Неточные совпадения
Если оказывалась
книга в богатом переплете лежащею на диване, на стуле, — Надежда Васильевна ставила ее на полку; если западал слишком вольный луч солнца
и играл на хрустале, на зеркале, на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала человеку пальцем на портьеру,
и тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала с петли
и закрывала свет.
Но все-таки он еще был недоволен тем, что мог являться по два раза в день, приносить
книги, ноты, приходить обедать запросто. Он привык к обществу новых современных нравов
и к непринужденному обхождению с женщинами.
— Довольно, довольно! — остановила она с полуулыбкой, не от скуки нетерпения, а под влиянием как будто утомления от раздражительного спора. — Я воображаю себе обеих тетушек, если б в комнате поселился беспорядок, — сказала она, смеясь, — разбросанные
книги, цветы —
и вся улица смотрит свободно сюда!..
Но когда на учителя находили игривые минуты
и он, в виде забавы, выдумывал, а не из
книги говорил свои задачи, не прибегая ни к доске, ни к грифелю, ни к правилам, ни к пинкам, — скорее всех, путем сверкающей в голове догадки, доходил до результата Райский.
Из географии, в порядке, по
книге, как проходили в классе, по климатам, по народам, никак
и ничего он не мог рассказать, особенно когда учитель спросит...
Так было до воскресенья. А в воскресенье Райский поехал домой, нашел в шкафе «Освобожденный Иерусалим» в переводе Москотильникова,
и забыл об угрозе,
и не тронулся с дивана, наскоро пообедал, опять лег читать до темноты. А в понедельник утром унес
книгу в училище
и тайком, торопливо
и с жадностью, дочитывал
и, дочитавши, недели две рассказывал читанное то тому, то другому.
Он бросался к Плутарху, чтоб только дальше уйти от современной жизни, но
и тот казался ему сух, не представлял рисунка, картин, как те
книги, потом как Телемак, а еще потом — как «Илиада».
Сидорыч тихонько встал, вздул свечу
и принес Райскому из класса
книгу.
Зато, если задето его самолюбие, затронуты нервы, тогда он одним взглядом в
книгу как будто снимет фотографию с урока, запомнит столбцы цифр, отгадает задачу —
и вдруг блеснет, как фейерверк,
и изумит весь класс, иногда
и учителя.
А что он читал там, какие
книги, в это не входили,
и бабушка отдала ему ключи от отцовской библиотеки в старом доме, куда он запирался, читая попеременно то Спинозу, то роман Коттен, то св. Августина, а завтра вытащит Вольтера или Парни, даже Боккачио.
Он поймал
и поцеловал ее. Она отерла губы
и побежала показывать
книги.
То писал он стихи
и читал громко, упиваясь музыкой их, то рисовал опять берег
и плавал в трепете, в неге: чего-то ждал впереди — не знал чего, но вздрагивал страстно, как будто предчувствуя какие-то исполинские, роскошные наслаждения, видя тот мир, где все слышатся звуки, где все носятся картины, где плещет, играет, бьется другая, заманчивая жизнь, как в тех
книгах, а не та, которая окружает его…
Он вышел от профессора, как из бани, тоже с патентом на талант
и с кучей старых
книг, летописей, грамот, договоров.
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной
и страшно… — Она вздрогнула
и оглянулась около себя. —
Книги твои все прочла, вон они, на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь там мои заметки карандашом; я подчеркивала все места, где находила сходство… как ты
и я… любили… Ох, устала, не могу говорить… — Она остановилась, смочила языком горячие губы. — Дай мне пить, вон там, на столе!
Она долго глядит на эту жизнь,
и, кажется, понимает ее,
и нехотя отходит от окна, забыв опустить занавес. Она берет
книгу, развертывает страницу
и опять погружается в мысль о том, как живут другие.
Книга выпадает из рук на пол. Софья не заботится поднять ее; она рассеянно берет цветок из вазы, не замечая, что прочие цветы раскинулись прихотливо
и некоторые выпали.
В комнате никого, только в незакрытое занавесом окно ворвались лучи солнца
и вольно гуляют по зеркалам, дробятся на граненом хрустале. Раскрытая
книга валяется на полу, у ног ее ощипанные листья цветка…
— Да, читает, только никогда не скажет что
и книги не покажет, не скажет даже, откуда достала.
— Что ему делается? сидит над
книгами, воззрится в одно место,
и не оттащишь его! Супруга воззрится в другое место… он
и не видит, что под носом делается. Вот теперь с Маркушкой подружился: будет прок! Уж он приходил, жаловался, что тот
книги, что ли, твои растаскал…
Бабушка отодвинула от себя все
книги, счеты, гордо сложила руки на груди
и стала смотреть в окно. А Райский сел возле Марфеньки, взял ее за руки.
— Что кончено? — вдруг спросила бабушка. — Ты приняла? Кто тебе позволил? Коли у самой стыда нет, так бабушка не допустит на чужой счет жить. Извольте, Борис Павлович, принять
книги, счеты, реестры
и все крепости на имение. Я вам не приказчица досталась.
Она выложила перед ним бумаги
и книги.
— Серьезное? — повторила она,
и лицо у ней вдруг серьезно сморщилось немного. — Да, вон у меня из ваших
книг остались некоторые, да я их не могу одолеть…
— Я всегда прежде посмотрю, — продолжала она смелее, —
и если печальный конец в
книге — я не стану читать. Вон «Басурмана» начала, да Верочка сказала, что жениха казнили, я
и бросила.
