он прибежал
в сад, сбежал с обрыва вниз, продрался сквозь чащу на берег, к самой
Волге, и онемел перед лежавшим пейзажем.
Волга задумчиво текла
в берегах, заросшая островами, кустами, покрытая мелями. Вдали желтели песчаные бока гор, а на них синел лес; кое-где белел парус, да чайки, плавно махая крыльями, опускаясь на воду, едва касались ее и кругами поднимались опять вверх, а над садами высоко и медленно плавал коршун.
Никто из дворни уже не сходил
в этот обрыв, мужики из слободы и Малиновки обходили его, предпочитая спускаться с горы к
Волге по другим скатам и обрывам или по проезжей, хотя и крутой дороге, между двух плетней.
Райский вздрогнул и, взволнованный, грустный, воротился домой от проклятого места. А между тем эта дичь леса манила его к себе,
в таинственную темноту, к обрыву, с которого вид был хорош на
Волгу и оба ее берега.
Потом бежал на
Волгу, садился на обрыв или сбегал к реке, ложился на песок, смотрел за каждой птичкой, за ящерицей, за букашкой
в кустах, и глядел
в себя, наблюдая, отражается ли
в нем картина, все ли
в ней так же верно и ярко, и через неделю стал замечать, что картина пропадает, бледнеет и что ему как будто уже… скучно.
С тех пор не стало слышно Райского
в доме; он даже не ходил на
Волгу, пожирая жадно волюмы за волюмами.
— Гостит у попадьи за
Волгой, — сказала бабушка. — Такой грех: та нездорова сделалась и прислала за ней. Надо же
в это время случиться! Сегодня же пошлю за ней лошадь…
— Не знаю, бабушка, да и не желаю знать! — отвечал он, приглядываясь из окна к знакомой ему дали, к синему небу, к меловым горам за
Волгой. — Представь, Марфенька: я еще помню стихи Дмитриева, что
в детстве учил...
О
Волга, пышна, величава,
Прости, но прежде удостой
Склонить свое вниманье к лире
Певца, незнаемого
в мире,
Но воспоенного тобой…
Райский бросил взгляд на
Волгу, забыл все и замер неподвижно, воззрясь
в ее задумчивое течение, глядя, как она раскидывается по лугам широкими разливами.
— Обедать, где попало, лапшу, кашу? не прийти домой… так, что ли? Хорошо же: вот я буду уезжать
в Новоселово, свою деревушку, или соберусь гостить к Анне Ивановне Тушиной, за
Волгу: она давно зовет, и возьму все ключи, не велю готовить, а ты вдруг придешь к обеду: что ты скажешь?
Райский провел уже несколько таких дней и ночей, и еще больше предстояло ему провести их под этой кровлей, между огородом, цветником, старым, запущенным садом и рощей, между новым, полным жизни, уютным домиком и старым, полинявшим, частию с обвалившейся штукатуркой домом,
в полях, на берегах, над
Волгой, между бабушкой и двумя девочками, между Леонтьем и Титом Никонычем.
Рассуждает она о людях, ей знакомых, очень метко, рассуждает правильно о том, что делалось вчера, что будет делаться завтра, никогда не ошибается; горизонт ее кончается — с одной стороны полями, с другой
Волгой и ее горами, с третьей городом, а с четвертой — дорогой
в мир, до которого ей дела нет.
В ящиках лежали ладанки, двойные сросшиеся орешки, восковые огарочки,
в папках насушено было множество цветов, на окнах лежали найденные на
Волге в песке цветные камешки, раковинки.
Тихо тянулись дни, тихо вставало горячее солнце и обтекало синее небо, распростершееся над
Волгой и ее прибрежьем. Медленно ползли снегообразные облака
в полдень и иногда, сжавшись
в кучу, потемняли лазурь и рассыпались веселым дождем на поля и сады, охлаждали воздух и уходили дальше, дав простор тихому и теплому вечеру.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что
в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на
Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил
в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал
в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
«
В самом создании!» — говорил художнический инстинкт: и он оставлял перо и шел на
Волгу обдумывать, что такое создание, почему оно само по себе имеет смысл, если оно — создание, и когда именно оно создание?
