Неточные совпадения
— По крайней мере, можете ли вы, cousin, однажды навсегда сделать resume: [вывод (фр.).]
какие это их правила, — она указала на улицу, — в чем они состоят, и отчего то, чем жило так много людей и так долго, вдруг
нужно менять на другое, которым живут…
— Вы оттого и не знаете жизни, не ведаете чужих скорбей: кому что
нужно, зачем мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не любили! А любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык, не солгали бы глаза, изменились бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы
как будто вчера родились…
А оставил он ее давно,
как только вступил. Поглядевши вокруг себя, он вывел свое оригинальное заключение, что служба не есть сама цель, а только средство куда-нибудь девать кучу люда, которому без нее незачем бы родиться на свет. И если б не было этих людей, то не
нужно было бы и той службы, которую они несут.
Они говорили между собой односложными словами. Бабушке почти не
нужно было отдавать приказаний Василисе: она сама знала все, что надо делать. А если надобилось что-нибудь экстренное, бабушка не требовала, а
как будто советовала сделать то или другое.
Борис видел все это у себя в уме и видел себя, задумчивого, тяжелого. Ему казалось, что он портит картину, для которой ему тоже
нужно быть молодому, бодрому, живому, с такими же,
как у ней, налитыми жизненной влагой глазами, с такой же резвостью движений.
И ей не
нужно было притворяться перед ним, лгать, прикидываться. Она держала себя с ним прямо, просто,
как держала себя, когда никого с ней не было.
Райский тоже, увидя свою комнату, следя за бабушкой,
как она чуть не сама делала ему постель,
как опускала занавески, чтоб утром не беспокоило его солнце,
как заботливо расспрашивала, в котором часу его будить, что приготовить — чаю или кофе поутру, масла или яиц, сливок или варенья, — убедился, что бабушка не все угождает себе этим, особенно когда она попробовала рукой, мягка ли перина, сама поправила подушки повыше и велела поставить графин с водой на столик, а потом раза три заглянула, спит ли он, не беспокойно ли ему, не
нужно ли чего-нибудь.
Марина была не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по предметам, ни на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка,
как будто к нему вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда
нужно, воплям — бог знает что!
— Мне ничего не
нужно: но ты сама должна знать,
какими другими глазами,
как не жадными, влюбленными, может мужчина смотреть на твою поразительную красоту…
А у Веры именно такие глаза: она бросит всего один взгляд на толпу, в церкви, на улице, и сейчас увидит, кого ей
нужно, также одним взглядом и на Волге она заметит и судно, и лодку в другом месте, и пасущихся лошадей на острове, и бурлаков на барке, и чайку, и дымок из трубы в дальней деревушке. И ум, кажется, у ней был такой же быстрый, ничего не пропускающий,
как глаза.
— Разумеется, мне не
нужно: что интересного в чужом письме? Но докажи, что ты доверяешь мне и что в самом деле дружна со мной. Ты видишь, я равнодушен к тебе. Я шел успокоить тебя, посмеяться над твоей осторожностью и над своим увлечением. Погляди на меня: таков ли я,
как был!.. «Ах, черт возьми, это письмо из головы нейдет!» — думал между тем сам.
«Да — она права: зачем ей доверять мне? А мне-то
как оно
нужно, Боже мой! чтоб унять раздражение, узнать тайну (а тайна есть!) и уехать! Не узнавши, кто она, что она, — не могу ехать!»
— Для меня собственно — я бы ничего не сделала, а если б это
нужно было для вас, я бы сделала так,
как вам счастливее, удобнее, покойнее, веселее…
Однажды в сумерки опять он застал ее у часовни молящеюся. Она была покойна, смотрела светло, с тихой уверенностью на лице, с какою-то покорностью судьбе,
как будто примирилась с тем, что выстрелов давно не слыхать, что с обрыва ходить более не
нужно. Так и он толковал это спокойствие, и тут же тотчас готов был опять верить своей мечте о ее любви к себе.
— Расстаться! Разлука стоит у вас рядом с любовью! — Она безотрадно вздохнула. — А я думаю, что это крайности, которые никогда не должны встречаться… одна смерть должна разлучить… Прощайте, Марк! — вдруг сказала она, бледная, почти с гордостью. — Я решила… Вы никогда не дадите мне того счастья,
какого я хочу. Для счастья не
нужно уезжать, оно здесь… Дело кончено!..
— Все равно, я сказала бы вам, Иван Иванович. Это не для вас
нужно было, а для меня самой… Вы знаете,
как я дорожила вашей дружбой: скрыть от вас — это было бы мукой для меня. — Теперь мне легче — я могу смотреть прямо вам в глаза, я не обманула вас…
Бабушка отпускала Марфеньку за Волгу, к будущей родне, против обыкновения молчаливо, с некоторой печалью. Она не обременяла ее наставлениями, не вдавалась в мелочные предостережения, даже на вопросы Марфеньки, что взять с собой,
какие платья, вещи — рассеянно отвечала: «Что тебе вздумается». И велела Василисе и девушке Наталье, которую посылала с ней, снарядить и уложить, что
нужно.
Ее
как будто стало не видно и не слышно в доме. Ходила она тихо,
как тень, просила, что
нужно, шепотом, не глядя в глаза никому прямо. Не смела ничего приказывать. Ей казалось, что Василиса и Яков смотрели на нее сострадательно, Егорка дерзко, а горничные — насмешливо.
Или для того, чтобы решиться уехать,
нужно, чтобы у тебя были другие, одинаковые со мной убеждения и, следовательно, другая будущность в виду, нежели
какую ты и близкие твои желают тебе, то есть такая же,
как у меня: неопределенная, неизвестная, без угла, или без „гнезда“, без очага, без имущества, — соглашаюсь, что отъезд невозможен.
— Я как-нибудь, через брата, или соберусь с силами и сама отвечу на эти письма, дам понять, в
каком я положении, отниму всякие надежды на свидание. А теперь мне
нужно пока дать ему знать только, чтоб он не ходил в беседку и не ждал напрасно…
— Не знаю,
как примет это Вера Васильевна. Если опять даст мне новое поручение, я опять сделаю, что ей будет
нужно.
И этот посредник, несмотря на резкие вызовы, очевидно, сдерживался, боясь, не опасности конечно, а тоже скандальной, для Веры и для него самого, сцены — с неприличным человеком. И ко всему этому
нужно было еще дать ответ! А ответ один: другого ответа и нет и нельзя дать, кроме того,
какой диктовал ему этот «рыцарь» и «дипломат», унизивший его холодной вежливостью на все его задиранья. Марк
как ни ускользал, а дал ответ!
Викентьев ходил за ней,
как паж, глядя ей в глаза, не
нужно ли, не желает ли она чего-нибудь, не беспокоит ли ее что-нибудь?