Он не ошибся: учитель, загнув в
книгу палец, вышел с Райским на улицу
и указал, как пройти одну улицу, потом завернуть направо, потом налево.
Глядя на него, еще на ребенка, непременно скажешь, что
и ученые, по крайней мере такие, как эта порода, подобно поэтам, тоже — nascuntur. [рождаются (лат.).] Всегда, бывало, он с растрепанными волосами, с блуждающими где-то глазами, вечно копающийся в
книгах или в тетрадях, как будто у него не было детства, не было нерва — шалить, резвиться.
Он был так беден, как нельзя уже быть беднее. Жил в каком-то чуланчике, между печкой
и дровами, работал при свете плошки,
и если б не симпатия товарищей, он не знал бы, где взять
книг, а иногда белья
и платья.
Подарков он не принимал, потому что нечем было отдарить. Ему находили уроки, заказывали диссертации
и дарили за это белье, платье, редко деньги, а чаще всего
книги, которых от этого у него накопилось больше, нежели дров.
Я потеряюсь, куда мне! нет, буду учителем в провинции! — заключил он решительно
и утыкал нос в
книгу или тетради.
Татьяна Марковна не совсем была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому,
книги продолжали изводиться в пыли
и в прахе старого дома. Из них Марфенька брала изредка кое-какие
книги, без всякого выбора: как, например, Свифта, Павла
и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис,
и книги берегла, если не больше, то наравне с своими цветами
и птицами.
Прочими
книгами в старом доме одно время заведовала Вера, то есть брала, что ей нравилось, читала или не читала,
и ставила опять на свое место. Но все-таки до
книг дотрогивалась живая рука,
и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее
и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера писала об этом через бабушку к Райскому,
и он поручил передать
книги на попечение Леонтия.
Леонтий обмер, увидя тысячи три волюмов —
и старые, запыленные, заплесневелые
книги получили новую жизнь, свет
и употребление, пока, как видно из письма Козлова, какой-то Марк чуть было не докончил дела мышей.
Он так
и принимал за чистую монету всякий ее взгляд, всякое слово, молчал, много ел, слушал,
и только иногда воззрится в нее странными, будто испуганными глазами,
и молча следит за ее проворными движениями, за резвой речью, звонким смехом, точно вчитывается в новую, незнакомую еще ему
книгу, в ее немое, вечно насмешливое лицо.
Он стал собирать со стола бумаги
и книги.
Ульяна Андреевна отвела Райского к окну, пока муж ее собирал
и прятал по ящикам разбросанные по столу бумаги
и ставил на полки
книги.
Он достал
книги три
и показал Райскому томы с вырванными страницами.
Он с гордостью показывал ему ряды полок до потолка, кругом всего кабинета,
и книги в блестящем порядке.
— Ты вот садись на кресло
и читай вслух по порядку, а я влезу на лестницу
и буду тебе показывать
книги. Они все по нумерам… — говорил Леонтий.
— Ну, так возьми себе эти
книги в вечное
и потомственное владение, но на одном условии.
— Мне, взять эти
книги! — Леонтий смотрел то на
книги, то на Райского, потом махнул рукой
и вздохнул.
— Поди ты с своей Лукрецией! — небрежно сказала она, — с кем он там меня не сравнивает? Я —
и Клеопатра,
и какая-то Постумия,
и Лавиния,
и Корнелия, еще матрона… Ты лучше
книги бери, когда дарят! Борис Павлович подарит мне…
— Ну, если не берешь, так я отдам
книги в гимназию: дай сюда каталог! Сегодня же отошлю к директору… — сказал Райский
и хотел взять у Леонтия реестр
книг.
— Помилуй: это значит, гимназия не увидит ни одной
книги… Ты не знаешь директора? — с жаром восстал Леонтий
и сжал крепко каталог в руках. — Ему столько же дела до
книг, сколько мне до духов
и помады… Растаскают, разорвут — хуже Марка!
— А! Ты
и после обеда, вместо кофе, хочешь мучить меня
книгами: в гимназию!
— Только вот беда, — продолжал Леонтий, — к
книгам холодна. По-французски болтает проворно, а дашь
книгу, половины не понимает; по-русски о сю пору с ошибками пишет. Увидит греческую печать, говорит, что хорошо бы этакий узор на ситец,
и ставит
книги вверх дном, а по-латыни заглавия не разберет. Opera Horatii [Сочинения Горация (лат.).] — переводит «Горациевы оперы»!..
— Ну, не поминай же мне больше о
книгах: на этом условии я только
и не отдам их в гимназию, — заключил Райский. — А теперь давай обедать или я к бабушке уйду. Мне есть хочется.
—
Книги! Разве это жизнь? Старые
книги сделали свое дело; люди рвутся вперед, ищут улучшить себя, очистить понятия, прогнать туман, условиться поопределительнее в общественных вопросах, в правах, в нравах: наконец привести в порядок
и общественное хозяйство… А он глядит в
книгу, а не в жизнь!
— Чего нет в этих
книгах, того
и в жизни нет или не нужно! — торжественно решил Леонтий.
— Ну, за это я не берусь: довольно с меня
и того, если я дам образцы старой жизни из
книг, а сам буду жить про себя
и для себя. А живу я тихо, скромно, ем, как видишь, лапшу… Что же делать? — Он задумался.
— Что ей меня доставать? Я такой маленький человек, что она
и не заметит меня. Есть у меня
книги, хотя
и не мои… (он робко поглядел на Райского). Но ты оставляешь их в моем полном распоряжении. Нужды мои не велики, скуки не чувствую; есть жена: она меня любит…