— Викентьев: их усадьба за
Волгой, недалеко отсюда. Колчино — их деревня, тут только сто душ. У них
в Казани еще триста душ. Маменька его звала нас с Верочкой гостить, да бабушка одних не пускает. Мы однажды только на один день ездили… А Николай Андреич один сын у нее — больше детей нет. Он учился
в Казани,
в университете, служит здесь у губернатора, по особым поручениям.
— Через
Волгу переезжал
в рыбачьей лодке, да у острова дурачина рыбак сослепа
в тину попал: надо было выскочить и стащить лодку.
Ему стало скучно. Перед ним,
в перспективе, стоял длинный день, с вчерашними, третьегоднишними впечатлениями, ощущениями. Кругом все та же наивно улыбающаяся природа, тот же лес, та же задумчивая
Волга, обвевал его тот же воздух.
Он пожимал плечами, как будто озноб пробегал у него по спине, морщился и, заложив руки
в карманы, ходил по огороду, по саду, не замечая красок утра, горячего воздуха, так нежно ласкавшего его нервы, не смотрел на
Волгу, и только тупая скука грызла его. Он с ужасом видел впереди ряд длинных, бесцельных дней.
У него лениво стали тесниться бледные воспоминания о ее ласках, шепоте, о том, как она клала детские его пальцы на клавиши и старалась наигрывать песенку, как потом подолгу играла сама, забыв о нем, а он слушал, присмирев у ней на коленях, потом вела его
в угловую комнату, смотреть на
Волгу и Заволжье.
Заглянув
в свою бывшую спальню,
в две, три другие комнаты, он вошел
в угловую комнату, чтоб взглянуть на
Волгу. Погрузясь
в себя, тихо и задумчиво отворил он ногой дверь, взглянул и… остолбенел.
Глядя с напряженным любопытством вдаль, на берег
Волги, боком к нему, стояла девушка лет двадцати двух, может быть трех, опершись рукой на окно. Белое, даже бледное лицо, темные волосы, бархатный черный взгляд и длинные ресницы — вот все, что бросилось ему
в глаза и ослепило его.
— Боже мой, Опенкин! — воскликнула бабушка почти
в ужасе. — Дома нет, дома нет! на целый день за
Волгу уехала! — шепотом диктовала она Викентьеву.
— Да ведь кит большущая рыба: сказывают,
в Волге не уляжется…
От скуки он пробовал чертить разные деревенские сцены карандашом, набросал
в альбом почти все пейзажи
Волги, какие видел из дома и с обрыва, писал заметки
в свои тетради, записал даже Опенкина и, положив перо, спросил себя: «Зачем я записал его?
Но все еще он не завоевал себе того спокойствия, какое налагала на него Вера: ему бы надо уйти на целый день, поехать с визитами, уехать гостить на неделю за
Волгу, на охоту, и забыть о ней. А ему не хочется никуда: он целый день сидит у себя, чтоб не встретить ее, но ему приятно знать, что она тут же
в доме. А надо добиться, чтоб ему это было все равно.
«Нужна деятельность», — решил он, — и за неимением «дела» бросался
в «миражи»: ездил с бабушкой на сенокос,
в овсы, ходил по полям, посещал с Марфенькой деревню, вникал
в нужды мужиков и развлекался также: был за
Волгой,
в Колчине, у матери Викентьева, ездил с Марком удить рыбу, оба поругались опять и надоели один другому, ходил на охоту — и
в самом деле развлекся.
Он занялся портретом Татьяны Марковны и программой романа, которая приняла значительный объем. Он набросал первую встречу с Верой, свое впечатление, вставил туда,
в виде аксессуаров, все лица, пейзажи
Волги, фотографию с своего имения — и мало-помалу оживлялся. Его «мираж» стал облекаться
в плоть. Перед ним носилась тайна создания.
А у Веры именно такие глаза: она бросит всего один взгляд на толпу,
в церкви, на улице, и сейчас увидит, кого ей нужно, также одним взглядом и на
Волге она заметит и судно, и лодку
в другом месте, и пасущихся лошадей на острове, и бурлаков на барке, и чайку, и дымок из трубы
в дальней деревушке. И ум, кажется, у ней был такой же быстрый, ничего не пропускающий, как глаза.
Она глубже опустила туда руку. У него
в одну минуту возникли подозрения насчет Веры, мелькнуло
в голове и то, как она недавно обманула его, сказав, что была на
Волге, а сама, очевидно, там не была.
— Ты тоже бы не виновата была, если б меня прихватил холодный ветер на
Волге и я бы слег
в горячке!
— Не знаю. Может быть, с ума сойду, брошусь
в Волгу или умру… Нет, я живуч — ничего не будет, но пройдет полгода, может быть, год — и я буду жить… Дай, Вера, дай мне страсть… дай это счастье!..
— Это я, — тихо сказала она, — вы здесь, Борис Павлович? Вас спрашивают, пожалуйте поскорей, людей
в прихожей никого нет. Яков ко всенощной пошел, а Егорку за рыбой на
Волгу послали… Я одна там с Пашуткой.
Его мучила теперь тайна: как она, пропадая куда-то на глазах у всех,
в виду, из дома, из сада, потом появляется вновь, будто со дна
Волги, вынырнувшей русалкой, с светлыми, прозрачными глазами, с печатью непроницаемости и обмана на лице, с ложью на языке, чуть не
в венке из водяных порослей на голове, как настоящая русалка!
Прошло несколько дней после свидания с Ульяной Андреевной. Однажды к вечеру собралась гроза, за
Волгой небо обложилось черными тучами, на дворе парило, как
в бане; по полю и по дороге кое-где вихрь крутил пыль.
Недавно еще, пробираясь к берегу
Волги, мимоходом он видел ее
в чаще, но теперь не знал, как пройти к ней, чтобы укрыться там и оттуда, пожалуй, наблюдать грозу.
— Вы уж меня извините, старуху, а вы все, кажется, полоумные, — заговорила бабушка, —
в такую грозу и зверь не выползет из своей берлоги!.. Вон, Господи, как сверкает еще до сих пор! Яков, притвори поди ставню поплотнее. А вы —
в такой вечер через
Волгу!
— Какие бы ни были, — сказал Тушин, — когда у вас загремит гроза, Вера Васильевна, — спасайтесь за
Волгу,
в лес: там живет медведь, который вам послужит… как
в сказках сказывают.
Ивана Ивановича «лесничим» прозвали потому, что он жил
в самой чаще леса,
в собственной усадьбе, сам занимался с любовью этим лесом, растил, холил, берег его, с одной стороны, а с другой — рубил, продавал и сплавлял по
Волге. Лесу было несколько тысяч десятин, и лесное хозяйство устроено и ведено было с редкою аккуратностью; у него одного
в той стороне устроен был паровой пильный завод, и всем заведовал, над всем наблюдал сам Тушин.
— Я теперь вскочил бы на лошадь и поскакал бы во всю мочь, чтоб дух захватывало… Или бросился бы
в Волгу и переплыл на ту сторону… А с вами, ничего?
После разговора с Марфенькой Викентьев
в ту же ночь укатил за
Волгу и, ворвавшись к матери, бросился обнимать и целовать ее по-своему, потом, когда она, собрав все силы, оттолкнула его прочь, он стал перед ней на колени и торжественно произнес...
Тит Никоныч являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к ручке бабушки и подносящий ей цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди — все это надоедало Райскому и Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто не видит, не замечает, когда она пропадет «как дух»
в деревню, с обрыва
в рощу или за
Волгу, к своей попадье.
Райский, не сказавши никому ни слова
в доме, ушел после обеда на
Волгу, подумывая незаметно пробраться на остров, и высматривал место поудобнее, чтобы переправиться через рукав
Волги. Переправы тут не было, и он глядел вокруг, не увидит ли какого-нибудь рыбака.
Было тихо, кусты и деревья едва шевелились, с них капал дождь. Райский обошел раза три сад и прошел через огород, чтоб посмотреть, что делается
в поле и на
Волге.
Очень просто и случайно.
В конце прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и пришла пора собирать их, Вера сидела однажды вечером
в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно
в поле, потом вдаль на
Волгу, на горы. Вдруг она заметила, что
в нескольких шагах от нее,
в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.